Глава XI. Монашество и мир

Глава XI. Монашество и мир

Среди наставлений батюшки рассеяно множество советов о том, как нужно жить по-христиански в миру.

Правда, сам “пламенный” Серафим несравненно больше любил и чтил, как и подобает, ангелоподобное девство, а следовательно, и монашество: ради этого он и оставил мир. И не раз в беседах с монашествующими он с восторгом превозносил иноческое житие. Однажды к нему заехали с Нижегородской ярмарки в пустыньку курские купцы. Пред прощанием они спросили батюшку:

– Что прикажете сказать вашему братцу (Алексию)?

Угодник ответил:

– Скажите ему, что я молю о нем Господа и Пречистую Его Матерь день и ночь.

А когда они отбыли, то преподобный воздел руки к небу и с восторгом, притом несколько раз, повторял пред присутствовавшей тогда дивеевской сестрою Прасковьей Ивановной славословие монашеству:

– Нет лучше монашеского жития! Нет лучше! И в другой раз, когда в тот же родной Курск отъезжал почитатель преподобного, И.Я.Каратаев, и тоже спросил: не передать ли чего-либо родственникам его, то святой Серафим, указывая на лики Спасителя и Божией Матери, сказал:

– Вот мои родные. А для живых родных я – уже живой мертвец.

И он так любил монастырь и монашеское житие, что решительно никогда даже в помысле не пожалел о мире и не пожелал воротиться назад. Когда та же сестра Прасковья задумала по малодушию оставить Дивеевскую обитель, батюшка, прозрев это духом, вызвал ее к себе в пустыньку, стал утешать ее и стал в назидание рассказывать ей о самом себе и о своей жизни в монастыре. А в конце прибавил:

– Я, матушка, всю монастырскую жизнь прошел, и никогда, ниже мыслью не выходил из монастыря.

– В продолжение рассказа, – передавала потом сестра, – все мои мысли понемногу успокоились, а когда батюшка кончил, так я почувствовала такое утешение, как будто больной член отрезан прочь ножом.

Дальше мы увидим, с какою любовью относился преподобный к своим “сиротам” дивеевским, с какою нежностью говорил он о них и посторонним. За них пришлось много вытерпеть батюшке:

“Вот и приходят ко мне, матушка, – свидетельствует сестра Ксения Васильевна в своих записях, – и ропщут на убогого Серафима, что исполняет приказания Божией Матери. Вот, матушка, я им и раскрыл в прологе из жития-то Василия Великого, как блазнились на брата его Петра; а святитель-то Василий и показал им неправду блазнения их да силу-то Божию. И говорю: “А у моих-то девушек в церкви целый сонм ангелов и все силы небесные соприсутствуют!” Они, матушка, и отступили от меня посрамленные. Так-то вот, радость моя, недовольны на убогого Серафима; жалуются, зачем он исполняет приказания Царицы Небесной”.

Умилительнейший разговор о любви к монахиням передает старица Мария Васильевна Никашина.

“Быв замужем, еще мирскою, с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает:

– Видала ли ты Дивеево, и моих там девушек, матушка?

– Видала, – говорю, – батюшка.

– А видала ли ты пчелок, матушка? – опять спросил он.

– Как, – говорю, – не видать, видала, батюшка.

– Ну, вот, – говорит, – матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них – никуда. Так вот точно и дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут.

– Ах! – воскликнула я, – как хорошо всегда так-то быть, батюшка. – Да и думаю: зачем это я замуж-то вышла?

– Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, – тут же на мои мысли и отвечает он. – Моим девушкам не завидуй. Нехорошо. Зачем завидовать им? Ведь и вдовам-то там хорошо же, матушка! И вдовам хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка!

После эта раба Божия овдовела и поступила в желанный Дивеев.

Но, любя монашество, преподобный имел в виду истинных монахов и монахинь, которые принимали иночество не по чему-либо иному, как только по любви к Богу, ради спасения души своей; и притом, если иноческий путь проходится ими не внешне только, а с благими благодатными последствиями. В этом смысле замечателен случай с одним семинаристом.

“В молодости моей, – записал он впоследствии, – перед окончанием семинарскаго курса в 1827 году, я жил в августе месяце по приказанию старца Серафима в Саровской пустыни до трех недель. Думал о монашестве.

Однажды батюшка обратился ко мне с вопросом:

– Зачем ты хочешь идти в монахи? Вероятно, ты гнушаешься брака?

Я на это отвечал:

– О святом Таинстве брака я никогда не имел худых мыслей, а желал бы идти в монахи с тою целью, чтобы удобнее служить Господу.

После сего старец сказал:

– Благословен путь твой! Но смотри: напиши следующие слова мои не на бумаге, а на сердце: учись умной, сердечной молитве... Одна молитва внешняя недостаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней, не монахи, а черные головешки! Помни, что истинная монашеская мантия есть радушное перенесение клеветы и напраслины: нет скорбей, нет и спасения”.

Впоследствии юноша постригся в монахи с именем Никона и кончил жизнь свою архимандритом Балаклавского монастыря в Крыму.

Многие просили у батюшки благословения удаляться для спасения души на святую гору Афон, но он советовал спасаться в Православной России.

– Там очень трудно, – говорил он, – невыносимо скучно... Если мы (монахи) здесь плачем, то туда идти – для стократного плача, а если мы здесь не плачем, то и думать нечего о святой обители.

Кто достойно и по воле Божией принимает монашество, тому везде открывается великая благодать. Вот как радостно говорил преподобный о постриге Елене Васильевне Мантуровой, сравнивая его в земном порядке с браком, этим наиболее торжественным и счастливым моментом человеческой жизни.

– Теперь, радость моя, – сказал ей о.Серафим, вызвав из Дивеева в пустыньку, – пора уж тебе и с Женихом обручиться.

Елена Васильевна, испуганная, зарыдала и воскликнула:

– Не хочу я замуж, батюшка!

– Ты все еще не понимаешь меня, матушка, – ответил, успокаивая ее, батюшка, – ты только скажи начальнице-то Ксении Михайловне, что о.Серафим приказал с Женихом тебе обручиться – в черненькую одежку одеваться. Ведь вот как замуж-то выйти, матушка! Ведь вот какой Жених-то, радость моя! Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше мужайся. Так молитвою, вечно неразлучною молитвою и приготовляй все... Три года и приготовляйся, радость моя, чтобы в три года все у тебя готово бы было. О... какая неизреченная радость-то тогда будет, матушка! Это я о пострижении тебе говорю, матушка... А как пострижешься-то, то будет у тебя в груди благодать воздыматься все более и более. А каково будет тогда! Когда Архангел Гавриил, представ пред Божией Матерью, благовестил Ей, то Она немного смутилась, но тут же сказала: “Се раба Господня: буди Мне по глаголу Твоему!” Вот о каком браке и Женихе я тебе толкую, матушка.

Вот с каким величайшим и блаженнейшим событием сравнил наконец о.Серафим иноческий постриг – с воплощением Самого Бога в утробе Девы... Даже сказать страшно. Но батюшка говорил с опыта.

Монашество нужно почитать и мирским людям и сердцем и делом, и таким образом хоть несколько быть сопричастником иноческой благодати через других: для этого батюшка советовал давать в монастыри милостыню или поработать самому. И наоборот, обижание монашествующих, – учил он, – строго будет наказано Господом.

Иван Семенович Мелюков, брат чудной святой угодницы Марии, о коей речь впереди, будучи к концу своей жизни монахом в Сарове, на послушании привратника, рассказывал:

“Будучи еще мирским крестьянином, я часто работал у батюшки Серафима. И много, много чудного он мне предсказал о Дивееве. И всегда говорил: “Если кто моих сирот-девушек обидит, тот велие получит от Господа наказание, а кто заступится за них и в нужде защитит и поможет, изольется на того велия милость Божия свыше. Кто даже сердцем воздохнет да пожалеет их, и того Господь наградит. И скажу тебе, батюшка, помни: “Счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки, от утра и до утра: а Матерь Божия, Царица Небесная, каждые сутки посещает Дивеево!”

А сами иночествующие за добро должны воздавать только молитвами, и даже удивительно, батюшка не велел и благодарить за дары:

– Молитесь, молитесь паче всего за творящего вам благо, – наставлял он сирот своих, – но никогда, никогда словами его (благодетеля) не благодарите, потому что без благодарности он полную и всю мзду и награду за добро свое получит; благодарением же вы за благо вам скрадываете его, лишая его большей части, заслуженной добродетелью его, награды. Кто приносил дар, приносит его не вам, а Богу: не вам его и благодарить, а да возблагодарит он сам Господа, что Господь примет его дар.

Брать же из монастыря, хотя бы для своих родных, преподобный считал великим и опасным грехом:

“Это как огонь, вносимый в дом: кому дадите, он попалит все, и дом разорится и погибнет, и род весь пропадет от этого! Свое есть – дай. А нет, то приложи больше молитвы сокрушенным сердцем”.

Но зато самое монашество, достойно проходимое, является уже великою милостью Божией не только самим иночествующим, но и всему роду их.

– По совету ли, или по власти других, или каким бы то ни было образом, пришел ты в обитель – не унывай: посещение Божие есть (то есть милость Божия). Аще соблюдеши, яже сказую тебе, спасешися сам и присные твои, о которых заботишься: не видех, – глаголет Пророк, – праведника оставлена, ниже семене (потомства) его, просяща хлебы (Пс.36,25). – Так учил батюшка одного послушника нового.

Но особенно сильно высказал он ту же самую мысль в беседе с родными дивной девятнадцатилетней схимницы Марфы, бывшей послушницы Марии, после смерти ее. Когда старшая сестра ее, Прасковья Семеновна Мелюкова, дивеевская монахиня, приехала к преподобному Серафиму за выдолбленным им для покойницы гробом, то батюшка, утешая ее, сказал:

– А вы не унывайте, матушка: ее душа в Царствии Небесном и близ Святыя Троицы у престола Божия. И весь род Ваш по ней спасен будет!

И брату ее, упомянутому привратнику, тогда еще крестьянину Ивану, сказал после похорон Марии:

– Вот, радость моя, какой она милости сподобилась от Господа! В Царствии Небесном у престола Божия, близ Царицы Небесной, со святыми девами предстоит! Она за весь род ваш молитвенница! Она схимонахиня Марфа, я ее постриг. Бывая в Дивееве, никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: “Госпоже и мати наша Марфо, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!”

Но, увы, не все и монашествующие спасутся. Даже из его сирот дивеевских иные не сподобятся помилования. Это было открыто ему в чудесном видении Самою Божией Матерью в 1830 году на празднике Успения.

“Небесная Царица, батюшка, – записал потом этот рассказ протоиерей Садовский, духовник Дивеевский, – Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима. И вот, радость нам какая, батюшка! Матерь-то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима.

– Любимиче мой! – рекла Преблагословенная Владычица, Пречистая Дева. – Проси от Меня, чего хочеши.

– Слышишь ли, батюшка? Какую нам милость-то явила Царица Небесная!

И угодник Божий весь сам так и просветлел, так и сиял от восторга.

– А убогий-то Серафим, – продолжал батюшка, – Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка! И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка!.. Только трем не дано: “Три погибнут”, – рекла Матерь Божия. При этом светлый лик старца затуманился... “Одна сгорит, одну мельница смелет, а третья...”, – сколько ни старался я вспомнить, – пишет о.Садовский, – никак не могу: видно, уж так надо”.

Через семь месяцев преподобному было другое явление Богородицы, самое чудное. Тогда присутствовала и сестра Евдокия Ефремовна. Ей после видения о.Серафим вспомнил и о предыдущем посещении его Божией Матерью, и рассказал следующие подробности о нем:

“Вот, матушка, – в обитель-то мою до тысячи человек соберется. И все, матушка, спасутся. Я упросил, убогий, Матерь Божию, и соизволила Царица Небесная на смиренную просьбу убогого Серафима. И кроме трех, всех обещала Милосердная Владычица спасти, всех, радость моя! – Только там, матушка, – продолжал, немного помолчав батюшка, – там-то, в будущем все разделятся на три разряда: “Сочетанные”, которые чистотою своею, непрестанными молитвами и делами своими сочетаваны Господу: “Вся жизнь и дыхание их в Боге, и вечно они с Ним будут. Избранные, которые мои дела будут делать, матушка, и со мной же и будут в обители моей. И званные, которые лишь временно будут наш хлеб только кушать, которым – темное место. Дастся им только коечка, в одних рубашечках будут, да всегда тосковать станут! Это нерадивые и ленивые, матушка, которые общее-то дело да послушание не берегут и заняты только своими делами. Куда как мрачно и тяжело будет им! Будут сидеть все, качаясь из стороны в сторону на одном месте! – И взяв меня за руку, батюшка горько заплакал.

– Послушание, матушка, послушание превыше поста и молитвы! – продолжал батюшка, – говорю тебе, ничего нет выше послушания, матушка. И ты так сказывай всем. – Затем, благословив, отпустил меня”.

Таинственные страницы из будущего мира открывает здесь преподобный, но не нашему плотскому и ограниченному уму рассуждать о сем. Только нам, монахам, нужно запомнить и о трех погибших, и о многих званых, но, увы, не избранных. Далее мы узнаем об ужасной участи двух осужденных игумений. Недаром плакал угодник Божий о нас, нерадивых. Восстави нас из этой тины, Господи. За молитвы Твоей Матери. И преподобного Серафима.

Но странно закончил эту беседу о званых батюшка, как о чужих каких:

– Нам до них дел нет, матушка, пусть до времени хлеб наш едят!

Точно отчужденные, изгнанные, Богом забытые... И вспоминается слово разбойничье: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем... Тайны – суды Божии...” Лучше помнить об осуждении и “судилище Христове”, как зовет Церковь.

А теперь перейдем к наставлениям батюшки о мирской жизни.

Читая об обращении батюшки Серафима с мирянами и его советах им, поражаешься, умиляешься и даже в удивление приходишь иногда, видя, с какою любовью и нежностью относился он к ним. Право, иной раз может даже показаться, что он предпочитал их монахам. Конечно, на самом деле, это было не так, мы уже слышали от него самого о превосходстве девства. Но все же достойно глубокого внимания неизменно ласковое и глубоко сочувственное отношение батюшки к мирянам.

Вот они – и в браке живут, и детей рождают, и делами занимаются – кто в положении помещика, кто на военной службе, кто торговлей, большая часть крестьянским трудом, и притом в крепостном состоянии, и т.д. И казалось бы, не за что особенно чтить их. Между тем святой Серафим почти всегда принимает всех радостно, называет любезными именами: “батюшка”, “матушка”, “сокровище мое”, а чаще всего “радость моя”, в более торжественных случаях “ваше Боголюбие” и т.п. И это – без различия сословий. Нередко кланялся до земли пришедшим, не раз целовал руки не только у священных особ, но и у простых людей. И так он принимал не одних благочестивых, но и грешников. И лишь в самых редких случаях он проявлял гнев праведный, когда видел лицемерие, или гордыню, или лукавые хитрые козни.

Нельзя не заметить, что главными приближенными при о.Серафиме и доверенными лицами были не монахи, а опять все те же миряне.

Михаил Васильевич Мантуров, бывший управляющий имением и небогатый помещик Нижегородской губернии. Обычно батюшка называл его “Мишенька”. Жена его Анна Михайловна, лифляндка родом, лютеранка по вере, постоянно роптала на мужа за то, что он отдал себя в безусловное послушание старцу, но потом, после чудесного случая с самозагоревшейся лампадкой в ее доме, смирилась и кончила жизнь в тайном постриге.

Николай Александрович Мотовилов – помещик, совестный судья и смотритель уездных училищ Симбирской губернии. Он называл себя “служка Серафимов”. По благословению батюшки он женился на простой крестьянской девушке, дочери известного уже нам Ивана Мелюкова, Елене Ивановне, которая дожила и до открытия мощей святого Серафима в 1903 году. Батюшка назвал и назначил его быть “питателем обители” Дивеевской, попечителем ее. И Мотовилов оправдал это послушание, особенно впоследствии, когда на обитель поднялось гонение.

Третьим сотаинником и сотрудником батюшки по монастырю был тоже семейный человек, о.Василий Никитич Садовский, кончивший Нижегородскую семинарию в 1825 году и бывший потом духовником Дивеевским. Святой Серафим сам руководил им и относился к нему с полным доверием.

Этим трем лицам, светским, а не монахам, заповедал батюшка перед своею смертью попечение о Дивееве: “Кроме них... никого не слушать”. Пытался вмешаться Саровский послушник, некий Иван Тихонов, выдававший себя за “ученика Серафимова”, но это был самовольный человек, нанесший потом огромный вред Дивееву. Впрочем, и ему батюшка многое открывал при жизни, для спасения его.

– Кроме меня, – часто говорил батюшка сиротам своим, – не будет у вас отца. Вручаю вас Самой Матери Божией, Она Сама вам игумения. А по Ней все управят.

Припомним, что и двери его затвора были открыты впервые не для монахов, даже не для строгого епархиального епископа Ионы, а для губернатора Безобразова и жены его.

А если мы вспомним самое великое, самое дивное откровение о.Серафима – его небесную беседу о цели христианской жизни, когда он преобразился Фаворским светом, то невольно опять задумаешься: почему этого сподобился мирской человек, все тот же Мотовилов, “служка Серафимов”, а не какой-либо затворник-монах, или хотя бы тот же священник Садовский?..

Кроме этих выдающихся лиц, мы далее, на втором плане, видим много и других мирян: крестьяне Мелюков, Ефим Васильев, вдова-дворянка Еропкина, Аксакова и т.д. Да и всякий, побывавший у святого старца, считал уже потом себя близким ему.

Чем же объясняется такое отношение пустынника, затворника, умершего для мира инока к живущим в миру?

Ответ на это неоднократно давал сам батюшка своим, точнее – общехристианским, учением о сущности христианства: стяжании благодати Святого Духа. А это стяжание не только возможно, но и обязательно для всех без различия. В своей дивной беседе об этом преподобный говорил Мотовилову:

– Что же касается до того, батюшка, что я – монах, а вы – мирской человек, то об этом думать нечего: у Бога взыскует правая вера в Него и Сына Его Единородного. За это подается обильно свыше благодать Духа Святого. Господь ищет сердца, преисполненного любви к Богу и ближнему – вот престол, на котором Он любит восседать и на котором Он является в полноте Своей пренебесной славы. Сыне, даждь Ми сердце твое, – говорит Он (Притч.23,26), а все прочее Я Сам приложу тебе, ибо в сердце человеческом может вмещаться Царствие Божие (Мф.6,33). Господь равно слушает и монаха, и мирянина, простого христианина, лишь бы оба были православные, и оба любили Бога из глубины душ своих, и оба имели веру в Него, хотя бы яко “зерно горушно”, и оба двинут горы (Мк.11,23).

Подобно этому преподобный говорил и другому мирянину, Богданову, незадолго перед своею смертью:

“Царство Божие - не брашно и питие, но праведность и радость во Духе Святом (Рим.14,17). Только не надобно ничего суетного желать, а все Божие – хорошо, и девство славно... И брак благословен Богом: и благослови я Бог, глаголя: раститеся и множитеся (Быт.1,22). Только враг смущает все”.

Итак, все дело – в стяжании благодати Святого Духа, или, что то же, – Царства Божия. А это даруется Богом не зависимо от той или иной формы жизни, а в силу стремления человека к цели христианской жизни. И потому существенной разницы между монахами и мирянами, собственно, нет. Различие может быть лишь в степени, но и то зависит от произволения и подвига каждого.

Однако, и помимо всего этого, были другие причины, почему преподобный Серафим относился с такою сердечностью к мирянам: монахи и без того спасались, живя в монастыре, а миряне нуждались в большем попечении, тем более что обыкновенно они приходили к батюшке со своими скорбями, бедами, недоумениями, болезнями. Однажды к преподобному пришел давний почитатель его и духовный друг, настоятель и создатель Надеевской пустыни, блаженный иеромонах Тимон. Пеший, во время весенней распутицы, добрел он из Костромской губернии в Нижегородскую к возлюбленному батюшке, которого не видел уже двадцать с лишним лет; и, дойдя до кельи его, с нетерпением стал ожидать сладостного свидания со святым старцем. Но батюшка все принимал других, и мужчин и женщин; и лишь к вечеру впустил и о.Тимона. Упал строитель в ноги святому и с огорчением спрашивает его: “За что вы на меня, грешного, прогневались и целый день меня до себя не допускали?” Отец Серафим посадил путника и друга и с великою любовью начал ему говорить:

“Нет, не тако, отче Тимоне! Аз тебя люблю, но это я делал потому, что ты монах, да еще и пустынножитель, потому должен ты иметь терпение. Да еще испытывал тебя: чему ты научился, живя столько лет в пустыни? Не пустой ли ты из нея вышел? А прочие люди – мирские, да еще больные: их надо прежде полечить и отпустить: ибоне здравии врача требуют, но болящии (Мф.9,12), как Господь сказал. А с тобой надобно при свободном времени больше побеседовать”. И тако, – заканчивает свое воспоминание о.Тимон, – с ним всю ночь препроводили в беседе”.

Между прочим, упомяну здесь и наставление, данное преподобным о.Тимону:

– Сей, отец Тимон, сей; всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей на песке, сей и на камени, сей при пути, сей и в тернии; все где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро. И данный тебе талант не скрывай в земле да не истязан будеши от своего Господина; но отдавай его торжником: пусть куплю деют. Еще скажу тебе, отче Тимоне, не води дружбы и не имей союза: во-первых с врагами Христовой Церкви, т.е. с еретиками и раскольниками; во-вторых, с теми, которые святых постов не соблюдают; в-третьих, с женами: ибо они много нас, иноков, повреждают.

Хотя, строго говоря, все люди, кроме святых, больны, но к преподобному шли особо страждущие и часто за сотни и даже тысячи верст. Как же не утешить их прежде монахов? Приведу один случай, нигде в других Житиях не печатавшийся, но поучительный для всякого скорбящего. В книге “Святое служение иерея” (и.Тихона) рассказывается следующее.

Жили муж и жена; они были люди интеллигентные и жили в любви. Но у мужа был порок – пристрастие к вину. Чем далее шло время, тем страсть одолевала его все более. Ни просьбы жены, ни его собственные усилия не приводили ни к чему. Измученная жена отправляется в Саров к батюшке о.Серафиму и в горючих слезах рассказывает их грех. Преподобный пожалел ее, утешил и дал такое наставление: в течение сорока дней читать ей, тайно от мужа, акафист Божией Матери. Она воротилась домой и стала исполнять повеленное старцем. Но страсть мужа нисколько не уменьшалась. А к концу сорокоуста, к ее ужасу и недоумению, запой его даже усилился до безумия. Однако она продолжала читать Богородичный акафист. В сороковой день с мужем случилось нечто необыкновенное и неожиданное: он приходит со смирением к жене, просит у неё прощения за все свои грехи и за мучения, причиненные ей, и обещает больше не пить. От радости не верится бедной женщине, но она благодарит Матерь Божию и преподобного Серафима. И с этого дня муж совершенно выздоровел.

Однако вернемся к другим мирянам, особенно к тем, кои были близкими и доверенными друзьями святого. Была еще одна особая причина доверия к ним, они были преданными послушниками Серафимовыми. Этого мы не замечаем в большинстве Саровских монахов: к преподобному была даже неприязнь среди многих из них. Между тем, для такого дела, как создание обители, да еще и женской, нужны были сотрудники совершенно послушные. И жизнь нам показывает, что доверчивую простоту души иногда скорее можно встретить в мирянине смиренном, чем в ином самомнительном монахе. Да и соблазнительно было вручать женскую общину инокам: ибо и сам девственнейший Серафим ни разу не посетил даже своей обители, кроме единого проезда с похорон в сане иеродиакона, но и тогда не остался там на трапезу; несмотря на дождь, ушел пешком в Саров. И в другой раз, когда в Дивееве М.В.Мантуровым была выстроена Рождественская Церковь и сосед по саровской келье, монах Павел, звал о.Серафима на освящение, батюшка ответил ему:

– Нет, зачем их смущать, не пойду. И ты не ходи. Им лучше дать, что нужно: они сами все сделают и распорядятся всем как следует. А ходить нам к ним не надобно.

Но и при всем том, все еще не вполне понятным остается как бы предпочтение преподобным хороших мирян перед монахами. И нельзя ли усмотреть в этом еще одну особую причину? Не наступало ли уже при жизни преподобного то омертвение духа среди и монахов, и иерархов, и священников, о котором батюшка выразился так резко, назвав внешних делателей “черными головешками”? Не приходили ли сроки, когда истинные христиане должны быть определяемы не по признакам своего положения, сана, формы жизни, не по имени, а по действительной благодатной сущности? Не являемся ли мы в наше время свидетелями, как те, которым подобало бы защищать истину, остаются к ней равнодушными, а неофициальные в церкви лица, простые миряне, религиозно настроенные, оказываются оплотом Церкви? И сбывается слово Господне: последние делаются первыми.

Известно, что среди пророчеств преподобного Серафима сохранилось одно, доселе еще скрываемое – чтобы не было соблазна, – предсказание о падении архиерейского чина, об оскудении ревности в нем по славе Божией [20]. Не могут хвалиться ею и обители, занявшиеся больше благоустроением, чем “духовным художеством”, молитвенно созерцательным благочестием и святостью жития. Ведь не напрасно же несут в наше время очистительное наказание и епископы и священники; не без воли же Божией закрыты монастыри, даже и лучшие, но все прежде обеспеченные.

А наконец, в наше время оскудения истинного христианства во всем мире не подобало ли указать всем, что оно принесло не для одних лишь монахов и духовенства, а для всего мира, и следовательно, прежде всего для самих же мирян? Разве не поразительно, что Сам Господь Спаситель первое чудо совершил на браке в Кане Галлиейской, претворив воду в вино? Он звал этим человечество к духовному претворению и преображению жизни, именно среди самого мира же. А это возможно везде и всем. И сущность этого заключается в облагодатствовании своей души, а через это и всей окружающей жизни. Разве же в самом деле христианство принесено для монахов? Нет, – но и для всех людей. И все призываются к тому “стяжанию благодати Святого Духа”, или Царства Божия, о котором напомнит миру всему, позабывшему о самой сути христианства, великий всемирный светильник, преподобный Серафим. Так в свое время великий преподобный угодник и “Новый Богослов”, святой Симеон (VI век) напоминал охладевшим грекам, монахам и мирянам, о потерянном ими понимании христианства, как о жизни, и притом ясно ощутимой, во Святом Духе. Беседа Серафимова скоро засияет.

Итак, оба пути: и монашество, и брачная жизнь – могут быть спасительными. А какой из них выбирать каждому, этот вопрос решается различно. По существу, оба они имеют одну и ту же цель: стяжание благодати Святого Духа. А по степени самоотречения и подвига хорошее монашество выше семейной жизни: Неженатый – говорит апостол, – заботится о Господнем, как угодить Господу (1Кор.7,32). Но зато иноческий путь труднее мирского, монашеская жизнь не всем выносима, – сказал батюшка некоей, и уже пожилой, дворянке. – Отсюда понятным является, что вообще люди предпочтительно должны избирать для себя брачный путь: он благословен Богом. Но и в этом случае Господь никого не приневоливает на девство, – изрек батюшка, – принуждения от Господа нет; но, – тут же добавил, – все возможно верующему. И лишь в явных случаях неспособности к девству и при отсутсгвии решимости, лучше и безопаснее без колебаний вступать таковым в брак и спасаться в сем “среднем” пути, по словам святого Григория Богослова. А в конце концов тот или другой путь, или лучше сказать: и тот, и другой путь суть “дары Божии”, и оба даны для спасения, как прямо говорит апостол Павел: Желаю, чтобы все люди были, как и я (в девстве), но каждый имеет свое дарование от Бога: один так, другой иначе(1Кор.7,25). Молитва, рассуждение, а особенно опыт мудрых и прозорливых советников приведут к познанию Божией воли, к восприятию своего дарования от Бога. А если и это будет неясно или сомнительно, то надобно избирать брачный путь, как тоже Богом данный, благой, благословенный, а не укорный (Боже сохрани от такого кощунства!), – и подвизаться в нем”.

Но когда Господь на нашем пути посылает нам духоносных советников, то нужно почитать это за милость Божию и обращаться к ним в случае недоумений. Так и бывало со многими лицами, обращавшимися к преподобному Серафиму за благословением на иночество.

“Однажды, – рассказывается в Летописи, – в 1830 году один послушник Глинской пустыни, еще не решивший окончательно своего жизненного пути, нарочно прибыл в Саровскую обитель и спросил у о.Серафима: есть ли ему благословение Божие поступить в монашество? Молодой человек, не зная еще хорошо самого себя, не усвоивши мысли о своем призвании, колебался между миром и монастырем. Некому было поведать ему своих дум, не было вблизи человека, который бы решил его жизненный вопрос. Вот приходит Глинский послушник к о.Серафиму, падает ему в ноги, просит развязать душу от вихря сомнений, спрашивая: есть ли воля Божия поступать ему и брату его Николаю в монастырь?

Не так ли и сам о.Серафим, за несколько лет назад являлся в Киев к затворнику Досифею?.. Отвечал же он послушнику так:

– Сам спасайся и брата своего (родного) спасай! – Потом, подумавши немного, сказал: – Помнишь ли житие Иоанникия Великого? Странствуя по горам и стремнинам, он нечаянно уронил из рук жезл свой, который упал в пропасть. Жезла нельзя было достать, а без него святой не мог идти далее. В глубокой скорби он возопил к Господу Богу, и ангел Господень невидимо вручил ему новый жезл.

Сказав это, о.Серафим вложил в правую руку послушника свою собственную палку и произнес:

– Трудно управлять душами человеческими! Но среди всех твоих напастей и скорбей в управлении душами братии, ангел Господень непрестанно при тебе будет до скончания жизни твоей.

После этого послушник решился поступить в монастырь. При пострижении ему дали имя Паисия, и в 1856 году он был произведен в игумена к Астраханскому Чуркинскому Николаевскому общежительному монастырю; а через шесть лет – возведен в архимандрита той же обители, сделавшись, таким образом, как провидел старец Серафим, пастырем душ человеческих. Родной же брат его, о котором о.Серафим говорил: “Спасай брата”, – поступил в монастырь под именем Назария и окончил жизнь свою в Козелецком Георгиевском монастыре, в звании иеромонаха”.

Так решительно определял судьбу вопрошавших духоносный Серафим.

По поводу этого случая поместим здесь и свой рассказ о подобном же чудесном ответе батюшки в наши дни, записанном мною в тетрадь воспоминаний: “Из того мира”.

“В Санкт-Петербургской Духовной Академии в студенческие годы у меня был друг и товарищ Николай В.С-в. За ласковость обычно товарищи называли его “Колечка”. На втором или на третьем курсе он задумал принять иночество. Думал, молился, спрашивал у некоторых духовных лиц совета, но ни от кого не получал определенного и окончательного ответа: “Иди”. “Можешь быть монахом, но и батюшкою хорошим тоже был бы”, – говорили ему вопрошаемые.

Не удовлетворился Колечка. И снова тосковал по монашеству. Незадолго перед этим совершилось прославление преподобного Серафима и открытие его мощей. Мне, уже года два спустя, захотелось поклониться угоднику, и я отправился в Саров. А оттуда, накупив монастырских подарочков, приехал в Академию к началу учебного года. Между прочим, Коле я привез небольшую иконку преподобного. А он давно еще особенно чтил Саровского Чудотворца – ранее канонизации его. Я при этом не имел никаких особых намерений. Но вот что случилось с К. Получив от меня приятный подарок, он, как сам рассказывал мне потом, решил обратиться к преподобному с просьбою: покончить так или иначе мучивший его вопрос о монашестве. Ему хотелось узнать только одно: есть ли воля Божия идти ему в монахи?

– И вот, – передавал он мне, – положил я твою иконочку пред собою в комнате и сказал вслух угодничку моему: “Батюшка, преподобный Серафим, великий Божий Чудотворец! Ты сам при жизни твоей говорил, чтобы к тебе приходили на могилку и все открывали, как живому. Батюшка дорогой! Я уже замучился своим вопросом о монашестве. Скажи мне: “Есть ли воля Божия идти мне в монахи или же нет? Вот я положу тебе три поклончика, как живому, и открою твое житие (это, кажется, была книга о преподобном Серафиме Левитского) и там, где упадет мой взор, пусть будет мне ответом”.

Так все это он и сделал: положил три земных поклона, открыл Житие на левой стороне, и его глаза впали на отдел, начинающийся словами:

“В 1830 году один послушник Глинской пустыни” и т.д., – о чем только что написали мы: “Есть ли воля Божия идти в монахи?” Обрадовался друг мой и со слезами стал благодарить своего чудотворца, который и его теперь благословил таким образом на этот же путь. Колебания кончились. И скоро вместо раба Божия Николая народился новопостриженный “брат наш Серафим”, названный так по чуду откровения ему преподобным о монашестве. Сбылись и другие подробности из того же рассказа о Глинском послушнике: брат Серафим впоследствии стал тоже пастырем-епископом. А кроме того, необыкновенное совпадение было и с “родным” братом, о котором в тот раз молитвы и не думал С-в, занятый лишь мыслью о себе самом: у него тоже был брат, который по временам страдал непонятной тоской и головными болями. И в эти минуты ему много помогал старший брат Николай, утешая и ободряя его. И вдруг теперь получается ответ и для него: “И брата спасай”. Так тот и сделал: по окончании Академии о.Серафим взял к себе и мать свою – вдову, и брата на совместное житье. Потом постриг его в монашество, с именем Сергия: теперь уже в сане архимандрита, и он спасается вместе с братом своим – архиереем. А мать их скончалась мирно”.

Конечно, не нужно делать подобного способа познания воли Божией правилом, ибо это будет уже похоже на гадание. И такой путь не одобряется богомудрыми рассудительными старцами и святителями. В истории Дивеевской обители на этом пути совершилась великая и пагубная путаница. Нижегородский епископ Нектарий, в ведении коего была эта обитель, хотел провести в игумению некую сестру Гликерию Занятову, вопреки желанию большинства сестер остаться с прежнею настоятельницею Елизаветою Ушаковою. Для этого он, вопреки законам, употребил способ жребия, написав мать Елизавету, сестру Гликерию и еще одну, из ее же партии, Параскеву Ерофееву. Жребий пал на Гликерию, за которою стояло всего лишь сорок сестер, а остальные четыреста – за мать Елизавету. После этого поднялось большое дело. И вот приснопамятный Митрополит Московский Филарет в своих мнениях, между прочим, писал:

“Я узнал, что преосвященный смотрит на брошенный им жребий, как на волю Божию, и потому ставит свое дело выше решения Св.Синода”.

Такой взгляд Митрополит Филарет считал неправильным. После такое же воззрение высказал и Св.Синод, и решение дела жребием было отменено, а мать Елизавета возвращена на законное место. Сестра же Гликерия со своими приверженными последовательницами удалена из обители. Мир был восстановлен.

И некий другой святитель, возглавитель Церкви, писал по иному делу:

“Нужно молиться, чтобы Господь указал путь и увенчал успехом наше дело; но решение должно принимать лишь по сознательному убеждению в его разумности и целесообразности, принимая на себя вместе и всю ответственность за это решение”.

А если мы и привели рассказанный случай, то не как правило, а как особый исключительный случай проявления воли Божией, оправдавшийся потом и на деле.

Святые отцы, например Варсонофий Великий, а за ним и другие, включительно до автора “Невидимой брани”, указывают такой путь при разрешении недоумений, отказавшись внутренне от своей воли и предубежденных предрешений, обратиться с троекратною по образу моления Господа в Гефсиманском саду, молитвою к Богу; и при этом со всею ответственностью в совести рассудить о деле снова; после этого – принять то решение, куда хотя бы немного склонилось сердце.

Но и при всем этом дар рассуждения есть особый дар Божий, который дается от Духа Святого: Одному дается Духом слово мудрости... иному различение духов, – говорит апостол Павел (1Кор.12,8,10).

И преподобный Серафим учит:

“Настоятель, яко пастырь словесных овец, должен иметь дар рассуждения, дабы во всяком случае мог подать полезные советы каждому, требующему его наставления”. И не “всякий человек верен, – по словам святого Петра Дамаскина, – дати совет ищущим, но кто от Бога прием дар рассуждения и от многого пребывания в подвижничестве стяжа ум прозрителен”.

Но кроме особого дара Божия рассудительность приобретается, по словам о.Серафима, и из постоянного, “день и нощь, поучения в Священном Писании”, “в Законе Господнем”. Наконец, указывается им и еще один путь к сему:

“Послушливый много к созиданию души успевает; кроме того, что он приобретает через сие понятие о вещах и приходит в умиление”.

А когда есть прямое распоряжение начальства, то батюшка о.Серафим заповедует исполнять его беспрекословно, за святое послушание:

“Не должно входить в дела начальнические и судить оные: сим оскорбляется величество Божие, от Коего власти поставляются; ибо несть власть, аще не от Бога; сущие же власти от Бога учинены суть (Рим.13,1)”.

“Повинующийся повинуется во всем. А кто в одном отсек волю свою, а в другом не отсек; тот имел волю свою и в том, в чем отсек”.

“Что делается по-своему, то не угодно Богу, хотя бы казалось и хорошо”.

Поэтому батюшка настойчиво советовал всем монашествующим, а особенно же своим “сиротам” – послушание: послушание – выше поста и молитвы, – постоянно повторял он им.

У мирян свой путь. Но и там, как увидим мы, есть и свои пути послушания и уразумения воли Божией. И там, в миру, и должно и можно жить благочестиво и спасаться. К этому теперь и перейдем.

Невозможно нам собрать все советы о.Серафима, да и не все напечатано. Выберем самое главное и практически нужное для подвизающихся в миру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.