РЕПРЕССИИ ВТОРОГО СТОЛЕТИЯ
РЕПРЕССИИ ВТОРОГО СТОЛЕТИЯ
Домициан стоит на втором месте в списке императоров, якобы преследовавших христиан. Против него церковная традиция всегда была настроена очень злобно, вплоть до того, что Домициана именовали «ожившим Нероном». В действительности, согласно историкам той поры, «свирепейшие меры», которые он принял, касались не христиан. Светоний и Дион Кассий вспоминают лишь, что он бушевал против аристократических группировок, обвиненных в «безбожии и подражании иудейским обычаям». Среди обвиняемых были и его двоюродный брат, консул Климент, и вместе с ним его жена Домитилла; они были осуждены: он — на смерть, она — на ссылку на остров Пандатария. Император встретил сопротивление сената из-за политики конфискации имуществ крупных землевладельцев. Нельзя исключить, что за оппозицией патрициев скрывались также случаи принятия чужеземных культов.
Домициан выступил в 95 г. и против иудеев или близких к ним, которые отказывались выплачивать императорской казне налоги, введенные после разрушения Иерусалимского храма, причем не только в Риме, но и в Малой Азии. После того как вся Иудея стала собственностью им-дератора, дары иммигрантской общины, которые она регулярно приносила священному городу, превратились в поборы в казну во имя культа Юпитера Капитолийского.
Не должно удивлять, что среди арестованных и поднадзорных могли оказаться также элементы, увлеченные христианской идеологией. Власти еще не были в состоянии отличить иудеев от христиан. Как Климент, так и До-митилла впоследствии были признаны обращенными высокого ранга, а катакомба, находившаяся на территории их имения, — одной из первых христианских катакомб. Давало себя знать желание показать, что христианство — религия не только одних убогих и рабов, что оно могло проникнуть в наиболее высокопоставленные круги и в дом самого императора.
В период, когда Плиний Младший был легатом в Ви-финии, между 111 и 113 г. в письме Траяну он признавался, что никогда не участвовал в каких-либо оправданных законом действиях против христиан обоего пола и всех социальных положений, которых было много в его провин ции. И он испрашивал инструкций относительно спо соба обращения с ними, поскольку чувствовал в их поведении что-то ненормальное, противоречащее римским понятиям о гражданских отношениях («Письма», X, 96–97) С его точки зрения, эти фанатики, которые собираются в рпределенные дни «петь гимны Христу, как если бы он был бог», заслуживают скорее презрения, чем наказания; Но их образ жизни вызывает неприязнь и гнев народа и Наносит ущерб местному хозяйству. Храмы пустуют, и рынок от этого страдает, поскольку сокращается продажа жертвенных животных. Что делать?
Ответ Траяна противоречив. Не следует прислушиваться к доносам, особенно анонимным, «поскольку это Дает самый дурной пример», и допускать настоящую охо-!ty на христиан; но если администратор терпит неудачу в попытке призвать христиан публично совершать «обряды почитания наших божеств», они должны понести наказание. Всеобщая и неизменная норма, замечает император, не существует.
Не очень отличается от этих инструкций рескрипт, направленный Адрианом проконсулу Азии Минуцию Фондану в 125 г. по поводу судов над христианами, согласно тексту, сохраненному Юстином: не следует давать ход всем доносам, но если получается, что обвиняемые действовали против закона, следует покарать их, как того требует тяжесть преступления (I Апология, 68). Адриан весьма дурного мнения об этих неуравновешенных восточных подданных, которые «никогда не остаются в покое» и легко переходят от одного культа спасения к другому: они чувствительны только к прибыли, замечает он с явным раздражением в одном своем письме к консулу Сервиану, по адресу египетских иудеев и христиан. То была эпоха, отмеченная волной подъема религиозности и мистицизма. В сре «де этой массы «бунтовщиков, пустословов и наглецов» зрело недовольство, как покажет в 135 г. второе иудейское восстание.
В течение всего II в., и особенно в период так называемых императоров-реформаторов и философов, таких как Антонин Пий и Марк Аврелий, в жестоких гонениях нет недостатка.
О них говорят письмо общины в Смирне о муках, которым был подвергнут восьмидесятилетний епископ Поликарп в 155 г., послание верующих Лиона в 177 г., которое рассказывает о римском легате, осудившем одного гражданина на растерзание зверями, а не на отсечение головы. Верно, что речь идет об эпизодических вмешательствах местных властей и выступлениях грозной и разъяренной голпы. Но в процессе общего обеднения провинций в результате концентрации богатств и государственной власти а руках ограниченного числа чиновников и подрядчиков возникали условия для поисков козла отпущения среди малопопулярных элементов, чтобы возложить на них ответственность за все зло, за военные поражения от рук «варваров», за страдания и неустойчивость положения населения.
Репрессии обрушивались не только на христиан, но и на приверженцев любого культа и любого учения, которые возбуждали подозрения в подрыве безопасности государства и общественного порядка.
Идеология древнего мира переживала бурный период кризиса, который не оставил в стороне и привилегированных, сенатскую аристократию, старых латифундистов. Даже удел избранных — философия ориентирована в песимистическом и упадочном направлении. Ьродячие про-ицатели, носители идей стоицизма и цинизма, пропове-овавшие теории осуждения несправедливостей, способствовали мобилизации беднейшей части трудящихся масс, особенно в провинциях, против имперской системы, и создавали также завесу для оппозиции широких кругов собственников, ущемленных в их интересах.
Уже в 74 г. император Веспасиан изгнал из Рима «философов». Эдиктом от 92 г. Домициан возобновил приговор Веспасиана, принудив Эпиктета, отпущенника, бывшего раба из Фригии, учение которого имело точки соприкосновения с христианской моралью, перебраться в Египет. Есть немало известий о подобных мерах и в последующие эпохи. Ясно, однако, что намерение христиан создать «новый народ», исходя из негативного взгляда на общепринятые политические и моральные ценности, не могло не казаться правящим кругам угрозой обществу.
Язычник, участвующий в диалоге Минуция Феликса, определяет их сборищем невежд, рабов и бабья, которые шушукаются в городских закоулках, бойкотируют храмы, глумятся над святынями, отравляют колодцы, оскорбляют самодержца и отвергают официальную культуру. В таинствах своего культа они погрязают в непристойностях и пороках: почитают бога с ослиной головой, — обвинение это уже известно со времен Помпея, его возводили на иудеев, — практикуют неслыханные обряды и зовутся братьями и сестрами, безудержно похваляются кровосмесительными связями. В наилучшем случае это люди угрюмые и меланхоличные, бледные и не терпящие света. И даже погребениям они отказывают в надлежащем уважении.
История повторяется. На тех, кто ставит под вопрос, хотя бы на религиозной почве, право немногих на привилегии и богатство, имущие слои никогда не колеблются возвести клевету. В огне недородов, эпидемий, войн и военных катастроф всегда остается один выход: приписать вину за них меньшинствам и отступникам: «Если Тигр выходит из берегов, если Нил не орошает полей, если разыгрываются природные силы и происходят землетрясения, если вспыхивают эпидемии и мор, — скажет однажды Тертуллиан, — один только слышен крик: христиан — львам!»
Апологеты утверждают, что обычаи и учение христиан безупречны и что, несмотря ни на что, они — наиболее преданные подданные империи. Они уточняют также, что во время войны против маркоманнов войско Марка Аврелия якобы было спасено от жажды именно благодаря молитвам солдат-христиан его легиона, который был затем прозван «громобойным». Увидев спасительный дождь, государь якобы стал склоняться к большей благожелательности по отношению к новой религии. И языческий историк Дион Кассий вспоминает это «чудо», но относит его к вмешательству римских богов. Вопреки этим благочестивым вымыслам мнение простых верующих о военной службе было совсем иным. В одном церковном тексте 215 г., автором которого предположительно был Ипполит Римский, говорится: «Послушник или верующий, которые хотят стать солдатами, будут отлучены, ибо они оскорбляют бога» («Апостольская традиция», XVI).
Когда империя станет христианской, усилится тенденция изображать преследования II в. как результат взрывов дикой ненависти неуправляемых толп. Но и представители официальной культуры появляются на первом пла-:не антихристианской кампании.
Ритор Элий Аристид (117–189) пламенно обличал «безбожников, которые являются из Палестины и не признают высших над собой («Речи», XLVI). Заклятым врагом апологета Юстина, преданного смерти в Риме около 165 г., был кинический философ Кресценций. Для Лукиана из Самосаты основатель христианства не кто иной, как «софист и чародей, распятый в Палестине»; сами христиане пользуются набожностью простых людей и вдов, все они — мошенники, способные на любую проделку («Смерть Перегрина», 11–13). Фронтон яростно атакует их в одном выступлении в сенате при Марке Аврелии, в сам император в своих «Воспоминаниях» (XI, 3) упоминает о христианах с презрительным состраданием, как якобы они того заслуживают своим поведением. Гален относится к ним не лучше. Цельс, который написал между 177 и 180 г. свое «Правдивое слово» против христиан, в заключение призывает их взяться за оружие, чтобы защитить находящиеся в опасности границы, поскольку их неповиновение ослабляет империю. И шедевр всей официальной религиозной литературы II в. — «Житие Аполлония из Тианы» противопоставляет истинный тип языческого проповедника Христу из евангельского предания.
Это была организованная кампания, которую нельзя приписать одному гневу обнищавших и обозленных масс.
Она родилась из холодного рассуждения об отношениях между государством и угнетенными, и в моменты сильного напряжения эта кампания вдохновлялась наиболее высокими центрами власти, а также самим самодержцем, который видел в отказе от официального культа угрозу религиозной поддержке своего земного господства. Один из замученных в Сицилии в 180 г. скажет проконсулу Африки Сатурнину: «Я не признаю империю этого мира, но признаю моего господина, царя царей и императора всех людей».
Лишь несколькими годами позже, в эпоху L-еверов, в лоне римской общины появились первые признаки намерения примирить христианство с государственной властью, которое, как видно, предвосхищало век «константинианской политики».