«ЦАРСТВО БОЖЬЕ»
«ЦАРСТВО БОЖЬЕ»
Из всех евангелий лишь Евангелие от Луки пытается привести некоторые сведения относительно начала проповеднической деятельности Иисуса, связывая ее с Иоанном Крестителем; «В пятнадцатый же год правления Тиверня кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахом итской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе…» (Лука, 3:1–2).
Эти данные, почерпнутые в лучшем случае из сочинений Иосифа Флавия, предназначены придать определенность рассказу о последнем периоде жизни мессии. Однако надуманный характер этого отрывка ни для кого не секрет: другие евангелисты о нем не ведают, а различные версии общественной миссии Иисуса безжалостно противоречат друг другу.
Согласно синоптическим евангелиям, этот период не должен был быть столь продолжительным; в соответствии с четвертым евангелием, он длился не менее трех лег. Предание, на которое откликается Иоанн, рисует Иисуса, которому еще нет 50 лет (8:57); в другом месте при помощи весьма запутанных доводов ему приписывают 46 лет, но цифра выглядит столь спорной (если думать только об Иерусалимском храме), что евангелист указывает: речь идет не о храме, а о теле Иисуса (2:20–21). Иреней, писавший свои сочинения во второй половине II в., отмечает, что проповедь Христа продолжалась приблизительно до пятидесятого года его жизни. Конечно, Евангелие от Луки, в котором сказано, что «Иисус, — начиная свое служение, был лет тридцати» (Лука, 3: 23), не было еще известно во всех общинах, по крайней мере в его современной форме, так как, согласно синоптическим евангелиям, от крещения в Иордане Иисуса до его смерти прошло много времени.
Неясности и противоречия накапливались и наслаивались друг на друга.
В соответствии с первыми тремя евангелиями, Иисус «спускался» один только раз из Галилеи в Иерусалим. В Евангелии от Иоанна таких путешествий становится три, если не больше. Титул правителя присвоен Понтию Пилату Иосифом Флавием; Тацит скажет, напротив, «прокуратор», то есть представитель легата Сирийской провинции, к которой в 6 г. н. э. была присоединена Иудея. Недавно в Иерусалиме была открыта надпись, которая ассоциирует имя Пилата с именем Тиберия и называет его «префектом»: таково единственное неопровержимое свидетельство во всей этой неразберихе. Даже историки императорской эпохи уже через столетие были не в состоянии вспомнить точное звание Понтия Пилата.
Со смертью Ирода, в 4 г. н. э., его царство, границы которого были раздвинуты до неслыханных даже во времена древней империи пределов, было разделено Августом на четыре части. Сыну Ирода Архелаю досталось царство в Иудее и Самарии со столицей в Иерусалиме; другие два его сына — Ирод Антипа и Ирод Филипп получили соответственно тетрархию Галилеи, где, по евангельскому преданию, началась проповедническая деятельность Иисуса, и тетрархию в районе на северо-восток от Тивериадского озера, включая Декаполис; Лисанию, о котором не известно почти ничего, кроме того, что он оставался у власти до 37 г. н. э., была отведена тетрархия Авилены и Итуреи в южной зоне Сирии.
Архелай правил столь одиозно, что спровоцировал возмущение иудеев, которые просили Августа сместить его и предложили римлянам взамен прямое управление страной. Не все, впрочем, были одного мнения на этот счет: против аннексии и последующей переписи имущества чиновниками Квириния восстал в 6 г. н. э. Иуда из Гамалы со своими сторонниками, прозванными по-гречески зелотами, или ревностными блюстителями еврейского закона; римляне именовали их сикариями или «сика», по наименованию короткого кинжала, который они пускали в ход, когда нападали из своих засад на оккупантов и их высокопоставленных приспешников.
Зелоты стали потом одними из вдохновителей войны против римлян после 67 г. и сопротивлялись еще три года после падения Иерусалима в 70 г., укрывшись в крепости Масада, господствовавшей над Мертвым морем. Они предпочли умереть со своими женами и детьми, но не капитулировать. В последнее время открыты важные археологические следы их отчаянного сопротивления. Один из апостолов Иисуса — Симон, прозванный «хананеем» («ка-нана» по-арамейски означает именно «зелот»), должен был принадлежать к этой группе. Но его образ в евангелиях оставлен в тени.
Чередование римских наместников Иудеи, которое началось после ее оккупации, оборвалось в 38 г., когда Ирод Агриппа получил от Калигулы царство и правил в стране несколько лет в качестве «помазанника». С возвращением римлян, в 44 г., репрессии усилились, и повстанческие движения принимали все более мессианский характер, вплоть до того, что вылились в открытую войну и завершились катастрофой 70 г. Евангелия заставляют Иисуса возвестить о разрушении Иерусалима как о необходимом условии для того, чтобы могла начаться финальная драма с пришествием отмщения «сына человеческого». Пророчество это изложено в столь точных терминах, поскольку оно включено в евангельский текст через многие десятилетия после свершившегося факта.
Не удивительно, что Новый завет связывает арест и осуждение Иисуса с вестью о «царстве», которая сама по себе должна была внушить страх привилегированным и стать предметом тревог для римлян. Сам по себе эпизод, аналогичный многим другим, о которых сообщают историки того времени, не может считаться невероятным. Трудно, однако, принять его в качестве события времен правления Тиберия, поскольку Тацит сообщает нам специально, что во время его принципата Иудея «оставалась спокойной» («История», V, 9–7).
Разнесшееся повсюду эхо трагедии разрушения Иерусалима вышло за пределы противоречий и теологических толкований евангелий.
Верующие не сомневались, что «царство божие» — или, в еврейской традиции, «царство небесное» (чтобы не называть священное имя Яхве) — наступит на земле в результате чуда. Учитывая исторические условия эпохи, преобразование мира и не могло осуществиться иначе, чем сверхъестественным способом, но мыслилось оно всегда на земле, пусть через тысячу лет, как говорится в 20-й главе Апокалипсиса.
Молитва, которая стала впоследствии в христианстве известной молитвой «Отче наш», специально ориентирована на ожидание этого исхода. Молитвенные заклинания должны рассматриваться в их реальном содержании, вне всяких ритуальных схем.
Имя отца будет прославлено, придет его «царство», его власть будет признана не только на небе, но и на земле. Хлеб, который мы будем есть завтра, то есть вкушать счастье этого царства, будем надеяться, мы сможем отведать сегодня. Греческий термин «эпиузнос», который обычно передается понятием «каждодневный», согласно Иерониму, должен был означать «завтрашний» (crastinum по-латински). Приход царства совпадает с полным прощением долгов — исполнением вековечных чаяний крестьянских масс средиземноморского мира. Об этом говорит Евангелие от Матфея (6:9 — 13); переход от «долга» к понятию «греха» в Евангелии от Луки (11:1 — 4) выступает как элемент общего процесса отчуждения.
«Отче наш»
Евангелие от Матфея (6:9 — 13)
«…Отче наш, сущий на небесах! да святится имя твое; да приидет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь».
Евангелие от Луки (11:2–4)
«…Когда молитесь, говорите: Отче наш, сущий на небесах! да святится имя твое; да приидет царствие твое;;[30] хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение,[31]».
В тексте Евангелия от Луки русской православной редакции содержится несколько слов, которых нет в католической версии и соответственно в книге А. Донини. Они приведены в квадратных скобках. — Прим. пер.
Последний стих Евангелия от Матфея содержится только в некоторых унициальных и строчных кодексах и в сирийских, коптских и армянских переводах IV–VI вв.; однако он включен в самый древний христианский катехизис — Дидахе (8: 2). Речь идет о литургической формуле, которая не была принята латинской церковью, но осталась в греческой церкви и во многих протестантских исповеданиях.
Во многих отношениях для евангелий «царство» уже началось, и его проявления — это новый смысл солидарности и взаимной привязанности верующих, выраженный посредством формул, которые встречаются уже в более раннем по времени вероучении раввинов. Не к Иисусу восходит авторство «золотой нормы»: «Не делай другому то, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе». Оно встречается уже у раввинов Гилеля и Гамалиеля. И не случайно этот последний считался учителем Павла. Было, впрочем, неизбежно, чтобы «царство бога», конкретное и реальное для жителей Палестины, идеализировалось в общинах иммигрантов как состояние совершенного добра и братства, которое должно было распространиться на всю землю.
Две концепции сосуществуют в евангелиях. А именно: идея того, что мессия вернулся только, чтобы спасти народ Израиля, что не должно давать «святыни псам», то есть неевреям (Матфей, 7:6); и другая — что его миссия охватывает без изъятия все обездоленные массы окружающего мира.
На земле все суетно и тщетно: в счет идут только сокровища, накопленные на небе в ожидании неизбежного «царства» (Матфей, 7:19–21).
Таким путем рождается уверенность в новом братстве людей, которое уже предваряет будущее общество, то, что Павел назовет впоследствии «проекцией тела Христова в общину верующих». Иисус евангелий никогда не говорит о «церкви» в техническом смысле слова; но только о «конгрегации праведных» в приходящем «царстве божьем».
Однако наряду с идеализацией древней монархии Давида, описанной пророками и апокалиптической литературой, в евангелиях мы встречаем также понятие искупления — цены, которую Иисус должен уплатить «за многих» (Матфей, 20: 28; Марк, 10: 45), чтобы гарантировать спасение и обеспечить счастье страждущим массам, рабам, обездоленным крестьянам, отчаявшимся людям всего греко-римского мира. Идеальная цена, которую мессия платит своей жизнью, есть не что иное, как перевод в понятия теологии реальной суммы динариев, которую с огромным трудом раб порой мог внести своему господину за освобождение. С давних времен эта концепция, которая будет затем развиваться самостоятельно, вошла в богослужебную практику восточных религий спасения, основанных на мистерии жестокой муки божества.
Если мессия обречен на смерть, его сохранение в лоне общины гарантируется верой в возрождение, которое является финальным актом всех мистериософских культов: Дионис возвращается к жизни, воскресает Гор, Осирис воскрешается Исидой, возрождается Адонис. Именно этот элемент веры — воскресение — могущественно укрепляется в религии за пределами Палестины и в конце концов берет верх над другими.
К середине II в. Юстин сможет уже возразить противникам христианской идеологии: «Вы слышали, что мы ожидаем царства, и вы составили себе ложное мнение, будто мы подразумеваем это в человеческом смысле» (I Апология, I, 11).
Процесс религиозного отчуждения действительности был с того времени в полном разгаре.