Корни греховных деяний

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Корни греховных деяний

Предписания Пратимокши были направлены, как уже говорилось, против безнравственности, опиравшейся на аффекты алчности, вражды и невежества. Эти три корня неблагого и питают греховное действие как таковое. Что же такое собственно грех с точки зрения буддийской религиозной доктрины?

На первом месте по своей религиозной значимости среди распространенных безнравственных действий стоит убийство — грех отнятия чужой жизни.

Убийство человека недопустимо прежде всего потому, что тем самым у жертвы отнимается возможность идти путем Дхармы. Если жертвой убийства стал буддист, это означает, что он не успел в полной мере реализовать потенциал человеческого рождения — обрести плоды религиозной жизни. Если убит небуддист, то у него отнята возможность в данном рождении принять учение Шакьямуни. В обоих случаях убийца причинил огромный религиозный вред своей жертве, отодвинув перспективу ее просветления. Именно поэтому повинного в грехе отнятия чужой жизни ждет неблагая форма рождения.

Классический буддизм не знает исключения из этого правила. Однако в более поздний период, когда Дхарма получила распространение в Тибете, убийство закоренелого врага Учения, намеренного совершить сугубое злодеяние, рассматривалось как благое действие, ибо оно избавляло такого невежественного грешника от возможности чудовищного отягощения своей кармы. Но подобное убийство могло совершиться лишь в качестве действия, санкционированного просветленными учителями и наставниками как вынужденная мера защиты Дхармы.

Убийство животных и насекомых рассматривалось как греховное действие именно потому, что оно нарушало процесс изживания жертвой кармического следствия прошлой деятельности. Рождение среди животных и являлось таким следствием. Если жизнь животного преждевременно прерывалась насильственным путем, то жертву ожидало еще одно животное рождение, необходимое для полного исчерпания кармы, и перспектива человеческого рождения отодвигалась. Кроме того, убийца ведь не знает, что умерщвляемое им живое существо могло быть его ближайшим родственником в прошлых человеческих рождениях или станет таковым в будущих, — ведь люди, боги, обитатели ада, голодные духи и животные являются лишь формами существования сознания.

Таким образом, отнятие чужой жизни — это всегда крайняя степень проявления невежества, хотя убийство может совершаться из алчности либо из вражды. Невежество — аффект, а не простое отсутствие знания, ибо невежда одержим упорством в заблуждении.

И теоретики Винаи, и философы-абхидхармисты классифицировали грех убийства на основании преобладающего мотива — алчности, вражды или невежества.

Убийство на основе алчности проистекает из жажды жить и наслаждаться чувственными объектами. К этой категории относятся забой животных ради добычи их мяса, внутренних органов, шкуры и прочего; охота как вид жестокого и бессмысленного развлечения, кровавого спорта, а также убийство с целью завладеть имуществом жертвы.

Буддийские теоретики причисляют сюда же все случаи вынужденных убийств в целях самообороны и защиты друзей, родных и близких. Казалось бы, в этом нет греха, но юридическая мысль и мысль религиозная идут нетождественными путями. Тот, кто решается убить другого из желания сохранить свою жизнь и жизнь близких, алчет продлить свои дни ценой чужой смерти, и его ждет неблагое новое рождение. Совершив такое убийство, буддист знает, что это — тяжкий грех, и всегда стремится к покаянию. Сегодня к разряду убийств на почве алчности безусловно следует отнести все так называемые заказные убийства, поскольку руку наемного убийцы направляет жажда наживы, одержимость гнусным меркантильным мотивом.

Убийство на почве вражды совершается под влиянием аффективной одержимости ненавистью. Это не только сознательное уничтожение врагов, но и внезапное стремление сорвать злобу. К данной разновидности греха отнятия чужой жизни ведет отвращение к другим живым существам и как следствие этого — отвержение их права на жизнь. И подобное убийство не может быть в религиозном отношении оправдано ни требованием социальной справедливости, ни политической ненавистью, ни ситуацией войны.

Иными словами, учение о формах существования как круговорота рождений служило идейным источником буддийского классического пацифизма.

Убийство на почве невежества — отнятие чужой жизни, содеянное по ложному убеждению. К этой категории убийств буддийские теоретики относили прежде всего ритуальный забой животных, предписанный ведийской религиозной традицией. Невежеством продиктовано также применение смертной казни, полагали они, обвиняя в этом брахманов — толкователей законов, рассматривавших казнь преступников в качестве добродетельных действий государя.

В абхидхармистских постканонических текстах упоминаются также убийства больных и дряхлых, характерные для некоторых неиндийских религий. Те, кто их совершает, говорится в них, думают, что действуют из сострадания, но реальный мотив исчерпывается крайним невежеством. Таким образом, абхидхармисты, по-видимому, считали эвтаназию принципиально недопустимой и всегда аффективно мотивированной.

К убийствам, совершаемым из невежества, относится и уничтожение тех насекомых и животных, применительно к которым сформировалось ложное мнение об их вредности (это, например, мухи, тараканы, змеи) и необходимости их уничтожения. Таким же невежеством продиктован забой животных ради пропитания, поскольку известно, что человеческая жизнеспособность вполне может поддерживаться иными видами белковой пищи, которые можно получить, не отнимая жизнь живых существ.

Охота ради пропитания (исключенная из классификационного подвида убийства через жестокую спортивную охоту) рассматривалась теоретиками Винаи также как грех отнятия чужой жизни. Каков бы ни был побудительный мотив этого действия — алчность либо ложные взгляды на необходимость включения убоины в повседневный пищевой рацион, оно является греховным по существу.

Грехом убийства в системе буддийского умозрения считается не только собственно действие, повлекшее за собой смерть живого существа, но и система подготовительных действий, целерадионально организованных ради совершения убийства.

Так, если некто намеревается приобрести животное, чтобы затем откормить его на убой, то непосредственному акту убийства должна предшествовать цепочка действий, без которых это намерение нельзя осуществить. Необходимо раздобыть деньги, отправиться на базар, выбрать подходящий экземпляр, привести животное домой, подготовить ему помещение и корм. Когда же наступит день забоя, нужно подготовить орудие убийства, связать животное, нанести поражающий удар. Таким образом, единичный акт лишения животного жизни представляет собой результат многих действий, совершаемых под влиянием неблагой установки сознания на убийство.

Убийство, чреватое неблагим кармическим следствием, всегда предумышленное действие, замысел которого направлен на конкретное живое существо. В случае военных действий, в ходе которых убийство потенциально могут совершить все участники, греховность распространяется на каждого, потому что их действия продиктованы установкой на принципиальную допустимость лично лишить жизнеспособности живое существо как таковое. Кармическое следствие в этом случае аналогично коллективной ответственности.

Таким же образом — через классификацию доминирующих побудительных аффектов — в рамках буддийского умозрения решается вопрос о таком греховном действии, как воровство.

Мотив воровства на почве алчности характеризуется жаждой обладания каким-либо конкретным объектом, принадлежащим другим людям, т. е. жаждой обладать чужой собственностью. Этот неблагой мотив может быть реализован в таких действиях, как похищение всего того, что вор обнаруживает в чужом жилище. Сюда же причисляется и воровство с целью обрести известность и славу. (Из современности можно привести в качестве примера использование чужой интеллектуальной собственности.)

Воровство ради спасения своей собственной жизни или жизни друзей также мотивировано алчностью, т. е. страстным влечением и впредь испытывать чувственный опыт. Такова глубинная природа мотива сохранения жизни. Тот, кто ворует в этом рождении, оправдывая свои поступки крайней нуждой, полагали теоретики Винаи, в будущей жизни окажется в тисках еще более невыносимой нищеты.

Воровство из ненависти осуществляется под воздействием желания причинить вред своему недругу через лишение собственности.

К воровству по «идеологическим причинам», т. е. на почве невежества, относятся различные виды отчуждения собственности и денежных средств в пользу государства на основе законов. Это и конфискация имущества преступников, и налогообложение в пользу варны брахманов, осуществляемое на основе религиозно-идеологического принципа «все в этом мире дано жрецам богом Брахмой». Идейные обоснования подобных видов «воровства» лежат вне буддийской религиозной доктрины и на этом основании интерпретируются буддистами как невежество, обусловленное ложными воззрениями.

Грех воровства — это присвоение чужой собственности с помощью силы или тайно, этот грех имеет место в тех только случаях, когда вору абсолютно точно известно, кого он собирается ограбить. Как и в случае убийства, грех воровства — это всег да сознательное действие, при котором субъект греховного деяния четко осознает, не что именно он хочет похитить, а против кого собирается действовать тайно и с помощью силы.

Так, ограбление ступы, буддийского реликвария лишь по видимости представляет собой действие, не имеющее конкретного адресата. Не следует думать, что подношения донаторов буддийской святыне не являются чьей-либо собственностью. Именно Будда — владелец всех даров, которые с почтительностью жертвуют преданные буддисты ради обретения религиозной заслуги.

Присвоение личных вещей и одеяния покойного монаха до совершения ритуала, предусмотренного в сангхе в подобных случаях, также рассматривалось как воровство. Объектом воровства здесь выступает конкретная монашеская община. Если же вещи покойного монаха похищаются после того, как сангха провела соответствующие ритуалы, то ограбленной считается высшая Сангха, т. е. все Будды и их Благородные последователи.

Особенность приведенных выше видов воровства (похищение даров, приносимых ступе, и имущества покойных монахов) состоит в том, что оно направлено не против конкретных физических лиц, а против буддийских институтов, освященных авторитетом доктрины, и греховность воровства как такового усугубляется святотатством.

Следующее греховное действие — прелюбодеяние. Будучи продиктованным таким неблагим мотивом, как алчность, прелюбодеяние есть овладевание чужими женами ради насыщения чувственности. К этой же категории прелюбодеяния принадлежит совращение женщин с целью обретения известности или спасения себя и друзей.

Прелюбодеяние на почве ненависти обусловлено не захватнической страстью, а желанием причинить врагу дополнительные страдания.

Прелюбодеяние, совершенное по «идеологическим причинам», в качестве своего обоснования имеет отличающиеся от буддийских представления о норме в отношениях между полами. Так, практика инцеста, якобы существующая, как полагали знатоки Винаи, у парсов, осуществлялась в силу отсутствия религиозного запрета на сексуальное сожительство с родственниками. Наоборот, та же порочная практика в рамках брахманистской традиции освящалась обычаем госава («уподобление быку»), допускавшим инцест в течение года с целью приобрести мужское потомство, если сыновья не рождались в нормативном браке. Буддийские теоретики отказывались принимать во внимание, что брахман, вынужденный практиковать обычай госава, магически уподоблял свое поведение повадкам быка (передвигался на четвереньках, употреблял подножный корм и т. п.), желая тем самым перенести на себя оплодотворяющую силу этого животного.

Невежеством, считали знатоки Винаи, также обусловлены сексуальные действия мужчин, уверенных, что истинное предназначение женщин — принадлежать всем мужчинам.

Итак, буддийская интерпретация сущности прелюбодеяния как греха базируется на однозначном неприятии мотивов этого действия.

В содержательной части прелюбодеяние включает в себя четыре вида сексуальных сношений, каждый из которых в равной степени неприемлем с точки зрения буддийской религиозной доктрины. Это сексуальные отношения с родственницами по линии отца и матери и сожительство с чужой женой, со своей матерью или дочерью. Таким образом, совращение чужих жен по степени греховности приравнивалось к инцесту.

Половые сношения, осуществляемые «в ненадлежащем месте», т. е. в храме, в монастыре, в присутствии третьих лиц, также считались греховными, ибо неблагая мотивация в этом случае дополняется бесстыдством.

Супружеская жизнь регламентировалась относительно способов сексуальной практики (оральные и анальные сношения категорически запрещались) и времени ее осуществления. Запретными для половых отношений считались периоды беременности, лактации и время, когда женщина добровольно придерживается обета воздержания.

Отметим, что, подобно иным видам прегрешений, прелюбодеяние считалось таковым, если у субъекта греха было четкое осознание того, что сознательно предпринятое им сексуальное действие осуществляется именно с женщиной, не являющейся его женой, т. е. с женщиной, принадлежащей другому мужчине.

Дальнейший перечень половых прегрешений раскрывает новые грани буддийских представлений о нормативном аспекте половой жизни. Так, землевладелец, совративший монахиню, вступившую в пределы его владений, совершал тем самым бесспорно греховное деяние. Недопустимыми считались также и добрачное сожительство со своей объявленной невестой, и посягательства опекунов на вверенных их попечению девиц, и половые связи царей с девицами, у которых не было другого покровителя. Этот подвид прелюбодейных действий фиксирует различные варианты неправедного использования мужчиной своего положения — вместо того чтобы оберегать честь вверенных ему или оказавшихся не по своей воле в его власти девиц-мирянок и монахинь, он использует свой статус в неблагих целях совращения.

Грех лжи — это словесное действие, предпринятое обманщиком с целью сформировать у слушателя искаженное представление о чем-либо, хотя последний изначально имел об этом правдивую информацию. Именно в такой трактовке проявилась в полной мере доктринальная обусловленность буддийского взгляда на ложь. Лгун, в частности, своим сообщением мог исказить ранее сложившуюся у слушателя истинную картину реальности, что, собственно, и представляло сущность данного греха.

Согласно буддийской трактовке, ложь может быть сообщена не только словами, но и посредством телесных действий (жестами). Самостоятельный вид лжи — это ложь-молчание. Например, если монах во время покаяния перед сангхой умалчивает о своих прегрешениях, то он впадает в грех лжи.

Примечательно, что в данной трактовке лжи отчетливо прослеживается рефлексия буддийских теоретиков на то, что молчание также может играть роль сообщения, — промолчать в ситуации, где следует признаться в совершенных прегрешениях, означает дать ложное сообщение об их отсутствии. Это обстоятельство свидетельствует о наличии в рамках буддийского умозрения представлений о речевой коммуникации как о знаковой системе, включавшей молчание на правах знака.

К словесным видам греховных действий примыкает клевета. Сущность клеветы — произнесение слов, мотивированное загрязнившими сознание аффектами, с целью внести вражду, раскол между людьми. Для того чтобы клевета достигла своей неблагой цели, т. е. могла состояться как грех, слушатели должны понимать ее смысл, а объект клеветы должен быть именно тем лицом, относительно которого и замышлялась клеветническая акция. В противном случае имеет место действие, также не одобряемое, но квалифицируемое как пустая болтовня.

Прегрешение, именуемое «грубой речью», констатируется лишь в том случае, если грешник осознанно настроился на оскорбление конкретного лица и адресат грубости способен понимать язык оскорбителя.

Иными словами, грехи лжи, клеветы, «грубой речи» не могут быть чреваты неблагим кармическим следствием, если, к примеру, ложь, клевета и оскорбления изрыгаются на санскрите в адрес глухонемого перса, никогда не обучавшегося этому языку.

Отдельный интерес представляет буддийская трактовка пустой болтовни — словесных действий, аффективно мотивированных, но не содержащих признаков лжи, клеветы и оскорбления. К этому классу неодобряемых действий относится прежде всего бахвальство монахов перед мирянами, чтобы те в свою очередь были более щедры на подаяние. Лирическое пение также рассматривалось как пустая болтовня, поскольку тексты песен, никому конкретно не адресованные, должны вызывать эротические переживания.

К пустой болтовне причисляются и бессмысленные жалобы и сплетни. В современной терминологии это тип коммуникации, обозначаемый как «тавтологический диалог», в котором не происходит ни обмена информацией, ни уточнения позиций говорящих, поскольку в словесной форме лишь воспроизводится некий отрицательный аффективный настрой относительно предмета коммуникации.

Самостоятельную разновидность безнравственного поведения представляет собой употребление опьяняющих субстанций как подвид греха небрежения нравственными наставлениями Бхагавана.

Состояние опьянения, вызывающее утрату самоконтроля и памятования («напился до беспамятства»), именно из-за своих сущностных характеристик несовместимо с соблюдением буддийской дисциплины, ориентированной на формирование у индивида состояния трезвого в интеллектуальном и эмоциональном отношении самонаблюдения.

Сами по себе опьяняющие субстанции, как и другие объекты чувственного мира, не обладают свойством быть грехом по своей природе, как полагали вайбхашики. Их точку зрения на употребление опьяняющих напитков можно обозначить как достаточно либеральную. Если пьющий соблюдает меру, то сознание не омрачается аффектами. Но если достигается собственно опьянение, т. е. помрачение разума и забвение обязанностей, то аффективное состояние сознания налицо, ибо именно оно является базой греха в данном случае. Кроме того, алкоголь и некоторые наркотики, имеющие обезболивающий эффект, допускались в медицинских целях даже строгими теоретиками Винаи.

Итак, действие может быть признано греховным в том случае, если оно аффективно мотивировано, его цель осознана, объект деяния конкретизирован.

В целом буддийские теоретики указывали также на попущение греху как на внутреннее согласие с греховным образом действия. Это — безнравственные в своем существе сознательные импульсы-побуждения и соответствующие им телесные и словесные действия. Поскольку попущение греху затрагивает глубинные мотивационные структуры, оно взращивает дурную, т. е. противоречащую доктринальным представлениям о благом, предрасположенность, которая обладает свойством воспроизводиться в течение всей жизни индивида.

Группу предельно тяжких грехов представляют собой пять так называемых смертных грехов. Это глубоко безнравственные деяния, кармическим следствием которых является немедленное рождение в аду.

Буддийская религиозная доктрина относит к категории смертных грехов такие чудовищные с точки зрения традиционной нравственности деяния, как убийство матери, убийство отца, убийство архата, раскол конкретной буддийской общины и злонамеренное пролитие крови Татхагаты.

Дополнительное обстоятельство, выводящее смертные грехи за рамки обычных человеческих неблагих деяний, — это полное исчезновение корней благого в составе индивидуального потока причинно обусловленных дхарм грешника. Они будут возрождены только в конце следующего (адского) существования — в момент смерти в аду.

Весьма важно подчеркнуть, что, согласно абхидхармистской канонической традиции, из всех типов живых существ смертный грех способны совершить лишь люди, причем одержимые не только бесстыдством, но и наглостью. По мнению абхидхармистов, содеять его могут только мужчины и женщины, имеющие обычную гетеросексуальную ориентацию, причем не страдающие ни импотенцией, ни фригидностью. Ни евнухи, ни «двуполые» (до конца неясно, имеются ли в виду гермафродиты или гомосексуалисты) никогда, полагали теоретики Абхидхармы, не покушаются на смертный грех, поскольку их сознание, крайне подверженное взаимно противоположным устремлениям, не может утвердиться ни в истинном, ни в ложном. В детстве и отрочестве они не получают ни достаточной заботы, ни попечения, ни должного воспитания, поскольку родители не понимают их и не могут любить в полной мере. Евнухи и двуполые, со своей стороны, также не способны любить своих родителей обычной — скромной и почтительной — любовью, они, кроме того, не испытывают перед отцом и матерью никакого стыда, не уважают их. (Отметим, что традиционные жизнеописания достойных буддийских монахов содержат указание на их «раннее благочестие» и особую почтительность к родителям, характерную для этих вполне обычных в сексуальном отношении людей.)

Абхидхармисты считали, что евнухи, импотенты и двуполые не могут быть приняты в сангху, ибо нет надлежащего метода, позволяющего им освободиться от аффектов. Махаянская традиция оказалась значительно либеральней. Так, согласно учителю Асанге, евнухи, импотенты и двуполые имеют право принять обеты буддистов-мирян и лишь более высокие дисциплинарные статусы Пратимокши им недоступны.

Примечательно, что гомосексуальные проявления, известные в христианстве как содомский грех, никогда специально не рассматривались в классическом буддизме. В общем смысле, приравнивая «двуполых» к евнухам и импотентам, буддийская традиция трактовала необычные проявления сексуальности как психофизический изъян, практически не поддающийся коррекции, но не как грех.

Ни в канонической, ни в постканонической традиции евнухи, «двуполые» и импотенты — и это необходимо отметить — не причислялись к мужчинам либо женщинам. По мнению буддийских мыслителей, опиравшихся на Слово Будды, за проявление женской и мужской гетеросексуальной ориентации отвечали специальные врожденные психические способности — соответственно, женская и мужская. Они же способствовали формированию женского и мужского характеров, т. е. становлению «пола личности». Существование какой-либо гомосексуальной или асексуальной психической способности отрицалось, ибо подобные способности не были перечислены Бхагаваном в двадцатидвухчленном списке факторов, доминирующих в психике. На этом основании евнухи, «двуполые» и импотенты и рассматривались как ущербные в аспекте психических способностей человеческие существа, ибо отчетливо выраженный «пол личности» являлся необходимым условием в осуществлении практики преодоления аффектов.

Однако вера буддистов в величайшую силу преобразующего кармического действия нашла свое отражение и в ряде сюжетов, связанных с идеей прижизненной перемены пола. Так, в одном из подобных сюжетов повествуется о некоем евнухе, который, видя быков, предназначенных для кастрации, проникся к ним глубочайшим состраданием и спас животных от этого. В скором времени он обнаружил, что обретает нормальные мужские половые органы и соответствующие им функции. Сознательное благое действие открыло былому евнуху перспективу приобщения к Дхарме и вступления в сангху.

Другой сюжет рисует нечто совершенно противоположное. Члены одной общины на своем собрании упрекали небрежного монаха в нарушении предписаний Пратимокши. Критика показалась ему слишком мелочной, подобной женским придиркам, и он, обратившись к авторитетным монахам, с досадой бросил: «Да вы бабы!» Это неблагое действие привело к созреванию дурного кармического следствия — самомнительный грешник по прошествии недолгого времени утратил все присущие ему ранее мужские свойства и превратился в женщину, усложнив себе тем самым задачу устранения аффектов.

Итак, «пол личности», согласно буддийским воззрениям, играет решающую роль как в «утверждении в истинном», так и в «утверждении в ложном», поскольку без обладания женской либо мужской психической способностью нельзя утвердиться ни в том, ни в другом.

Характеристика смертных грехов предполагает три критерия: осознанное намерение совершить действие, подпадающее под категорию смертного греха, наличие конкретного заранее намеченного адресата (жертвы) этого сугубо неблагого действия и, наконец, факт совершения действия именно в связи с намеченным, а не каким-либо иным адресатом. Только при совпадении всех трех критериев имеет место смертный грех, а не менее тяжкое прегрешение. Под таким углом зрения и анализировали неблагие действия знатоки Винаи и абхидхармисты.

Почему так важны три критерия? Смертный грех порождает такое кармическое следствие, которое изживается только в аду Авичи. Содеявший его нечестивец в данной жизни уже не обладает корнями благого. Ни покаяние, ни практика «видения» Благородных истин или буддийской йоги в этом рождении не могут ему помочь, поскольку такие важнейшие благие состояния сознания, как не-алчность, не-вражда, не-невежество, не возникают в потоке психофизической жизни согрешившего. Его следует немедленно изгнать из сангхи навсегда, избавив ее членов от тлетворного присутствия существа, соприкоснувшегося со смертным грехом.

Если же содеяны менее тяжкие прегрешения, не отсекающие корни благого, то санкции по отношению к грешнику будут иными, поскольку он не утратил возможность облегчить свое кармическое будущее. Искреннее покаяние, практика «видения» Благородных истин, йогическое созерцание будут ему полезны и сыграют свою очистительную роль.

Учитывая все вышесказанное, знатоки Винаи стремились кропотливо осмыслять все типичные случаи, зафиксированные в каноне, ради верной диагностики неблагих деяний.

В этом анализе большое внимание уделяется смертным грехам, связанным с убийством благодетелей — матери, отца, архата.

Мать и отец рассматривались во всех случаях как благодетели, независимо от того, были они добрыми и попечительными или же проявляли себя по отношению к детям дурно. Такой подход обусловлен осмыслением факта человеческого рождения как религиозного блага. Податели жизни, открывающие человеческому существу дверь в этот мир, где оно может прибегнуть к защите Будды, Дхармы и Сангхи, есть бессомненные благодетели, и сознательное покушение на их жизнь со стороны чад не может быть ничем иным кроме смертного греха.

Но кого считать родителями — тех, что родили, или тех, что вскормили и воспитали? Буддийская традиция отвечает на этот вопрос в высшей степени однозначно — только тех, благодаря которым имело место зачатие, поскольку именно факт зачатия и считался рождением в собственном смысле слова. (Такая трактовка рождения была воспринята буддизмом от более древней индоарийской традиции.)

Архат рассматривался в качестве благодетеля, так как, будучи святым хранителем учения Шакьямуни, он являл собой «поле благих качеств», вне которого невозможен религиозный рост людей. Замышляя убийство архата, нечестивец покушался на подателя Дхармы.

Таким образом, адресат задуманного злодеяния имел огромное значение для установления факта смертного греха. Однако в каноне зафиксированы случаи, требовавшие дополнительного осмысления. Так, если зародыш, зачатый в матке одной женщины, был перенесен в чрево другой, — которая из них должна считаться матерью? Только зачавшая, утверждали и теоретики Винаи, и абхидхармисты. А это означает, что убийство женщины, выносившей беременность и породившей своего убийцу, но не участвовавшей в его зачатии, не есть смертный грех отнятия жизни матери. Это — грех убийства человеческого существа, хотя монструозное чадо и намеревалось убить мать. Если же была лишена жизни та женщина, которая зачала нечестивца, но не вынашивала беременность, то совершен смертный грех убийства матери.

В другом случае, когда злодей вознамерился убить свою матушку, но в силу случайности вместо нее лишил жизни иную женщину, будучи, однако, уверен, что умертвил именно мать, смертный грех также не имеет места. Нет соприкосновения с ним и в ситуации убийства матери, если агрессивный умысел был направлен на другого человека, а по недоразумению от действий грешника погибла мать.

Преднамеренное убийство архата, даже в случае, если убийца не знает о высоком религиозном статусе своей потенциальной жертвы, есть смертный грех, поскольку в результате преступления погиб именно святой.

Если убитый архат был одновременно и отцом убийцы, то констатируется лишь один смертный грех — убийство архата, так как жертвой убийства выступает только одно живое существо.

Смертный грех убийства архата не возникает в ситуации, когда жертва представляет собой лишь кандидата на обретение архатства (т. е. в момент убийства статусом архата не обладала) и в намерения убийцы не входило лишение жизнеспособности именно святого.

Пролитие крови Татхагаты — смертный грех, за исключением тех ситуаций, в которых кощунник хотел только ударить Будду, но умысел на убийство отсутствовал.

Наиболее тяжкий среди смертных грехов — ложь с целью раскола буддийской общины. Обладая основным признаком греха лжи — сознательно реализуемым намерением грешника исказить истинные воззрения членов сангхи, ложь с целью раскола сангхи особенно греховна ввиду значимости предмета ложных высказываний — учения Шакьямуни и их адресата — монашеского сообщества.

Своей ложью раскольник пытается извратить религиозное сознание монахов, исказить своим сообщением их верное понимание Слова Будды. Учение создавалось усилиями всех Будд, и поэтому ложная его трактовка — это удар по «телу Дхармы».

Состояние раскола сангхи, указывали абхидхармисты, представляет собой бытийственное препятствие освобождению живых существ из оков сансары. Пока не восстановишь единство, верующие буддисты лишены истинного ориентира на пути преодоления безнравственности, а подвижничество не приносит религиозных плодов. Таким образом, раскольническая ложь создает препятствие для осуществления Дхармы, ее высшего предназначения — помогать всем живым существам без исключения достигнуть освобождения. Именно поэтому ложь с целью раскола сангхи — тяжелейший смертный грех, неизбежно влекущий за собой ближайшее рождение в зловещем аду Авичи, где нет перерыва в страдании как таковом.

Буддийские теоретики указывали, что учинить раскол может лишь полноправный монах. Ни монахиня, ни шикшамана, ни послушник/послушница, ни мирянин/мирянка никогда не бывают способны осуществить раскольнические действия, ибо их речи неавторитетны для монахов-мужчин. Покуситься на раскол способен только тот бхикшу, который не подвержен грубым, примитивным аффектам, явным для остальных членов сангхи, но в то же время одержим гордыней и ложными воззрениями. Он, как правило, пользуется авторитетом и отличается внешней строгостью в соблюдении предписаний. Члены сангхи заблуждаются относительно его высокой религиозной продвинутости, не зная, что внутренне будущий раскольник давно прогнил и готовится объявить себя вместо Бхагавана «учителем-драгоценностью».

В каких общинах возможен раскол? Здесь важен прежде всего количественный состав. Минимальное число монахов, необходимое для образования сангхи, — четыре. Если в общине девять монахов, то она может расколоться из-за действий одного из них надвое — четверо могут поверить ложному «учителю-драгоценности», вознамерившемуся заместить собой Шакьямуни, а другая четверка останется верной Дхарме. Именно таким образом трактовали этот аспект раскола абхидхармисты, опираясь на тексты канонической традиции. Раскол не может состояться, если нечестивцу не удается увлечь за собой четырех монахов — наименьшее ядро сангхи. Но одновременно с этим всегда, как утверждает каноническая традиция, найдутся в любой общине четверо бхикшу, неизменно преданных Дхарме.

Возможна ситуация раскола сангхи по внутренним причинам, не связанным с появлением лжеучителя. Так, если вопреки наставлениям, освященным авторитетом доктрины, монахи вступают в разногласия относительно способов осуществления религиозных практик, то происходит раскол общины. В этом случае сангха обычно насчитывает в своем составе не менее восьми полноправных бхикшу.

Состояние раскола может возникнуть и в том случае, если сангха недостаточно крепка в Учении. Тогда для ее членов возникает риск впасть в обольщение иным учителем, нежели Татхагата, и избрать еретический (т. е. небуддийский) путь. В данном случае речь идет не о расколе внутри общины, но об отпадении ее от Высшей Сангхи — от образованного ею «поля благих качеств», на которое ориентируются истинные последователи Дхармы. Возникновению подобного разрушительного относительно религиозной перспективы состояния противодействует присутствие в сангхе Будд и архатов, а также продвинутых монахов, достигших знания природы реальности благодаря практике прозревания Благородных истин.

Отпадение от Бхагавана и Высшей Сангхи, утверждает каноническая традиция, не может быть долговременным. Оно длится не дольше ночи тех суток, в которые произошел раскол. В такой трактовке усматривается представление о присущей буддийскому учению способности сохранять религиозное единство своих последователей.

Есть периоды, подчеркивали абхидхармисты, когда сангха сохраняет свою религиозную и организационную монолитность именно потому, что действуют факторы, непреодолимо препятствующие расколу. Раскол сангхи невозможен в следующих исторических ситуациях:

— когда колесо Дхармы (т. е. проповедь Учения) только начало свое движение, что всегда обусловлено приходом Учителя в мир;

— во время ухода Учителя в Совершенную нирвану,

— в периоды преобладания добродетели и истинных воззрений;

— во времена деятельности выдающихся шраваков — учеников Бхагавана, обладавших способностью сохранять единство сангхи;

— когда уход Учителя в Совершенную нирвану уже состоялся и, следовательно, Бхагаван как оппонент раскольника представлен не в человеческом облике, а через канонизированное Слово;

— когда процесс распространения буддизма ничем не стеснен и монастырские территории не имеют четко обозначенных границ, ибо в таких благоприятных условиях не возникают споры между монахами относительно места для конструирования мандалы (плоскостной космограммы для проведения религиозных практик), поскольку можно соорудить не одну, а несколько мандал.

Покушение на единство сангхи и собственно раскольническая деятельность признавались, как отмечалось выше, самым тяжким из смертных грехов. Доктринальное обоснование такой оценки раскола можно интерпретировать как принципиальную недопустимость посягательства на религиозное единство общины, опирающееся на «поле благих качеств» всех будд и Благородных личностей, на Сангху в высшем смысле.

В постканоническом учении о грехе большое внимание уделено тяжким безнравственным деяниям, именуемым грехами, сходными со смертными. К этой категории относятся пять злодеяний: осквернение матери; осквернение архати (женщины, обретшей архатство); убийство того, кому предстоит стать бодхисаттвой; убийство «обучающегося Дхарме» (продвинутого монаха, приближающегося к архатству); кража достояния монашеской общины, разрушение ступы, буддийского реликвария.

Будучи по степени тяжести дурного кармического следствия близкими к смертным грехам, эти деяния по своему смыслу сходны с ними.

Сексуальное осквернение матери или архати, содеянное нечестивцем в силу крайней половой распущенности, сопоставимо с убийством подательницы жизни.

Мать традиционно запретна для сексуальных посягательств сына, и нарушая этот запрет, сын символически уничтожает статус матери. Он не чтит в ее лице благодетельницу, некогда даровавшую ему человеческое рождение, попирает материнство, не признавая в нем религиозного блага.

Архати — женщина, сознательно отказавшаяся ради следования Дхарме в святости от возможности быть матерью. Она есть подательница духовного блага, ибо ее святость — «поле благих качеств», поддерживающее религиозный рост сыновей и дочерей, рожденных другими женщинами. Насильник, одержимый наглостью и бесстыдством, покушается на благородный обет безбрачия, соблюдаемый архати, стремящейся быть духовной матерью для людей. И это, разумеется, сходно с убийством родной матери.

В назидательной прозе дальневосточной буддийской традиции обнаруживаются сюжеты, напрямую отождествляющие сексуальное осквернение продвинутой монахини с актом убийства, а насильственную утрату целомудрия — со смертью. В одном из таких повествований рассказывается о монахине, которая благодаря своим сверхнормальным способностям мысленно проникла в греховные намерения насильника. Стремясь пресечь совершение греха, сходного со смертным, она магическим образом мгновенно создала визуальный двойник своего тела, а сама сделалась невидимой. Перед взором грешника разыгралась ужасающая сцена: монахиня, которую он сексуально возжелал, схватила нож, вспорола себе живот, выпростав кишки, а затем отсекла конечности и голову. Потрясенный, он остолбенел, но вместо трупа перед ним снова предстала все та же монахиня, говоря: «Если бы ты осуществил свое неблагое намерение, со мной случилось бы именно то, что ты сейчас видел».

Грех убийства бодхисаттвы приравнивается буддийскими теоретиками к смертному греху отнятия жизни отца. Бодхисаттва — религиозный водитель человечества, отказавшийся от ухода в нирвану из великого сострадания к живым существам. Он ведет людей вверх, против течения бурной реки безнравственности, печалясь их заботам и радуясь возрастающей ревностности к Дхарме. У бодхисаттвы нет иных радостей и печалей. И в этом он подобен отцу, забывающему себя ради блага чад.

Убийство «обучающегося Дхарме» уподобляется убийству архата на том основании, что убийца в этом случае прерывает практику «видения» Благородных истин, осуществляемую достойным монахом с преданностью, верой и рвением. Именно в силу прерывания его практики через лишение жизнеспособности убийца уничтожает возможность жертвы в этом рождении обрести святость. Тем самым убийца покушается на закономерность стадий пути Благородной личности, совершая религиозное преступление против Дхармы. Путь был указан Бхагаваном, и сам Бхагаван есть Путь. Именно поэтому убийство «обучающегося Дхарме» подобно убийству архата, ибо и тот и другой устремлены к дхармам Архата, т. е. Будды.

Кража имущества сангхи сходна со смертным грехом раскола. Собственность сангхи обеспечивает благоденствие конкретного монашеского сообщества, т. е. возможность скромнейшего физического существования и сохранения культовых предметов, необходимых для религиозной практики. Похищение собственности буддийской общины вносит в жизнь ее членов хаос. Монахи вынуждены подозревать друг друга, искать виновного. Как и в периоды раскола, в случае воровства имущества сангхи наступает временный паралич ее деятельности, открывающий врата неблагого.

Разрушение ступы сходно со смертным грехом пролития крови Татхагаты. Чтобы понять это, необходимо сказать хотя бы несколько слов о ступе как таковой. Один из аспектов ее семантики обусловлен тем, что ступа являет собой модель буддийского космоса. Эта же космологическая идея может быть пластически выражена в скульптурном или живописном изображении так называемого Космологического Будды. Особенности данного класса изображений состоят в том, что в границах телесного контура (если изображение плоскостное) либо прямо по поверхности статуи наносится космограмма. Сюжетная основа визуального образа буддийской вселенной содержится в доктринальных памятниках класса сутр (так называемые космологические сутры), в которых от лица Бхагавана излагается описание буддийского космоса. Ступа — пластическая проповедь учения Будды, но одновременно это и образ пути, пройденного Татхагатой в «трех мирах».

Пытаясь пролить кровь Татхагаты, нечестивец покушается на космологическую целостность вселенной, представленную в учении Будды. То же самое делает тот бесстыдный наглец, который разрушает ступу.

Кармическое следствие грехов, сходных со смертными, созревает в адской форме рождения. Именно к ней и устремляется сознание, повинное в таких деяниях, и заблокировать наступление дурной кармы в данном случае невозможно ни покаянием, ни благими действиями, ни религиозными практиками.

Важно отметить, завершая этот раздел, посвященный буддийской интерпретации греховных действий, что самоубийство никогда не причислялось буддийскими теоретиками ни к смертным грехам, ни к сходным с ними. Суицид — это неблагое действие, порожденное отвращением как преобладающим аффектом, переходящим в отвержение собственной жизни, и невежеством. Как и другие неблагие деяния, самоубийство отдаляет благую религиозную перспективу в новые рождения.

Сознательный отказ от жизни может быть, однако, и благим поступком, но только в одном-единственном случае. Если архат состарился и отягощен физическими недугами, а возглавляемая им сангха сильна и есть достойный преемник, если враги Дхармы побеждены силой проповеди и приняли буддийские мирские обеты, осознав ложность былых своих воззрений, то он имеет нравственное право прервать свое земное существование. Для этого в классическом буддизме предусматривалась специальная процедура. Архат должен был произнести специальный текст (т. е. совершить регламентированное словесное действие), обладающий силой прервать его жизнеспособность.

Если сангха слаба, преемник еще не созрел и сама традиция передачи Дхармы может прерваться со смертью архата, дряхлого и неизлечимо больного, он с необходимостью должен прибегнуть к совершению специально предписанного словесного действия, способного продлить его дни.

Архатство — победа над злом смерти, обретаемая благодаря уничтожению зла аффектов. Архат волен отказаться от жизни, если его дальнейшее физическое существование бесполезно для распространения Дхармы, а заботы о его больном и одряхлевшем теле ложатся грузом на других людей.