Глава 3 «Исламский бизнес» и саудовская гегемония

Глава 3

«Исламский бизнес» и саудовская гегемония

Сделавшись официальным спонсором джихада в Афганистане, Саудовская Аравия преследовала целью нейтрализовать самые радикальные группировки исламистского движения: студентов, интеллигенцию и беднейшие слои городской молодежи, грезившие революцией в той или иной форме. Чтобы утвердить свое главенствующее положение в мировом исламе, саудовской монархии необходимо было сохранить в неприкосновенности особые связи с буржуазией и набожными средними классами Саудовская система, представлявшая собой династический племенной режим, при котором кровное родство обеспечивало с 1973 года доступ к сказочным богатствам от продажи нефти, имела уязвимое место. Болевая точка монархии находилась под огнем критики «неудачно родившихся» социальных групп неблагородного происхождения. В исламистских кругах, поддерживавших натянутые отношения с Эр-Риядом, саудовские принцы изображались как обленившиеся, некомпетентные правители, погрязшие в роскоши, разврате и других грехах (пьянстве, порнографии и т. д.), компрометировавшие религию и превращавшие ислам в ханжество. В этих обвинениях слышалась классическая критика буржуазии в адрес дурного правителя-сумасброда. Такого рода нарекания свойственны практически всем цивилизациям, но в данном случае моральной отсылкой, к которой апеллировала эта критика, являлся свод священных императивов Корана.

Исламская финансовая и банковская система выстроила привилегированные отношения с родовой аристократией Аравийского полуострова, обладательницей «дарованной Всевышним» нефтяной ренты, и с набожными средними слоями мусульманского мира, что позволило повязать их узами экономического партнерства, крепимого «вознаграждением за набожность». Это обеспечивало лидерство Саудовской Аравии в Общине правоверных, позволяя Саудитам влиять на политические взгляды набожной буржуазии в каждой мусульманской стране, привязывая этот состоятельный класс к ваххабитской монархии. Афишируя себя в благотворительном и социальном плане через перераспределение закята[140] (предусмотренного шариатом жертвования) и финансирование мелких предпринимателей, фермеров и коммерсантов, не имевших доступа к обычной банковской системе, исламские финансовые институты, помимо всего прочего, претендовали на то, чтобы выступать в качестве фактора сплочения и социальной интеграции. Тем самым они участвовали в распространении выгодного им идеализированного представления об обществе, в котором набожная буржуазия обладала моральной легитимностью. Понятно, что существование такого типа финансовой системы немыслимо без параллельного функционирования исламских гуманитарных благотворительных организаций. Будучи основными получателями — в рамках благотворительности — «нехаляльных» доходов исламских банков,[141] они позволяют последним вести свою деятельность «в соответствии с законами шариата» и тем самым иметь оправдание в глазах благочестивых вкладчиков.

Такая финансовая система имеет две различные сферы, хотя и проникнутые единым духом. Первая сфера представляет собой механизм частичного распределения нефтяной ренты между государствами — членами Организации Исламской конференции (ОИК) через Исламский банк развития (ИБР), созданный в 1975 году. В предыдущей главе мы уже видели, как ОИК крепил исламское единство (и зависимость) между своими членами: беднейшими государствами Африки и Азии и богатейшими экспортерами углеводородного сырья.[142] Вторая сфера относится к обслуживанию инвесторов и частных вкладчиков. В результате нескольких экспериментов, проведенных в Египте, деятельность в этой области вылилась в создание исламских коммерческих банков, которые появились в том же, 1975 году в Дубае. Следующим этапом стало создание транснациональных холдингов: ДМИ («Дар аль-маль аль-ислами» («Исламского финансового дома»)), о рождении которого объявил в июне 1981 года принц Мухаммад аль-Фейсал Аль Сауд, сын покойного короля Фейсала Аравийского (убитого в 1975 году), и группы «Аль-Барака» («Барака»), основанной в 1982 году саудовским миллиардером шейхом Салехом Абдаллой Камелем. Помимо банковской эти холдинги занимаются еще и инвестиционной деятельностью. 80-е годы стали временем настоящего расцвета исламской банковской системы. Это период расширения географии финансовых вложений и разнообразных инвестиционных проектов. В трех странах — Пакистане, Иране и Судане — банки были авторитарным образом исламизированы государством, причем в Иране банки остались национализированными. В других странах речь шла в основном о частных инициативах. В 1995 году в мире насчитывалось 144 исламских финансовых института, из которых 33 банка принадлежали государству, 40 — частным лицам, существовала также 71 инвестиционная компания.[143]

В теории исламская финансовая система должна придерживаться основополагающего принципа: запрета на фиксированный процент ссуды, который приравнивается к ростовщичеству (риба), запрещенному Кораном.[144] Однако если все улемы и сходятся во мнении о необходимости наложения запрета на лихву, считающуюся еще более страшным грехом, нежели блуд с собственной матерью,[145] то абсолютного консенсуса о равнозначности ссуды и ростовщичества между ними нет. В многочисленных фетвах высокопоставленных религиозных сановников по этому вопросу — последняя принадлежит шейху Аль-Азхара — проводятся различия между двумя этими терминами.[146] Некоторые классические банковские операции при соблюдении определенных условий признаются законными для истинных мусульман. Запрет на взимание ссудного процента, уподобляемого ростовщичеству, объясняется философскими соображениями иного порядка: заранее определяя фиксированную ставку процента, тем самым принимают меры предосторожности от превратностей будущего, уклоняясь от проявления всемогущественной Божественной воли, что выражается емкой арабской формулой «Инша Аллах» («Если будет угодно Аллаху»). Подобный запрет касается также практики страхования, что позволяет уменьшить риск в случае несчастных или стихийных бедствий, насылаемых Всевышним по своему выбору.[147]

В условиях современной экономики, функционирующей на принципах ссудного процента и страхования — условий продуктивного инвестирования, — многие исламские юристы стали искать «лазейки» («хияль») для обхода жестких требований, не давая при этом повода для подозрений в нарушении догматических положений ислама.[148] По мере того как мусульманский мир всё больше втягивался в орбиту мировой экономики, усиливался нажим наулемов. Правительства требовали от них вынесения соответствующих фетв для привлечения сбережений верующих, которые опасались, что доходы по процентам отправят их прямо в ад. К такому подходу, господствовавшему до 70-х годов и стремившемуся найти компромисс с велением времени, добавился другой, реанимировавший абсолютный запрет ссудного процента и стремившийся адаптировать современную экономику под нормы шариата. Подобная точка зрения стала следствием реисламизации политической и культурной сфер. С технической точки зрения такая финансовая система, в «строгом» смысле исламская, зиждется на основополагающем принципе: взимание любого фиксированного ссудного процента запрещено, а прибыль (или убыток) от вложения капитала находится в зависимости от степени риска.[149] В условиях интернационализации современной банковской системы соблюдение запрета контролируется наблюдательным советом улемов,[150] «шариатским органом», который следит за законностью совершения сделок и финансовых операций, изымает из оборота прибыль, запятнанную ростовщическим процентом, и направляет ее на богоугодные дела, такие как содержание благотворительных гуманитарных организаций.

В 60-х годах, в фазе своего вызревания, исламская финансовая система развивалась двумя параллельными путями, которые затем слились в одну общую поступательную линию развития. Иракский шиитский аятолла Бакир ас-Садр (убитый в апреле 1980 года спецслужбами режима Саддама Хусейна) разработал теоретическую базу становления финансовой системы. В 1961 году вышла в свет его работа «Наша экономика» («Иктисадуна»), в которой он выступал за создание современной финансовой системы, основанной на одних лишь исламских принципах. Книга была опубликована в тот период, когда мусульманские страны уже были интегрированы в мировой капитализм, а некоторые из них — в социалистическую систему под советским патронажем. Экономический курс ни одного из этих государств не отличался какой-либо спецификой. По ас-Садру, исламская экономика является неотъемлемой частью исламского государства, в интересах которого она функционирует, что находится в полном соответствии с политическими концепциями Сайида Кутба и Хомейни. Строительство такой экономики задумывалось как разрыв с немусульманским миром. Таким образом, в экономическом плане у исламистов появился свой идеолог.[151] Но, так же как и в политике, воплощение на практике экономической теории было отнесено на более поздний срок, который наступил в 1973 году с началом поступления нефтедолларов. В другом месте и другой стране египетский экономист Ахмад ан-Наггар предпринял не носивший никакого идеологического характера эксперимент, целью которого был поиск путей привлечения в экономический оборот сбережений массы людей, не доверявших государственным банкам. В 1963 году он основал сельскую сберегательную кассу в поселке Мит-Гамр, расположенном в дельте Нила. Она применяла на практике исламские экономические принципы, не афишируя этого, чтобы не вызвать гнев Насера. На первый план ан-Наггар выдвигал социальный характер своего предприятия. Не применяя процентной ставки, оно располагало широкой клиентурой в лице простых людей, оставшихся вне рамок официальной сети национализированных банков. Египетскому экономисту удалось не только привлечь их сбережения, но и финансировать проекты, позволявшие некоторым из его клиентов улучшать свое социальное положение. Самым обездоленным выдавались беспроцентные займы («кард хасан»). Выданная сумма погашалась с их текущих счетов. Что же касается более крупных вкладчиков, бравших займы с целью их инвестирования в какие-либо проекты, то они участвовали в рисках предприятий, которые финансировала касса.[152] Наконец, последняя учредила фонд заката в размере 2,5 % с капитала, предназначенный для оказания помощи нуждающимся.[153]

В 1968 году, несмотря на значительные суммы, находившиеся в обороте, эксперимент был прерван государством из-за проблем, возникших с управлением фондами. Однако и по нынешней день этот эксперимент приводят в пример отдельные исламские банкиры, восхваляя народный и социальный характер его деятельности. В 1972 году Садат, выпустивший из тюрем узников насеровского режима — «Братьев-мусульман», основал Социальный банк имени Насера. Банк практиковал беспроцентные ссуды, собирал и перераспределял закят среди нуждавшихся. Будучи исламским банком, который не афишировал этого (был даже назван именем Насера), он служил государству, которое использовало его как инструмент вмешательства в дела благотворительности и религии. Банк помогал государству перехватывать контроль над этими областями у исламистского движения, которое превратило их в одну из главных сфер своей деятельности, где они вербовали новых сторонников и активистов.[154]

Однако истинный подъем современной исламской финансовой системы, апеллирующей к религиозным и социальным идеалам, был связан совсем с другим явлением — оборотом в банковской системе нефтедолларовой манны. Эти гигантские фонды, находящиеся в распоряжении стран-экспортеров нефти, образовались в результате скачка цен на нефть после октябрьской войны 1973 года.[155] В последующие годы иммигранты, работающие в этих странах, стали обладателями огромных наличных средств. Речь идет о невиданном доселе финансовом потоке, вынесшем на поверхность новый транснациональный мусульманский средний класс, многие представители которого заражались исламским духом во время своего пребывания и, соответственно, обогащения в нефтедобывающих монархиях Залива. Нувориши нуждались в способах инвестирования своих накоплений таким образом, чтобы обезопасить их от конфискаций, национализации и иных изъятий, возможных со стороны официальных банков своих стран, особенно если те контролировались государством. Новые богачи, удовлетворив собственные потребительские нужды, хотели делать выгодные вложения, пусть даже рискованные. Наконец, они были готовы поддержать частную банковскую систему, систему без границ, которая соответствовала их собственной расширенной — от страны происхождения до страны обогащения — социальной идентичности. Исламские банки сумели адекватно среагировать на этот беспрецедентный финансовый спрос; одновременно они консолидировали эту новую социальную группу, членами которой являлись их вкладчики, сформировали набожный средний класс, преданный саудовским интересам и зависимый от них.

Египетский Исламский банк Фейсала, учрежденный в 1977 году, полностью соответствовал этой модели. Возглавляемый саудовским принцем, сыном короля Фейсала, который дал банку свое имя, дабы внушить большую уверенность благочестивым вкладчикам и инвесторам, банк установил фиксированный минимум вклада в 200 долларов — сумму, которая по тем временам многократно превышала зарплату профессора египетского университета. Это означало, что банк был рассчитан на клиентуру в лице обладателей валюты, озабоченных тем, чтобы их сбережения приумножались «согласно шариату», то есть на экспатриантов. Уставной капитал на 49 % принадлежал крупнейшим саудовским семействам, в том числе Бен Ладенам. Банк пользовался поддержкой египетского религиозного истеблишмента, в частности шейха Шаарави, чаще других появлявшегося с проповедями на экране телевизора, видных руководителей буржуазного исламистского течения, а также крупнейших бизнесменов и предпринимателей, связанных с властями. Благодаря такой поддержке банк обрел вполне благочестивый имидж, что внушало к нему доверие целого класса потенциальных вкладчиков, влекомых к тому же наживкой сулимой выгоды: банк выплачивал проценты, превышавшие ставки обычных банков, отдавая предпочтение краткосрочным операциям в высокорентабельных секторах, которые финансировали потребление, стремительно развивавшееся в условиях экономической либерализации. Подвизался он даже в сфере спекуляции драгоценными металлами. В первой половине 80-х годов наблюдалось повальное увлечение банковской деятельностью, создавались сотни исламских инвестиционных компаний, выплачивавших годовые в размере 25 %. В большинстве своем эти компании возникали в среде менял на «черном» рынке. Их руководители умели обходить бюрократические препоны, чтобы с выгодой проворачивать прибыльные дела. Эти компании аккумулировали значительные капиталы, привлекая вкладчиков высокой доходностью и религиозной гарантией законности такого рода деятельности. С этими фирмами сотрудничали улемы, издававшие фетвы, в которых подвергались осуждению обычные банки и восхвалялись исламские инвестиционные общества.

В Египте такие компании и общества вначале пользовались поддержкой отдельных представителей власти, усматривавших в них возможность интеграции религиозных средних слоев. Расчет делался на то, что, размещая таким образом свои средства и извлекая из этого большую прибыль, эти слои не были бы расположены вступать в радикальную оппозицию режиму, к которой призывали интеллектуалы-исламисты — «родители» убийц Садата и экстремистских движений 70-х годов. Вместо того чтобы примыкать к оппозиции, эти слои экономически интегрировались бы в существующую систему и не были бы заинтересованы в смене политического режима, который позволял им обогащаться. Однако начиная с 1988 года власть стала опасаться, как бы финансовая мощь этих компаний не вышла из-под контроля и не превратилась бы в кладовую, из которой исламисты черпали бы средства на войну против «безбожного» режима президента Мубарака. Мечети, больницы, диспансеры, публикация «исламской литературы» и различные виды благотворительной деятельности, финансировавшиеся инвестиционными компаниями, уже воспринимались не как желательный паллиатив социальной политике правительства, а как зародыш государства в государстве, в котором зрел заговор набожной буржуазии, исламистской интеллигенции и неимущей городской молодежи против власти. С этого момента инвестиционные компании превратились в объект критики правительственных газет и журналов, которые на других страницах продолжали размещать рекламу этих компаний, печатали интервью с их руководителями и рекомендательные фетвы высокопоставленных исламских сановников. В обличительных статьях раскрывались связи этих организаций с экстремистами, разоблачались их мошеннические операции. Наконец, от них потребовали изменения их правового статуса. Все эти меры подорвали к ним доверие вкладчиков, бросившихся изымать свои средства, что ускорило крах многих фондов, особенно тех, что занимались наиболее рискованными и спекулятивными операциями.

На примере Египта хорошо видна двойственность исламской финансовой системы — объекта зависти и попыток установить над ней контроль как со стороны государства, так и со стороны исламистской оппозиции. Несмотря на послабления, оказывавшиеся на первых порах банкам и инвестиционным компаниям, строившим свою деятельность на законах шариата, правительство узрело в них растущую политическую опасность. Эта угроза стала обретать конкретные очертания начиная с 1986 года, после освобождения большинства заключенных, проходивших по делам об убийстве Анвара Садата и мятеже в Асьюте,[156] и после того, как восстание новобранцев-полицейских, протестовавших против нищенских условий жизни, закончилось погромами крупных отелей, расположенных в районе Пирамид.[157] Таким образом, несмотря на гарантии социального консерватизма, которые Саудовская Аравия предоставила находившейся под ее влиянием банковской системе, экспансия последней через инвестиционные компании и организации, возглавлявшиеся неподконтрольными руководителями, открывала набожной буржуазии дорогу к политической автономности. Эта буржуазия могла качнуться в сторону радикальной оппозиции, объединиться с экстремистскими кругами, бенефициантами отдельных фондовых компаний с целью свержения в перспективе существующего режима. Вот те причины, по которым государство было вынуждено вмешаться, дабы обуздать строптивые банки и компании путем принятия в 1988 году соответствующих законодательных актов. В дополнение к ним на следующий год муфтий республики, шейх Тантави, издал фетву, которая признавала соответствующей нормам ислама египетскую классическую банковскую систему, практиковавшую предоставление ссуд под проценты.

Взаимосвязь между финансовой системой и политической активностью сыграла важную роль в соседнем с Египтом Судане, облегчив захват власти исламистским движением в 1989 году. Президент Нbмейри дал разрешение на открытие Исламского банка Фейсала в 1977 году, в тот период, когда суданский режим пытался прорвать международную изоляцию, проводя политику «национального примирения», сторонниками которой были «Братья-мусульмане». Для власти такой шаг открывал возможность привлечения саудовских фондов, внесших в уставной капитал 60 % средств. Банк находился под влиянием «Братьев»; некоторым из них в начале 70-х годов, когда Нимейри преследовал исламистов, принц Фейсал предоставил убежище в Саудовской Аравии. Другим руководителем банка стал высокопоставленный руководитель при режиме Тураби после 1989 года. Как и основанный немного позже банк «Аль-Барака», Исламский банк Фейсала создал не только рабочие места для многих дипломированных молодых специалистов, обеспечив им социальную карьеру, но и привлек вклады суданцев-иммигрантов и базарных торговцев. И «Аль-Барака», и Исламский, банк Фейсала считались одним из форпостов исламистского движения. В отличие от египетских и алжирских собратьев суданские исламисты не имели опоры в народе, а вербовали себе сторонников в образованных привилегированных кругах молодежи. Банки сыграли ключевую роль в формировании набожной мелкобуржуазной прослойки, которая, как мы увидим ниже, в подходящий момент объединится с исламистской интеллигенцией и армейскими офицерами для захвата власти в 1989 году путем совершения государственного переворота (но не революции, так как бедная городская молодежь останется в стороне от событий).

В Пакистане, Малайзии, Иордании и даже в таких светских государствах, как Турция и Тунис, создание исламских банков, зачастую сопровождаемое снижением для них налогового бремени, всегда находилось на стыке межнациональных и национальных интересов, как в приведенном нами выше примере с Египтом и Суданом. Для Саудовской Аравии и политико-финансовых кругов нефтяных монархий Залива это было возможностью укрепить связи с местной буржуазией; для правящих режимов в этих государствах банки служили средством разубедить буржуазию примыкать к радикальным исламистским движениям. Исламисты же видели в банках возможность накопления неподконтрольных власти средств, предназначенных для ее свержения. Банки стали одним из важнейших факторов исламистской экспансии 80-х годов, так как их судьба влияла на политическую ориентацию набожных средних классов. Последние заняли различные политические позиции в зависимости от ситуации в своей стране. Но во всех случаях они воспользовались возникновением этой банковской системы, чтобы составить особую социальную и культурную группу, желавшую самостоятельно заявить о себе. Это способствовало повышению влиятельности — и респектабельности — исламистской идеологии, которая за истекшее десятилетие заметно обуржуазилось. Впрочем, в то время было еще неясно, чему отдаст предпочтение эта новая буржуазия — борьбе за убеждения или сугубо финансовым интересам.