Глава 5 Алжир: годы триумфа Исламского Фронта Спасения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Алжир: годы триумфа Исламского Фронта Спасения

Менее чем через год после начала интифады другая арабская страна, воплощавшая в свое время арабскую идею, тьер-мондизм и антиимпериализм, оказалась в объятиях политического ислама: в октябре 1988 года Алжир стал ареной самых крупных с момента обретения независимости в 1962 году массовых народных волнений. Бедная городская молодежь, оттесненная на обочину общества засильем высшей военной иерархии, контролировавшей власть через партийный аппарат Фронта национального освобождения (ФНО), вышла на улицу, демонстрируя, что отныне она — полноправный общественный субъект. Как в Египте и Палестине, эти события затронули первое поколение, вступавшее в пору зрелости, не зная никакого иного режима, кроме того, против которого оно выступило. И здесь демографический взрыв вытолкнул детей феллахов в города и пригороды, где они оказались в трудных условиях; и здесь масса молодых людей впервые в истории получила доступ к образованию — источнику больших надежд и невыносимых разочарований у тех, чьи полученные с трудом дипломы ничего не стоили на рынке труда. В 1989 году 40 % из 24 млн алжирцев были младше 15 лет, городское население составляло более 50 %, прирост рождаемости равнялся 3,1 %, а 61 % подростков имели среднее образование. «Официальный» показатель безработицы докатился до 18,1 % активного населения (на деле, вероятно, он был гораздо выше). В 1995 году официально он составлял уже 28 %.

Алжирская городская молодежь получила прозвище хиттистов — от арабского слова «хит» («стена») и французского суффикса «-ист». Эта лингвистическая идиома местных юмористов обозначала молодого безработного, проводившего целые дни подпирая стены домов. На самом деле в этом прозвище была своя политическая и идеологическая подоплека. Предполагалось, что в социалистической стране, где каждому гарантировалась занятость, профессия хиттиста заключалась в «подпирании стен», чтобы они не падали. Прилипшая к молодым людям кличка превращала их в социально пассивный объект, не озабоченный своей дальнейшей судьбой. Этим они отличались от иранских «обездоленных» («мостадафин»), воспетых религиозными движениями, которые звали их под свои знамена и возводили в ранг носителей смысла Истории и Откровения.

Октябрьские дни 1988 года также вписались в специфически алжирский контекст конца этого десятилетия: углеводородное сырье составляло 95 % выручки от всего экспорта и обеспечивало 60 % бюджетных поступлений. При президентах Бен Белле (1962–1965 гг.) и Бумедьене (1965–1978 гг.) Алжирское государство представляло собой своего рода народную нефтедемократию. Доходы от нефти позволяли монополизировавшему их режиму покупать социальный мир, субсидируя импортируемые продукты потребления в обмен на политическую пассивность населения. По примеру советской модели общества, власти запрещали свободу слова, преследовали любое проявление оппозиционных настроений. В государстве существовала однопартийная система. Партия власти — Фронт национального освобождения (ФНО) — пользовалась неоспоримой легитимностью в память о своих заслугах в войне 1954–1962 годов за независимость против Франции.[158] На деле же под прикрытием социалистических лозунгов и призывов к «сплоченности революционной семьи» вокруг ФНО подлинные обладатели власти подбирались в основном из арабоязычного населения востока страны (именно из этого района были родом высшие чины армейского командования и партийной номенклатуры)[159] в ущерб представителям центральных и западных областей, а также кабилов, понесших огромные жертвы в период войны за независимость и тем не менее заслуги которых в расчет не принимались.

Этот баланс сил, скрещенный из социализма и субсидий, репрессий и официальной идеологии, покоился на хрупком экономическом равновесии, обусловленном в основном высокими ценами на энергоносители. В 1986 году крах нефтяного рынка, сопровождавшийся двукратным сжатием госбюджета, обрушил всё здание. Ко всему прочему демографический взрыв вызвал резкий рост спроса как в продовольственной сфере, так и в сфере городской инфраструктуры, привел к острому жилищному кризису, росту безработицы и т. д. Сбои плановой экономики обернулись нехваткой многих товаров первой необходимости, что, в свою очередь, отягощалось коррупцией и расширением неформального спекулятивного коммерческого сектора, трабендо.[160] В частности, на строительном рынке наметилось значительное отставание предложения от спроса,[161] что создавало ситуацию перенаселенности и скученности, способствовавшую социальному взрыву.

В этой атмосфере общего спада, отмеченной непрекращавшимися забастовками, 4 октября 1988 года вспыхнули народные волнения. Бедная алжирская молодежь громила символы государственной власти, общественные организации и службы (автобусы, дорожные знаки, агентства алжирской авиакомпании «Эр Альжери»), шикарные автомобили и великолепные магазины коммерческого центра «Рияд аль-Фатх» («Сады победы»), выстроенного в верхней части города, — излюбленного места времяпрепровождения «чи-чи» — золотой молодежи. Последовала мгновенная ответная реакция сил охраны правопорядка, в результате которой погибли многие сотни человек. Безжалостность полицейских по отношению к молодым участникам волнений, ежедневно наблюдавших по телевизору за жестокими репрессиями израильской армии против повстанцев в Палестине, стоила им (полицейским) презрительной клички «евреев». Правящий режим и представить себе не мог, что его антисионизм обернется против него же подобным образом. Октябрьские волнения носили спонтанный характер. Они продемонстрировали также накал социального недовольства против политико-идеологической линии властей, граничившего со слепой яростью: рядом с коммерческим центром «Рияд аль-Фатх» кем-то из «хулиганов» был спущен государственный флаг и на его место водружен пустой мешок из-под пшеничной крупы. Однако эти дни не свелись только лишь к «студенческому разгулу»,[162] как это пытались представить политические обозреватели и представители власти. Происходившее свидетельствовало о появлении на политической арене нового независимого субъекта — неимущей городской молодежи. Отныне презираемые «хиттисты» стали полноправными хозяевами улицы, способными поколебать сами основы отвергшего их режима, законность власти которого они не признавали.

Тем не менее мятежу не удалось оформиться в политическое движение. Предоставленная сама себе, бедная городская молодежь была неспособна сформулировать свои требования. И поскольку социалистический лексикон был основательно скомпрометирован правившим режимом, левые силы оказались не в состоянии возглавить и направить восстание. Зато этот социальный взрыв был немедленно замечен исламистским движением, которое увидело в нем уникальную возможность для укрепления своих позиций.

Салафитское движение в Алжире имело крепкие и давние корни. Как мы уже упоминали в Прологе, Ассоциация мусульманских улемов была создана Абдель Хамидом Бен Бадисом в Константине в 1931 году, три года спустя после основания организации «Братья-мусульмане» в Египте. Ассоциация мусульманских улемов разделяла тот же, что и «Братья», ригористский взгляд на религию. Исламские ценности ставились во главу угла частной жизни каждого правоверного мусульманина. Социальная организация общества должна была базироваться на законах ислама. Однако ассоциация не выдвигала на первое место вопрос об исламском государстве, тем более вопрос о националистической борьбе. Как и деобандцы в Британской Индии или же палестинские «Братья-мусульмане» в период, предшествовавший интифаде, Бен Бадис и его друзья считали опасным и напрасным выступать против колонизаторов: за год до создания ассоциации Франция с большой помпой отметила столетнюю годовщину завоевания Алжира. Основной задачей улемы считали борьбу против любых попыток ассимиляции алжирцев Францией, нарушавшей ту исламскую идентичность, гарантами и защитниками которой они себя считали, выступая как против светскости, так и против «суеверий» марабутов. Улемы с подозрением относились к националистам, пребывавшим под влиянием социалистических и западнических идей. Когда в 1954 году ФНО начал борьбу против французских колонизаторов, прошло целых два года, прежде чем к ней присоединились улемы.

В рядах самого ФНО, как и в большинстве националистических партий мусульманского мира, не было единства по отношению к исламу. Возглавляемый элитами западной формации, он тем не менее видел в религии средство объединить население, практически не понимавшее современного языка, — в первую очередь это касалось сельских жителей — и обозначить разрыв с христианскими колонизаторами. Так, ноябрьское восстание 1954 года было начато «во имя Аллаха», хотя это не делало ФНО религиозным движением. После обретения независимости в 1962 году исламское течение в ФНО было вытеснено с политической арены режимом Бен Беллы, который в то время больше смотрел в сторону Москвы и Кубы, чем в сторону Мекки.[163] Марабуты и их братства, завии, являвшиеся крупными земельными собственниками, подверглись национализации в рамках аграрной реформы и в наказание за свою примиренческую позицию по отношению к колонизаторам. Улемы пользовались большей благосклонностью ввиду их участия — хотя и запоздалого — в войне. Однако любая попытка улемов заявить о себе встречала жесткий отпор со стороны марксистской фракции правившего режима. Так, в 1964 году одна из газет назвала их «улемами зла». В 1963 году группа интеллектуалов и религиозно настроенных членов партии основала ассоциацию «Аль-Киям аль-исламийя» («Исламские ценности»), чтобы бороться против «вестернизации» и проповедовать создание исламского государства, в котором они видели логическое завершение войны за независимость. Близкие в этом плане идеям Сайида Кутба, в августе 1966 года, за несколько дней до его казни, они направили Насеру прошение о его помиловании. Ассоциация была распущена, но ее влияние возросло в самих эшелонах власти. За отстранением Бен Беллы и приходом к власти Бумедьена в июне 1965 года последовала кампания арабизации и исламизации, что позволило сторонникам данного течения взять под контроль образование и культуру. Среди египетских помощников, набиравшихся в те годы для преподавания арабского языка с целью вытеснения французского из обращения, было много представителей «Братьев-мусульман», бежавших от насеровских репрессий. Они должны были воспитать поколение преподавателей-арабистов, в массе своей преданных их идеям; впоследствии эти бывшие студенты составят основу многочисленной исламистской интеллигенции, которая создаст Исламский фронт спасения (ИФС). Ее лидером станет учитель Али Бенхадж, человек «номер два» в ИФС.

Официально запрещенный вне рамок единой партии, алжирский исламизм являлся одной из составляющих власти, но был замкнут только на сферу культуры и не имел реального политического веса. Лишь в 1982 году, на десять лет позже выхода на политическую арену исламизма на Ближнем Востоке,[164] исламисты в Алжире начали оформляться в оппозицию правившему режиму. В исламистском движении сразу же возникли два течения, сохранившиеся и в дальнейшем: экстремистская группировка, представители которой уходили в партизаны и выступали за вооруженную борьбу, и реформисты, стремившиеся повлиять на решения властей, но не пытавшиеся свергнуть существующий строй.

Радикалов возглавлял Мустафа Буяли, бывший участник войны за независимость, родившийся в 1940 году, порвавший с режимом, который он считал безбожным.[165] Красноречивый и пламенный проповедник, ратовавший за соблюдение шариата и установление исламского государства путем вооруженного джихада, с середины 70-х годов он сколотил вокруг себя ядро преданных сторонников, читавших Сайида Кутба с карандашом в руках — подобно его египетским адептам той эпохи. Преследуемый службами безопасности, Буяли ушел в подполье в апреле 1982 года и вскоре создал алжирское Вооруженное исламское движение (ВИД) — объединение небольших групп, провозгласивших его своим эмиром. В числе его сторонников, многие из которых окажутся в ИФС, а после 1992 года — в рядах Вооруженного исламистского движения, находился и Али Бенхадж. Группа проводила дерзкие диверсии, бросая тем самым первый серьезный вызов власти ФНО. Она будет вести партизанскую деятельность целых пять лет — вплоть до гибели Буяли в феврале 1987 года, за год до начала октябрьского мятежа 1988 года. В ее эпопее пересеклись пути различных группировок и слились воедино многие элементы идеологии международного исламизма; ее история неотделима и от современной алжирской истории. В то время как ВИД начало свой джихад в Митидже, афганские моджахеды уже два года вели борьбу против Красной Армии и, опекаемые Саудовской Аравией, считались героями исламского мира. Советский Союз же был ближайшим союзником алжирского режима, основным поставщиком вооружений для его армии. Для исламистских радикалов борьба против одного являлась прелюдией к борьбе против другого. Многие сотни алжирских исламистов отправились в пешаварские лагеря, а один из них — Абдаллах Анас — стал зятем Абдаллаха Аззама, а после убийства последнего в ноябре 1989 года — его преемником. Уйдя в партизаны в те же места, где начинал свою вооруженную борьбу ФНО во время войны за независимость, ВИД как бы подхватило символическое знамя борьбы против нынешних правителей, которые, в глазах активистов движения, были равнозначны французским оккупационным властям. В то время этому событию не было придано особого значения. В 90-е годы, в период гражданской войны в Алжире, когда гораздо громче заявили о себе партизаны из Исламской армии спасения и Вооруженной исламской группы (ВИГ), деятельность Буяли и его последователей обрела всю свою значимость как связующее звено между двумя алжирскими войнами. Эта деятельность явится иллюстрацией преемственности методов и идеологического перехода от национализма к исламизму.

В том же, 1982 году, когда Буяли начнет партизанскую войну против существовавшего режима, возникнет другое движение, сторонники которого попытаются оказать нажим на власть с целью усиления ее исламистской ориентации, не прибегая при этом к насильственным способам. В ноябре в результате стычек в Алжирском университете между франкоязычнымим студентами-марксистами и арабоязычными студентами-исламистами погиб один из студентов-марксистов. Причиной недовольства стала забастовка арабоязычных студентов, протестовавших против своих незавидных — несмотря на пропаганду режима и авторитарные меры по арабизации — карьерных перспектив по сравнению с франкоязычными выпускниками: последние занимали все высокооплачиваемые должности, предполагавшие владение французским языком. В конце коллективной молитвы, на которую собралось несколько тысяч студентов, Аббаси Мадани, преподаватель факультета, вышедший из рядов ФНО, выдвинул меморандум из 14 пунктов. В нем, в частности, содержались такие требования, как соблюдение норм шариата в законодательстве, очищение государства от «элементов, враждебных нашей религии», и запрет на смешение полов. Это было первое публичное и организованное проявление ненасильственной исламистской оппозиции, вышедшее за дозволенные рамки однопартийной системы. Репрессии последовали незамедлительно: Мадани два года провел за решеткой; аресты коснулись большинства известных фигур движения, пока что ограниченного проповедниками и несколькими профессорами университета.[166] Именно они составляли костяк интеллигенции, вокруг которой объединились бедная городская молодежь и набожная буржуазия после 1988 года.

Чтобы пресечь на корню религиозный протест, алжирский режим решил позаботиться о собственной исламской легитимности. В 1984 году Национальная народная ассамблея («парламент», контролируемый ФНО), вдохновленная самыми строгими концепциями и ограничениями прав женщин, проголосовала за принятие Кодекса о семье. С помощью политики строительства мечетей, финансируемых государством, в которых служили проповедники, подконтрольные министерству по религиозным делам, власти попытались сдержать открытие небольших «диких» молельных помещений в бедных кварталах, где подвизались свободные проповедники. Наконец в 1985 году в Константине был открыт Исламский университет имени эмира Абдель Кадера, при котором имелась соборная мечеть: речь шла о том, чтобы создать в Алжире престижный центр подготовки имамов.[167] В отсутствие местных авторитетных улемов, которые могли бы давать благословение властям предержащим, правительство, возглавлявшееся после смерти Бумедьена в 1979 году его преемником Шадли Бенжедидом, пригласило из Египта двух самых именитых в мусульманском мире шейхов — сначала Мухаммада аль-Газали, а затем Юсефа аль-Карадави, попутчиков «Братьев-мусульман», пользовавшихся благосклонностью нефтяных монархий Аравийского полуострова.[168] Приглашение имамов свидетельствовало как о пустоте алжирского исламского пространства, так и о стремлении правившего режима усилить исламскую составляющую националистической идеологии ФНО, которая не вызывала доверия у молодежи и у всех социальных слоев общества, критически настроенных к властям. Однако два проповедника, лишь сквозь зубы благословив режим, стали поддерживать «исламское пробуждение» общества. К» моменту начала октябрьских волнений 1988 года в Алжире уже существовала исламистская интеллигенция в лице студентов и преподавателей, которая проповедовала в народных кварталах и которой государство не могло противопоставить преданных власти улемов — в отличие, например, от Египта. Там президенту Мубараку удалось привлечь на свою сторону виднейших деятелей Аль-Азхара, дабы создать противовес убийцам Садата и ограничить распространение радикального исламизма среди населения, испытывавшего большое почтение к докторам права из этого храма богословских наук с тысячелетней историей.

Таким образом, к концу 80-х годов алжирские исламисты получили в свое распоряжение необъятное религиозное поле деятельности, свободное от любой конкуренции. Партийные приспособленцы из ФНО, которых местные юмористы прозвали «барбефеленами» (от фр. barbe-FLN) — «бородачами из ФНО», поддерживали с исламистами тесные связи, а с 1989 года многие из деятелей ФНО перешли в ряды ИФС или выражали свою лояльность к нему. После завоевания независимости мир религиозных братств был разрушен. В стране не осталось достойных улемов, которых власть могла бы призвать на свою сторону в противостоянии с исламистскими активистами. Сразу же после начала массовых волнений последние стали завязывать отношения с неимущей городской молодежью, превратив в считанные месяцы разрозненные кружки своих адептов в массовое движение, нараставшее со скоростью прилива.

До сих пор остается невыясненной первопричина начала октябрьских событий: по слухам, они явились результатом внутренних распрей в правительственном аппарате. Некоторые полагают, что волнения были спровоцированы специально подосланными агентами, чтобы дестабилизировать позиции президента Шадли, политические и экономические планы которого в условиях переживавшегося страной социального кризиса ставились под сомнение.[169] Что бы ни послужило причиной пожара, он охватил «хиттистов» и молодежь в целом с невероятной быстротой. В обстановке повальных грабежей в столице исламистские лидеры создали «кризисный комитет». Восьмидесятиоднолетний шейх Сахнун, бывший член Ассоциации улемов, непримиримый противник правившего режима, вечером 6 октября выступил с «призывом к спокойствию». Его обращение осталось без внимания, однако оно поставило исламистскую интеллигенцию в положение посредника между властями и взбунтовавшимся народом. 10 октября, после шествия, проведенного Али Бенхаджем и начавшегося у мечети Кабул (построенной в квартале Белькур бывшими афганскими джихадистами), прозвучавший выстрел вызвал панику в огромной толпе людей. В результате давки погибли десятки людей. Из уст Бенхаджа прозвучал клич, который перевел народные требования на язык политического исламизма и превратил интеллектуалов-исламистов в представителей неимущей городской молодежи. Спустя несколько месяцев, в марте 1989 года, этот союз будет скреплен созданием Исламского фронта спасения.[170]

Вечером 10 октября президент Шадли, объявивший о начале реформ, принял Сахнуна, Бенхаджа и Махфуда Нахнаха, представлявшего в Алжире «Братьев-мусульман»,[171] и провел с ними переговоры. Волнения пошли на убыль. В декабре, отправив в отставку нескольких высших чиновников, Шадли вновь был избран главой государства. В феврале 1989 года была принята новая Конституция, предусматривавшая многопартийную систему. Этим президент надеялся обеспечить себе крепкую опору во власти, которая позволила бы ему по собственному усмотрению создавать различные межпартийные коалиции (из представителей националистов, исламистов, марксистов, берберов и т. д.), чтобы сохранить основы системы, созданной в 1962 году. Однако президент не понимал динамики процесса, которому исламисты дали толчок в октябре. Это ускорило наступление кризиса режима, а впоследствии ввергло страну в пучину гражданской войны.

Десятого марта 1989 года в столичной мечети Бен Бадиса было провозглашено создание ИФС. Пятнадцать его основателей представляли различные течения: от сторонников вооруженной борьбы и соратников Буяли, таких как Али Бенхадж, до бывших членов ФНО, таких как Аббаси Мадани, намеревавшихся исламизировать режим, не меняя при этом основ социального устройства. Однако здесь были представлены не все движения. Межличностные разногласия и споры привели к изгнанию из партии представителя «Братьев-мусульман» Нахнаха, исламиста из Константины Абдаллаха Джабаллаха,[172] престарелого шейха Сахнуна и лидера «джазаристов»[173] Мухаммада Сайда. Впоследствии властям удастся использовать некоторых из них для противодействия растущему влиянию ИФС. Но с первых дней своего существования Фронт получил стремительное развитие и стал притягивать к себе различные социальные группы — в соответствии с той же логикой и в том же ритме, что и события 1978 года в Тегеране.

Так, по аналогии с иранскими событиями, многочисленные демонстрации, устраивавшиеся исламистами, позволяли поддерживать атмосферу перманентной мобилизации, в которой неимущая молодежь не только выражала ярость против режима, но и впервые заявила о своей приверженности революционному социальному идеалу, казавшемуся достижимым чуть ли не завтра — после четверти века застоя. С 1989 года проект социального переустройства общества облекся в форму концепции даула исламийя, которую превозносила в своих зажигательных проповедях интеллигенция из ИФС. Благодаря плюрализму возникло около полусотни различных политических организаций и партийных группировок, но из них только ИФС располагал сетью проповедников и мечетей по всей стране, позволявшей ему создавать массовое движение, отвергавшее государство — ФНО. Бывшей единственной партии удавалось выживать лишь благодаря своему аппарату и кадровому составу. Что же касается «демократических» партий, заявлявших о своей нерелигиозной политической ориентации, но не признававших ФНО, то они имели регионально-этническую основу (например, для Фронта социалистических сил Аита Ахмада эту роль выполняла Кабилия) или опирались на узкую прослойку в лице франкоязычных средних классов, как это делало Объединение за культуру и демократию (ОКД) доктора Саади.

Триумфальное шествие ИФС, о котором ярко свидетельствовали победы, одержанные им на двух первых после завоевания независимости свободных выборах в июне 1990 и декабре 1991 года, объяснялось его способностью сделать то, что десятилетием раньше сделал Хомейни, — сплотить в союз неимущую городскую молодежь и набожную буржуазию. Связующим звеном между этими двумя движущими силами революционного процесса выступила исламистская интеллигенция, умевшая находить нужные слова для каждой социальной составляющей движения. Ей удалось даже перехватить часть националистических лозунгов из арсенала ФНО. На первой стадии своего развития, широчайший размах которого застиг правивший режим врасплох и от которого власти не могли оправиться вплоть до «повстанческой забастовки» в июне 1991 года, движение было обязано своим успехом «двуглавому» характеру партии. Али Бенхадж, скромный учитель (и бывший компаньон джихадиста Буяли), которому в 1989 году исполнилось только 33 года, разъезжал по городу на мопеде и «наэлектризовывал» толпы «хиттистов». Он заставлял их то плакать, то смеяться, мог разжечь в них фанатизм и, наоборот, остудить пыл благодаря таланту оратора, владевшего арабским языком мечетей так же, как и алжирским диалектом.[174] Бывший член ФНО Аббаси Мадани, преподаватель университета и искушенный политик, был на четверть века старше своего соперника. Он питал слабость к шикарным «мерседесам» (по слухам, подаренным ему монархами Аравийского полуострова) и умел говорить с лавочниками и торговцами, а также с «военными предпринимателями»,[175] которых отделял от режима и убеждал, что, вложив деньги в ИФС, они получат гарантии для своего бизнеса. Однако этот кумулятивный эффект превратился в свою противоположность, когда после провала июньской забастовки 1991 года режим перешел к репрессиям против партии. Коммерсанты и предприниматели, соблазненные обещанными ИФС переменами, начали сомневаться в его истинных целях и тревожиться по поводу соотношения сил в его рядах. Их пугал всё более радикальный тон выступлений Бенхаджа: за ним им виделся призрак неконтролируемого социального реванш «хиттистов», жертвами которого бизнесмены боялись оказаться. «Двоевластие» во главе партии превращалось в ее недостаток; напротив, в Иране Хомейни смог до конца оставаться единственным лидером, вызывавшим восторг у обездоленных масс и одновременно придававшим чувство уверенности торговцам базара. Алжирскому исламистскому движению не удастся сохранить союз между бедной городской молодежью и религиозной буржуазией. Это покажут дальнейшие события: во время гражданской войны партия расколется на непримиримые фракции — ВИГ и ИАС, выразителей взглядов обеих составных частей движения.

В первые же месяцы своего легального существования (с сентября 1989 года) ИФС постоянно демонстрировал силу. В пилотном же номере еженедельника «Аль-Мункиз» («Спаситель»), вышедшем тиражом в 200 тысяч экземпляров, содержалось требование об освобождении бывших членов группы Буяли, брошенных в застенки «безбожной» юстицией: планка сразу же была поставлена самая высокая. В конце месяца в департаменте Типаса произошло страшное землетрясение: нерасторопности государственных служб ИФС были противопоставлены эффективность и самоотверженность врачей, санитаров и спасателей, приезжавших на машинах «скорой помощи» с эмблемой партии.[176] Спустя месяц после своего создания ИФС уже демонстрировал готовность принять эстафету из рук разваливавшегося и коррумпированного государства и проявлял рахма («милосердие»), которое производило впечатление на население и создавало партии добрую репутацию не только среди его традиционной клиентуры. В течение первой половины 1990 года ИФС устраивал новые марши и митинги, оказывая непрерывное давление на власть, от которой он добивался обещания провести досрочные парламентские выборы. 12 июня ИФС одержал победу на муниципальных и региональных выборах. Его активисты взяли под контроль большинство коммун по всей стране. Бедная городская молодежь в массовом порядке пошла к урнам, избрав первое поколение чиновников — членов ИФС. Новыми мэрами и муниципальными советниками стали, разумеется, представители исламистской интеллигенции, давшей партии ее кадры: прежде всего это были преподаватели, но также — учитывая большое количество вакантных мест — представители набожных средних классов. За исключением перебежчиков из числа бывших членов ФНО, коммерсанты, мелкие предприниматели, приобретшие некоторую известность и собственную клиентуру, впервые получили доступ в политические сферы, ранее открытые только для трубадуров режима, кооптировавшихся партийным аппаратом ФНО. С чисто социальной точки зрения победа ИФС на муниципальных выборах в июне 1990 года «модернизировала» алжирскую политическую систему, так как эта победа приближала «реальную страну» к «юридической стране». В политическом отношении победа ИФС скрепила союз между тремя составляющими исламистского движения. Придя к власти, исламисты увеличили размеры пособий нуждающимся из бюджетов «исламских муниципалитетов» («баладиятисламийя»), что позволило ИФС развернуть широкомасштабную благотворительную помощь, дабы пробудить у неимущей городской молодежи вкус к будущему исламскому государству и мобилизовать ее для достижения этой цели. В атмосфере эйфории, охватившей сторонников движения, избранники от ИФС часто являли примеры справедливости, компетентности и честности — по контрасту с коррупцией, неразберихой, авторитаризмом и бесхозяйственностью, царившими прежде.[177] Эти добродетели приписывались религиозной справедливости, основанной на строгом соблюдении предписаний шариата, и проявлялись в реализации «исламской морали»: женщины, служащие муниципалитетов, были обязаны носить платок. Владельцев питейных заведений, видеосалонов и других «аморальных» коммерческих предприятий настойчиво убеждали закрыть двери для посетителей; женщины легкого поведения (или те, кого считали таковыми)[178] подвергались травле. Муниципалитеты прибрежных городов организовывали разделение мест для купания, запрещали «непристойные» купальные костюмы и т. д. Как и в других странах, где происходил всплеск исламистских движений, распространение моральных запретов, на всеобщее осуждение были выставлены прежде всего европеизированные средние классы, свободные от традиционных табу, что лишало их легитимности как носителей современных ценностей, дабы заменить их в этом качестве набожной буржуазией. Происходившее позволяло также превратить неимущих, униженных молодых людей, принуждаемых в силу отсутствия нормальных бытовых условий к воздержанию или нерегулярной половой жизни, в ревнителей добродетели, преследовавших как порок всё то, чего они были лишены.

В условиях Алжира подобный перевод политических и социальных конфликтов в сферу морали усугублялся и языковым фактором, что характерно для всех стран Магриба. В расхожей исламистской пропаганде борьба с французским языком приобрела здесь черты своего рода джихада: этот язык рассматривался как ярчайшее воплощение низости Запада, символ духа Просвещения и в первую очередь — духа светскости.[179] Вот почему Али Бенхадж заявил, что посвятит себя тому, чтобы «интеллектуально и идеологически изгнать [Францию из Алжира] и покончить с ее сторонниками, вскормленными ее ядовитым молоком».[180] Эти и подобные им заявления, делавшиеся после победы ИФС на муниципальных выборах, лили бальзам на душу «хиттистам» и арабоязычным выпускникам средних и высших учебных заведений, перед которыми их франкоязычные товарищи имели преимущество в поиске хорошо оплачиваемой работы. Однако такие заявления не могли не беспокоить городские средние классы, которые из нелюбви к ФНО поддержали ИФС на июньских выборах 1990 года, но от этого не перестали меньше любить 20-часовые передачи французских телеканалов, принимавшихся, как говорили исламисты, через «парадьяволические» антенны, которые новая власть попыталась сначала разрушить, но потом удовлетворилась тем, что перенастроила их на спутник «Arabsat», транслировавший саудовские программы. В Иране мелкая городская буржуазия пошла за Хомейни, так как до прихода к власти он говорил об открытости революционного общества и делал объектом своих нападок лишь одного врага — шаха. В Алжире, наоборот, как только ИФС установил контроль над местными органами власти после своей победы на муниципальных выборах, проповедники, восхвалявшие бедную городскую молодежь, не стали ограничиваться нападками на «безбожную» власть. Они повели атаку на часть общества, заклейменную ими как «офранцуженную». Поскольку это понятие было весьма расплывчато, социальный гнев «хиттистов» мог быть обращен против значительной части городских средних слоев. Фактически кульминацией влияния исламистской партии, если измерять его в электоральных категориях, была победа на муниципальных выборах в июне 1990 года. Год спустя — на декабрьских выборах 1991 года — уже в первом туре голосования она недосчитается почти миллиона голосов (хотя по-прежнему будет лидировать с большим отрывом), поскольку перспектива прихода ИФС к власти начнет внушать тревогу части общества. Хомейни, например, позаботился о том, чтобы не пугать ни одну из социальных групп до бегства шаха и своего возвращения в Тегеран. Более того, аятолла сосредоточил свои усилия в нападках на монархию, с которой он порывал радикально, что значительно облегчало изоляцию режима. В Алжире же руководство ИФС не порвало с идеологией ФНО, наоборот, оно называло себя ее «истинными» носителями, приписывая извращение ее идеалов влиянию «сынов Франции», которые-де направили эту идеологию по ложному курсу.[181] В своих публикациях партия изображала себя законной наследницей войны за независимость: ИФС продолжал джихад за установление исламского государства, которому изменили франкоязычные коммунисты, узурпировавшие власть в 1962 году.[182] Подобный взгляд на историю позволял наиболее консервативным в социальном плане руководителям ИФС, таким как Мадани, поддерживать тесные связи с приспособленческим и арабоязычным течением внутри бывшей единой партии. В свою очередь, и президент Шадли также мог сохранять контакт с руководством ИФС, которое он не отказывался включить когда-нибудь в состав правительственной коалиции. В отличие от Ирана, где исламистскому движению удалось захватить власть благодаря своему умению сплотить общество и добиться изоляции правящего режима, ИФС с середины, 1990 года начал отталкивать от себя городские средние классы (под нажимом своей наиболее радикальной фракции). Руководство партии в лице Мадани всё еще пыталось найти политический компромисс с ФНО, который оно хотело «возродить» и капитал легитимности которого хотело присвоить себе. Желание поскорее очистить общество от скверны, проявленная при этом поспешность и неспособность резко порвать с режимом станут одними из основных причин политического краха ИФС.

Складывается впечатление, что после победы исламистов на июньских муниципальных выборах 1990 года власти начали постепенно утрачивать контроль над происходившими событиями, ограничиваясь лишь слабой реакцией на инициативы ИФС, организовывавшиеся этой партией митинги, демонстрации и другие акции протеста и неповиновения в контролируемых исламистами коммунах. В Алжире устанавливалось характерное для революционного периода состояние «двоевластия». Начавшаяся в январе 1991 года война в Заливе и последовавшее затем с территории Саудовской Аравии наступление на Ирак сил западной коалиции во главе с США стали предлогом для проведения массовых демонстраций протеста в поддержку Багдада. Для ИФС эти шествия были прекрасным поводом демонстрации своей силы правившему режиму. На одной из демонстраций, во главе которой в форме афганских моджахедов шествовали вернувшиеся из Пешавара «джихадисты», находился и Али Бенхадж. Облаченный в военную форму, Бенхадж возглавил митинг у здания Министерства обороны. Манифестанты требовали сформировать добровольческий корпус для отправки на помощь Саддаму Хусейну. Символика происходившего имела двойной смысл. С одной стороны, подобное вторжение в сферу, которой распоряжалась армия, явилось вызовом для военной иерархии, послужило сигналом опасности для армейских рядов, и именно поэтому генштаб решился выступить против исламистов. С другой стороны, иракские события выявили слабые места ИФС: в первое время Мадани, в знак признания нефтемонархиям за оказанную ими финансовую помощь, занял про-саудовскую позицию. Однако он был вынужден уступить Бенхаджу, который поддерживал Ирак, сумев направить народный энтузиазм на поддержку Саддама Хусейна. Происходившее стало дополнительным свидетельством того, что бедная городская молодежь была способна навязывать свои взгляды и пристрастия партии, руководство которой оказывалось бессильным перед этим напором. Для средних классов, опасавшихся реванша «хиттистов», это стало дополнительным поводом для беспокойства. Напряженность между правившим режимом и ИФС, а также возраставшие противоречия внутри самой партии достигли новой отметки в конце мая — с принятием решения о новой нарезке избирательных округов для предстоящих в июне парламентских выборов. Передел избирательных округов имел целью повлиять на результаты голосования. Посчитав, что его предали, Мадани призвал ко всеобщей забастовке, пытаясь тем самым добиться от властей отмены принятого решения. Однако вскоре забастовка перетекла в стычки и беспорядки, в которых бедная городская молодежь сыграла ведущую роль. Правительство было вынуждено передать в распоряжение ИФС одну из самых больших площадей столицы, на которой на протяжении недели исламисты стали устраивать сидячие забастовки. Именно в этот момент генштаб принял решение о прямом вмешательстве в происходившее, чтобы положить конец состоянию двоевластия, грозившему вылиться в вооруженное восстание. Вечером 3 июня было объявлено осадное положение. Танки начали разгон демонстрантов. Армейское руководство назначило нового премьер-министра, Сид Ахмада Гозали, который объявил о переносе выборов на декабрь. Затем армия обрушилась на опорные пункты ИФС на местах. Со зданий мэрий, находившихся с прошлого года под контролем ИФС, были сорваны вывески «исламских муниципалитетов». Бенхадж призвал к восстанию, а Мадани угрожал начать джихад, если армия не вернется в казармы. Однако эти призывы и угрозы прозвучали слишком поздно: армия уже вовсю действовала, а популярность ИФС была подорвана колебаниями, проявленными руководством исламистов во время июньских событий. ИФС уступил инициативу армии, отныне генштаб непосредственно управлял страной. 30 июня Бенхадж и Мадани были взяты под арест за призывы к мятежу и вооруженному восстанию. Оба пробудут в тюрьме вплоть до окончания гражданской войны.

Результатом «повстанческой забастовки» стало углубление раскола в рядах исламистского движения. Двоевластие Мадани и Бенхаджа сменилось многовластием мелких руководителей, которые ожесточенно боролись между собой за лидерство в партии. Сторонники вооруженных методов борьбы, объединившись вокруг уцелевших членов группы Буяли и бывших афганских «джихадистов», ушли в подполье. Они отрицали мирный путь завоевания власти путем выборного процесса и были готовы незамедлительно перейти к насильственным методам. Их первой показательной акцией стало жестокое нападение на пограничный пост в Геммаре, где «афганцы» обезглавили новобранцев. Они сделали это 28 ноября 1991 года, чтобы отметить (с разницей в четыре дня) вторую годовщину со дня гибели в Пешаваре «мученика» Абдаллаха Аззама. Налет явился отправной точкой начала джихада на алжирской территории — джихада, которому афганский опыт и символика придадут соответствующее словесное оформление. Этот теракт дополнил картину преемственности методов и традиций войны за независимость, подхваченных Буяли.

Из партии, уже утратившей влияние на многочисленные вооруженные группировки, вышли ее наиболее «радикальные» основатели, которые критиковали Мадани за «политиканство». С другой стороны, в нее вливались технократы «джазаристы», видевшие в ослаблении партии возможность завладеть ее структурой. На партийной конференции, прошедшей в Батне 25–26 июля 1991 года, молодому инженеру Абдель Кадеру Хашани, заявлявшему о своей приверженности линии Мадани, удалось перехватить контроль над партийным аппаратом и найти компромисс между различными течениями. Успех Хашани явился свидетельством возраставшего влияния «джазаристов». Арестованные в июне лидеры партии оставались пока в тюрьме. Армия оказывала непрекращавшееся давление на исламистов: подвергались аресту Хашани и другие руководители ИФС, правда, затем их освобождали. Военные полностью перехватили политическую инициативу в стране. Однако, несмотря на это, Хашани принял решение участвовать в выборах, первый тур которых был назначен на 26 декабря. ИФС противостояли две другие исламистские организации, бывшие в тесном контакте с властями: партия «Нахда» Абдаллаха Джабаллаха и «Хамас» Махфуда Нахнаха. Эти партии отнимут часть голосов у ИФС, особенно в среде религиозной буржуазии, обеспокоенной кризисной ситуацией в стране. Многие молодые радикалы, разуверившиеся в выборах, не пойдут к урнам. На выборах ИФС потеряет более одного миллиона голосов (почти четверть по сравнению с муниципальными выборами в июне 1990 года).[183] Тем не менее партия одержит впечатляющую победу, завоевав 118 мест в первом туре (у ФНО — 16), то есть более 47 % от общего числа голосов.

Этот неоспоримый успех не позволил президенту Шадли осуществить свой план — включить часть исламистских элит в состав подконтрольной ему коалиции: прогнозы относительно результатов второго тура гарантировали ИФС абсолютное большинство мест. 11 января 1992 года армия «ушла» Шадли в отставку, 13 января были приостановлены выборы, а 4 марта — распущен ИФС. За это время партийный аппарат был подвергнут жесточайшим репрессиям, тысячи активистов и избранников ИФС оказались интернированы в лагеря в Сахаре, а мечети взяты под наблюдение.

Так складывались предпосылки к началу гражданской войны, которая продлится вплоть до конца 90-х годов (об этом мы поговорим в третьей части книги). Однако ИФС как массовая исламистская партия выжила, хотя ее организационная структура и подверглась разгрому после январского военного путча, которому исламисты не смогли оказать должного отпора. Союз между бедной городской молодежью и религиозными средними классами, который исламистская интеллигенция смогла заключить, не привел к захвату власти — в отличие от Ирана, где движение ассоциировалось с единственной харизматической фигурой ее лидера. Несмотря на противоречия между различными социальными составляющими движения, Хомейни удалось вовлечь в революционный процесс, направленный против существующего режима, всё общество. Хотя на момент своего роспуска ИФС и оставался влиятельнейшей партией в стране, пик его популярности был уже позади. Кульминацией успеха ИФС стал июнь 1990 года, когда исламисты установили контроль над муниципалитетами. Успех на муниципальных выборах позволил исламистам укрепить свое влияние в тех слоях общества, которые и до этого были на их стороне. Однако они оттолкнули от себя третируемые ими светские средние классы, «детей Франции», как они их с пренебрежением называли. Представители этих слоев населения убедились, что в случае прихода к власти исламистов они станут первыми козлами отпущения, отданными на произвол «хиттистов». В Иране, наоборот, эти секуляризированные классы и даже коммунистическая партия встали на сторону Хомейни, а последний удар по шахскому режиму был нанесен со стороны рабочих нефтепромыслов, равнодушных к исламистской риторике. В Алжире правившему режиму удалось заручиться поддержкой социальных групп и слоев общества, которые, хотя и находились в меньшинстве, оказали исламистам достойное сопротивление. Власть имела надежную опору в лице армии. Ее генеральный штаб сплотился вокруг него, так как имел все основания опасаться прихода к власти исламистского движения, лидеры которого не оставляли военной элите никаких надежд на выживание. В отличие от Ирана армия, несмотря на призывы Бенхаджа в 1991 году к мятежу, не перешла на сторону ИФС. Кроме того, правивший в Алжире режим сохранял традиционную опору в «революционной семье» (ветеранов войны за независимость, завладевших в 1962 году имуществом поселенцев). Эти люди, сами прибегавшие к насилию с целью обогащения, опасались, что нечто подобное будет совершено по отношению к ним самим. В шахском Иране не было подобной социальной силы, привилегии которой были бы напрямую связаны с продолжением существования монархического строя. Наконец — и это главное — представители светских городских средних классов, благосостояние которых не зависело от существовавшей системы, сами страдавшие от коррупции, взяточничества, протекционизма, проживавшие в довольно скромных условиях, стали опасаться прихода к власти непримиримых исламистов, которые могли приняться за искоренение их культурных привычек, кулинарных пристрастий и манеры одеваться. Nolens vokns, эти социальные группы, хотя и малочисленные, но занимавшие ответственные посты, пользовавшиеся влиянием в обществе и в административном аппарате, поддержали государственный переворот,[184] тогда как в Иране они отвернулись от шаха.