Глава 7 Европа, земля Ислама: платок и фетва

Глава 7

Европа, земля Ислама: платок и фетва

Хомейни умер 3 июня 1989 года, немногим более трех месяцев спустя после его призыва к мусульманам всего мира казнить автора «Сатанинских стихов». Эта ошеломляющая фетва стала настоящим политическим завещанием аятоллы, завершив 1989 год и вместе с ним — десятилетие расцвета исламистских движений, начало которому было положено исламской революцией в Иране в 1979 году. Фетва Хомейни явилась результатом столкновения двух противоположных символических направлений и событий. Тегеран был вынужден пойти на прекращение длительной войны с Ираком, продолжавшейся с 1980 до 1988 года, и расстаться с надеждами на свержение Саддама Хусейна. А Саудовской Аравии удалось сохранить гегемонию на выражение ислама, несмотря на попытки дестабилизации со стороны Ирана. В данном контексте фетва представляла собой попытку перехватить инициативу в этой области. Хомейни выступил в роли защитника всех мусульман, оскорбленных появлением романа, расцененного как покушение на мусульманскую честь, достоинство, религию и культуру, в то время как ни Эр-Рияд, ни зависимые от него организации не смогли помешать выходу в свет этой книги. Кроме того, фетва от 14 февраля 1989 года перемещала сферу исламистского протеста, которой в 80-х годах являлась Юго-Западная Азия, за пределы традиционных исторических границ сообщества правоверных, в Западную Европу, где проживал Салман Рушди и выходцем из которой он являлся. Фетва против Рушди означала распространение дар аль-ислам на весь мир, вовлекала в него мусульман-эмигрантов, делая из них заложников, а затем и участников борьбы противоборствующих сил за верховенство в мировом исламском пространстве. В течение следующего десятилетия в это пространство окажется втянутым и Запад, превращенный исламистами в новое поле битвы.

Пятнадцатого февраля 1989 года должно было стать знаменательной датой победы джихада в Афганистане, проводившегося под покровительством и с благословения Саудовской Аравии и США. В этот день закончился начатый по инициативе Горбачева вывод советских войск с территории Афганистана. Все ожидали, что коалиционное правительство, сформированное из представителей партий моджахедов в Пешаваре, находившихся под саудовско-пакистанским влиянием, займет свою резиденцию в Кабуле. Однако потребовалось еще более трех лет ожесточенной борьбы, прежде чем столица пала к их ногам. Многие были уверены, что эта победа станет еще одним шагом к утверждению духовного влияния Саудовской Аравии на мировом исламском пространстве, тем более что афганские шиитские партии не вошли в состав правящей коалиции. Как ни странно, но вывод советских войск прошел почти незамеченным редакциями, поместившими на первых полосах своих изданий фетву, произнесенную накануне Хомейни и выдвинувшую, таким образом, Иран на передовой рубеж в идеологическом сражении за политическое верховенство в исламе, за контроль за чистотой исламских догм. Одновременно с появлением короткого текста фетвы, «приговаривавшей к смерти» автора и издателей «Сатанинских стихов» и призывавшей «каждого правоверного мусульманина немедленно привести приговор в исполнение, где бы он их ни повстречал», телевидение показало осаду Американского культурного центра в столице Пакистана Исламабаде 12 февраля 1989 года, в результате которой погибли пять человек и десятки были ранены. Среди раненых оказался и лидер партии деобандских улемов Мавлана Фазлур Рахман. Заслуги США перед афганским джихадом не смогли защитить одно из американских учреждений от толпы, разгневанной книгой Салмана Рушди (хотя тот не имел отношения к заокеанской стране). По телевидению показывали также сцены, снятые месяц назад в Бредфорде (Йоркшир), где по инициативе городского Совета мечетей было устроено публичное аутодафе романа, на котором присутствовала многочисленная пакистанская община этого города.

Разгул насилия, направленный против художественного произведения, вызвал недоумение и возмущение на Западе. Это напоминало фанатизм эпохи испанской инквизиции и нацистские костры в Германии. Бредфордские активисты заявляли, что роман, изображавший женщин, в котором узнавались жены Пророка, как проституток, оскорблял честь ислама, представлял собой издевательство над его вероучением. Для них было не важно, что Рушди хотел написать вымышленную историю, сюжет которой состоял в перевороте представлений и ориентиров в ходе оседания мусульманских иммигрантов в Европе в последней четверти XX века. Положение Рущди осложнялось и его мусульманским происхождением, которое в глазах его противников делало из богохульника вероотступника, то есть преступника, которого шариат обрекает на смертную казнь, если он не покается.

В первые месяцы с момента публикации романа Рушди в сентябре 1988 года и до аутодафе в Бредфорде 14 января 1989 года тон задавали последователи Маудуди, которые повели кампанию сначала в Индии и Пакистане, а затем — в Англии, через свое британское представительство, «U.K. Islamic Mission».[207] Они действовали через саудовские структуры с целью оказания давления на Лондон, дабы наложить запрет на эту книгу, но усилия не приносили результата. Во второй период — от аутодафе до появления фетвы — на сцену вышли последователи мусульманских школ деобанди и барелви. Они будоражили массы, поднимая улицу против романа и его автора в Англии и Пакистане, в отличие от дипломатии Эр-Рияда, остерегавшейся стихийных народных выступлений. Наконец, на третьей фазе, начавшейся 14 февраля с благословения Хомейни, мобилизация масс была дополнена демаршами на международной арене и угрозами терактов. На каждом из этих этапов руководящая роль переходила от одного исламистского течения к другому: к соперничавшим между собой саудовским ваххабитам, «Джамаат-и ислами» и «Братьям-мусульманам», с одной стороны, и Ираном — с другой, присоединился третий конкурент — индо-пакистанские улемы, прежде всего последователи школы деобанди: в 90-е годы их влияние на международной исламистской сцене будет только возрастать, и из их среды выйдут талибы.

Третьего октября 1988 года, спустя неделю после появления «Сатанинских стихов», Исламский фонд Лейчестера, возглавляемый духовными наследниками Маудуди, разослал по всем мечетям и мусульманским ассоциациям Соединенного королевства циркуляр с отрывками из романа Рутттди и призывом принять участие в кампании по сбору подписей под петицией с требованием запрета романа, изъятия его из продажи и принесения автором публичных извинений. Инициатива лидеров Фонда исходила от их «братьев» из «Джамаат-и ислами» из индийского города Мадраса, поддержавших действия мусульманских политиков Индии по запрету ввоза и распространения книги на родине Салмана Рушди. Тогдашний премьер-министр Раджив Ганди, в разгар избирательной кампании испытывавший острую потребность в голосах мусульманских избирателей (мусульмане составляют примерно 15 % из одного миллиарда населения Индии), уступил их просьбе 5 октября, за что получил резкую отповедь со стороны романиста. На следующей неделе созданный ad hoc Комитет исламского действия, собравшийся у одного саудовского дипломата в Лондоне, усилил кампанию, потребовав, чтобы британский закон против богохульства (защищавший только Англиканскую Церковь) был распространен и на другие религии, что позволило бы подвергнуть роман цензуре. Эти требования не возымели действия благодаря юридической защите, которой пользуется в Соединенном королевстве свобода слова. Зато большинство мусульманских государств наложили запрет на распространение книги, которая подверглась 5 ноября резкому осуждению Организацией Исламской конференции (ОИК), в которой Саудовская Аравия играет главенствующую роль. Тем не менее первая фаза мобилизации масс прошла с меньшим размахом, чем ожидалось. Ученики и последователи Маудуди в Соединенном королевстве представляли в основном интеллигенцию. Они были хорошо организованы, но не имели опоры среди рабочих-мусульман, страдавших от безработицы и бывших в своем большинстве сторонниками школ деобанди и барелви. Перед последователями Маудуди стояла задача усилить влияние в рабочей среде и завоевать недостающий моральный и политический авторитет выступлением в защиту чести ислама. Кампания против «Сатанинских стихов» давала им возможность расширить свою базу среди неимущей городской молодежи, иммигрантов из Пакистана: в отличие от поколения своих родителей, плохо говоривших по-английски и неграмотных, их дети посещали английские школы и могли высказать свое мнение по поводу книги, изданной на английском языке. В то же время они хотели сохранить налаженные связи с британскими учреждениями, которые видели в них авторитетных представителей мусульман. Поэтому преждевременным инициативам они предпочли дипломатическое давление, надеясь, что финансовый вес Саудовской Аравии придаст ему должный эффект. Действительно, в начале 80-х годов Эр-Рияд вызвал скандал, помешав трансляции телефильма производства Би-би-си «Смерть принцессы», рассказывавшего о том, как было улажено дело о супружеской измене в саудовской королевской семье. Однако «Сатанинские стихи» не были сочтены серьезным поводом для мобилизации саудовского дипломатического аппарата и угроз Лондону торговыми санкциями. В конце декабря 1988 года генеральный прокурор Соединенного королевства заявил, что роман Салмана Рушди не подлежит судебному преследованию.

Неудачный исход первой фазы кампании открыл путь народным манифестациям ассоциаций деобанди и барелви. Роман, вышедший на английском языке и повествующий о том, что находилось за рамками повседневной жизни этих британцев-мусульман, был им не интересен. Не руководствовались они и какими-либо геополитическими соображениями, а реагировали прежде всего на то, что считали оскорблением их веры и надругательством над исламом, то есть строгими правилами повседневного поведения, внушенными им в их родных медресе. Для руководителей этих ассоциаций, власть и авторитет которых зависели от абсолютной веры их адептов в непреложность и незыблемость догматических устоев ислама, любой текст, могший заронить сомнения — особенно в умах молодого поколения, более подверженного западному влиянию, — представлял опасность. Тем более что речь шла о Великобритании, где власть мулл как главных посредников между мусульманской общиной и властями королевства определялась степенью ментальной, языковой и культурной закрытости, отгораживавшей их паству от окружающего общества и препятствовавшей их прямому доступу в него. Оставленное без отпора «богохульство» «Сатанинских стихов» грозило вылиться, как и у героев романа, в пересмотр молодыми индо-пакистанцами традиционного образа мышления, а также правил подчинения и послушания религиозным лидерам деобанди и барелви. Кампания против Рушди служила для мулл своего рода защитой завоеваний: вот почему они подняли своих сторонников, устроив сожжение романа в Бредфорде, а затем попытавшись поджечь Американский культурный центр в Исламабаде. Однако ярость — символическая или реальная — этих манифестаций, собиравших огромные толпы народа, не имела прямого политического последствия и выхода на сильных мира сего — в отличие от кампании маудудистов, поддержанной саудовскими кругами, но не вызвавшей отклика у обывателей.

Выпустив фетву сразу же после волнений в Исламабаде, Хомейни подхватил эту народную инициативу, придав ей столь недостающий политический размах: в одно мгновение она приобрела международный масштаб. До сих пор кампания велась против романа, даже если иногда и сопровождалась нападками на автора с требованиями его смертной казни. Отныне, призывая казнить автора, британского подданного (не имевшего к тому же никакого отношения к Ирану), она сменяла регистр. Саудовские круги обвинялись в том, что они не смогли помешать выходу книги в свет. Тегеранский вождь представал как неоспоримый лидер всех оскорбленных и униженных мусульман планеты на фоне малодушных и трусливых руководителей Эр-Рияда, сводя на нет все символические дивиденды королевства, которые оно ожидало получить от джихада в Афганистане, закончившегося выводом советских войск 15 февраля. Наконец — и это главное — эта кампания выходила за традиционные границы мира ислама. В самом деле, согласно юридической доктрине ислама, фетва не имела силы вне дар аль-ислам — той части пространства, которая находится под властью мусульманского правителя и на которой в принципе применяются нормы шариата. Хомейни же своим блистательным ходом ставил под свою юрисдикцию весь мир: он не только навязывал свое лидерство всем шиитам и суннитам за пределами Ирана, но выставлял себя в качестве высшего судии для эмигрантов, живших в Европе, одним махом включив их в «территорию ислама». Этот двойной переворот имел серьезные последствия для соотношения сил в мусульманском мире и его взаимоотношений с Западом.

Хомейни удалось восстановить свой авторитет на всем исламском пространстве. В Иране, несмотря на робкие попытки «прагматического» течения, возглавлявшегося председателем парламента Хашеми Рафсанджани и пытавшегося после бесславной войны против Ирака восстановить связи с Западом, Хомейни вновь ужесточил идеологическую пропаганду, доведя до предела радикализма политическую риторику. Обращаясь к обездоленным массам, разочарованным и дезориентированным, иранский вождь предлагал им вступить в грандиозную борьбу на поприще морали и религии, способную отвлечь их от социального недовольства в стране, где растущая пауперизация масс сопровождалась стремительным обогащением религиозной буржуазии, людей базара, связанных с муллами. Вне Ирана Хомейни ставил в затруднительное положение Саудовскую Аравию и ее союзников, раскалывая их ряды и ослабляя их позиции. Логическим завершением этого процесса станет начавшаяся в следующем году война в Заливе. Некоторые видные участники афганского джихада, которых Эр-Рияд считал своими сторонниками, противниками иранского и антиамериканского вариантов экстремизма, как, например, египетский шейх Омар Абдель Рахман (приобретший известность после взрыва в нью-йоркском Всемирном торговом центре в 1993 году), выразили поддержку Хомейни. На заключительном заседании министров иностранных дел ОИК 16 марта Саудовская Аравия и «умеренные» государства были вынуждены проголосовать за принятие заявления, объявлявшего автора «Сатанинских стихов» вероотступником. На практике это давало доктринальное оправдание фетве (вывод о «богохульстве» Рушди делался на основании категорий исламского права),[208] хотя при этом не упоминалось о провокационном смертном приговоре британскому подданному, проживавшему в Англии. Своим последним в этой жизни политическим актом Хомейни подстроил ловушку своим противникам. Как выразился иранский президент Хаменеи (будущий преемник лидера иранской революции), «он [Хомейни] — вождь мусульманских сообществ и исламской нации. Для него, являющегося не только вождем иранской нации, все мусульмане связаны сердечными узами. Как вождь исламской уммы, он должен защищать их права».[209]

«Сообщества», на которые стремился распространить свою власть иранский вождь, в значительной части состояли из иммигрантов в странах Западной Европы. Этот миграционный поток, начавшийся еще в первые десятилетия XX века, имел своей причиной поиск работы.[210] Европейская промышленность нуждалась в дешевой рабочей силе, а иммигранты — в живых деньгах, которые они могли привезти на родину. В этой миграции не было ничего специфически «исламского», она не была связана ни с верой, ни с ее экспансией: так же поступало христианское население Южной Европы, отправлявшееся на заработки в северные страны. После Второй мировой войны, а затем в период после обретения независимости большинством мусульманских стран этот поток увеличился из-за возросших в Европе потребностей в рабочей силе, когда был приведен в действие план Маршалла и вовсю шла послевоенная реконструкция, а также из-за демографического всплеска в странах «третьего мира». До середины 70-х годов те, кого называли тогда «иммигрировавшими рабочими», в своем большинстве были трудоустроенными мужчинами — в принимавших странах уровень безработицы был низок. Процесс пожизненного оседания иностранцев на новых местах еще не начался: «заинтересованные» организации (и европейские правительства) хотели видеть в них лишь «иммигрировавших» (а не «иммигрантов»), которые рано или поздно покинут страну — как только достигнут своих целей, а на их место придут другие в соответствии с разумной «миграционной ротацией». Франция и Великобритания поощряли иммиграцию из своих бывших колоний: Франция — из стран Магриба и Западной Африки, Англия — с Индийского субконтинента. В Германии основную массу иммигрантов составляли турки. До октябрьской израильско-арабской войны 1973 года, называемой также войной Киппура или Рамадана, ислам, как мы уже упоминали, не представлял еще серьезного фактора и не являлся реальной силой в странах третьего мира, где в то время господствовала националистическая идеология в ее различных проявлениях. Выходцы из этих государств определяли себя в первую очередь в соответствии со своей недавно обретенной национальной принадлежностью, особенно если это право было завоевано в результате длительной национально-освободительной борьбы, как, например, в Алжире. Что же касается тех, кто воспринимал мир через призму религиозных категорий, то для них Западная Европа — это как дар аль-куфр («земля безбожия»), часть вселенной, находившаяся под игом немусульман, где, в отличие от дар аль-ислам, законы шариата не действовали. Конкретно это означало, что во Франции и Германии набожность иностранных пришельцев была практически незаметна: мечети и молельные залы были полупустынны, а их посещаемость оставалась на низком уровне. Мусульмане соблюдали a minima некоторые запреты, касавшиеся употребления свинины или алкогольных напитков (последнего запрета это касалось в меньшей степени), совершали ежедневную молитву и постились в месяц Рамадан. Однако индивидуальный характер этой практики и отсутствие интереса к ней не позволял давать ей количественные оценки. Лишь индо-пакистанские мусульмане Великобритании составляли в этом плане исключение: на протяжении столетия они привыкли, в частности, благодаря опыту деобанди и барелви, жить своим окружением, общиной, проникнутой религиозным духом, под властью немусульманского правительства, на полуострове, где они составляли лишь пятую часть населения (в отличие от магрибинцев, африканцев и турок, приехавших из стран, преимущественно или целиком мусульманских). Они жили по шариату сами, без вмешательства государства. Прибыв в Великобританию после Второй мировой войны, многие из них переносили на английскую почву модель, выработанную в индуистском окружении. Они неукоснительно соблюдали запреты, предписывавшие подчинение нуждам сообщества, тем более что это было настоятельной необходимостью их образа жизни. Так, например, чтобы приготовить блюда из мяса животного, забитого согласно ритуалу с целью сохранения его религиозной чистоты (халялъ), им приходилось покупать и резать барана в кругу остальных членов общины деобанди или барелви, поскольку халяльной пищи тогда в продаже просто быть не могло. Внутри таких общин царила взаимовыручка. Ее члены вместе молились и… наблюдали друг за другом. В Соединенном королевстве сеть мусульманских ассоциаций сложилась как таковая еще в начале 50-х годов. Одновременно была создана сеть мечетей, собравших и объединивших под своими сводами приверженцев ислама в рамках религиозного сообщества, уставные ограничения которого были гораздо более суровыми, чем у турок в Германии или магрибинцев во Франции в ту эпоху.

Октябрьская война 1973 года сыграла решающую роль в развитии консервативного исламизма саудовской закваски. Она привела к непредвиденным значительным изменениям в судьбах мусульманского населения Западной Европы. Взлет цен на нефть выразился в двузначной цифре инфляции, привел к внезапному и массовому росту безработицы, коснувшейся в первую очередь неквалифицированной рабочей силы. Рабочие-иммигранты стали ее первой жертвой. Европейские правительства приняли постановления по ограничению иммиграции в надежде снизить уровень безработицы, рассчитывая, что те, кто оказался без работы, вернутся на родину, а замены им не будет. Однако эти меры возымели обратный эффект: большинство иностранных рабочих, взвесив все за и против, осмыслив все превратности безработицы в Европе и ее безысходность у себя дома, решили, что выгоднее оставаться в Европе, избрав ее своей новой родиной и ознаменовав этот выбор созданием семьи. Буквально за несколько лет это население, в котором раньше преобладали мужчины, было разбавлено представительницами слабого пола. В семьях иммигрантов было уже много детей, прибывших в страну в младенческом возрасте или рожденных в стране после 1973 года. В конце 80-х годов, будучи гражданами данного государства или имея законную возможность получить гражданство, они составят первое поколение молодежи мусульманского вероисповедания, родившееся и получившее образование в европейской стране, говорящее на языке данной страны и знакомое с национальной народной культурой.

Становление ислама в Европе с момента начала обоснования мусульман на новом месте жительства после октябрьской войны 1973 года и до 1989 года в значительной степени определялось политической [пропуск стр. 196, 197].

В европейском исламе этих лет исламистская интеллигенция была представлена студентами из стран мусульманского мира. Некоторые из них посвятили себя проповеднической деятельности и прозелитизму, но им было трудно перетянуть на свою сторону иммигрантов-рабочих или безработных, с чьим жизненным опытом они не были знакомы. Первое поколение испытывало тяжесть эмиграции и ее последствий. После 1973 года оно жило под постоянной угрозой сокращения рабочих мест «синих воротничков» (разнорабочих) и было озабочено тем, как дать образование своим многочисленным детям, впитывавшим культуру, практически непонятную их родителям. В религиозном плане для этого поколения пиетистские формы ислама были более привлекательны, нежели активисты, выступавшие за исламское государство, поносившие как безбожников правителей своих стран и представлявшиеся источником всевозможных беспорядков.

Положение изменилось в 1989 году с выходом на сцену поколения ассимилированных в европейской среде и достигших зрелости детей из семей иммигрантов. Это поколение столкнулось с многочисленными социальными трудностями. Доступ на рынок труда был им перекрыт, к тому же нельзя сказать, чтобы они очень блистали успехами в школе. Впервые на европейской земле в этой среде стало проходить становление неимущей городской молодежи мусульманского вероисповедания. Молодые люди будут более внимательно, нежели их родители, прислушиваться к речам радикальных исламистских активистов. Последние — студенты из стран Магриба, Ближнего Востока, Турции, Индии, Пакистана — находились в том же возрасте, располагали богатым интеллектуальным капиталом, хорошо владели языком и прекрасно знали обычаи и нравы своих стран. Хотя дети иммигрантов имели о них весьма смутное представление, тем не менее они слушали с огромным интересом рассказы о родине предков, с удивлением открывая для себя в некоторых деталях повествования знакомые им с детства истории, свидетельствовавшие об общности их генеалогических корней с покинутой родиной. Успех исламистской идеологии в молодом поколении объяснялся также несбывшимися надеждами 80-х годов. Во Франции движение «СОС-расизм», стремившееся собрать под едиными антирасистскими знаменами все молодежные течения, использованное, кстати, президентом страны Франсуа Миттераном для подрыва позиций Национального фронта и раскола коалиции правых сил, оставило после себя лишь воспоминания о ярких выступлениях, лишенных, однако, социального наполнения. Движение «бёров» (на жаргоне «верлан» — перестановка слогов reubeu, «араб»), пытавшееся сформировать особое самосознание молодых французов магрибинского происхождения на базе их двойной культурной принадлежности, быстро обнаружило свою ограниченность, способствовав в первую очередь возвышению «бёржуа-зии» — узкого слоя образованной элиты. Фактический провал этих инициатив оставил у многих «младших братьев» — «дружков» движения «СОС-расизм» и «бёров» чувство горечи и разочарования в концепциях создания новой идентичности, которые отдавали предпочтение принятию ими ценностей французской культуры и ставили ислам на последнее место.

В складывавшихся условиях, благоприятствовавших исламистской даава, ассоциации, связанные с движением «Братьев-мусульман», пакистанской «Джамаат-и ислами» и турецкой «Рефах партией», действовавшие в Европе, приспособили свою идеологию к запросам неимущей городской молодежи, которая казалась им уже созревшей для прозелитизма. Этим объяснялся расцвет пропагандистской литературы на французском, английском, немецком и других языках, на которые переводились проповеди, читавшиеся в мечетях, брошюры с текстами Сайида Кутба и Маудуди. Всё это контрастировало с предыдущим десятилетием, когда языки стран происхождения были главным средством распространения исламистских идей. Кроме того, до 1989 года европейские государства были объявлены исламистскими движениями «заповедной» территорией: эти страны служили всего лишь местом вербовки активистов и сторонников, которые должны были вернуться в свои страны, чтобы вести единственную стоящую борьбу — против безбожных режимов. Было сделано всё, чтобы избежать конфликта с местными властями. Высылка из страны активистов-хомейнистов, попытавшихся спровоцировать беспорядки в среде иностранных рабочих в начале 80-х годов, стала ярким свидетельством того, что соотношение сил было явно не в пользу исламистов. В европейском исламе социальный план проповедничества был отделен от политического. Благотворительная деятельность, помощь нуждавшимся, моральная поддержка, то есть все проблемы повседневной жизни были возложены на религиозные группы и аполитичные братства, поддерживавшиеся в своей работе консульствами и «официальными» имамами, которые организовывали курсы по религиозному воспитанию детей иммигрантов. Исламистские же движения занимались вербовкой кадров для идеологической борьбы против алжирского, марокканского, тунисского, турецкого правительств, а также против индийского присутствия в Кашмире, но остерегались оказывать какое-либо давление на власти стран пребывания.

Таким образом, первые поколения европейской молодежи мусульманского вероисповедания коренным образом изменили ситуацию. Их родители, в большинстве своем так и не сумевшие вжиться в новую, чуждую для них культурную среду, зачастую несли на себе груз пережитков колониальной эпохи. Напротив, их дети стали поколением, уверенным в себе и в своих силах, способным отстаивать свои права, различать врагов, добиваться своих целей в странах, гражданами которых они являлись и на языке которых говорили. Во Франции, Англии и Германии на образование, юстицию и полицию возлагалась вина за отчисление из школ, проблемы доступа на рынок труда, слишком частые задержания «за внешность» и т. д. Эти проблемы уже поднимались антирасистскими организациями в 80-х годах, однако к концу десятилетия они встали с особой остротой, так как к концу десятилетия антирасистское движение утратило свой престиж, а новые поколения становились все более многочисленными. Исламистская интеллигенция устремилась в эту брешь. Расставшись со стратегией «неприкосновенности» Европы, исламисты решили вторгнуться на европейское политическое пространство, взяв на себя роль выразителя интересов неимущей городской молодежи, которую они по этому случаю назвали «исламской общиной». Смена стратегического курса подкреплялась теоретическим обоснованием: если мусульмане являются гражданами европейских государств, то эти страны уже нельзя более причислять к категории дар аль-ахд, то есть «территории договорного мира». В исламской доктрине этот термин служит для обозначения той части дар аль-куфр («территории безбожия», антипода дар аль-ислам), на которой верующие могут жить спокойно. В давние времена дар аль-ахд охватывал территории, правитель которых подписывал мирный договор с повелителем правоверных: последние — торговцы, путешественники, моряки — могли мирно предаваться здесь своим занятиям. В пределах дар аль-куфр дар аль-ахд противопоставлялся дар аль-харб(«территории войны»), на котором мусульмане обязаны были вести джихад. На протяжении 80-х годов только представители ливанской «Хизбаллах», совершившие ряд террористических актов в Париже в 1985 и 1986 годах, действовали так, будто Франция являлся частью дар аль-харб. Большинство же исламистов, обосновавшихся в Европе, вплоть до конца 80-х годов рассматривали ее территорию как дар аль-ахд. Следовательно, на «территории договорного мира» не подобало требовать применения законов шариата, поскольку правитель этих земель являлся кяфиром, «безбожником». Таким образом, исламистские организации, выступавшие от имени «общины», не могли действовать в данных условиях. В 1988 году они объявили Европу территорией дар аль-ислам, так как проживавшее там многочисленное мусульманское население обрело гражданство европейских государств. Мусульмане могли объединяться в этих странах в исламские сообщества, практиковавшие законы шариата и имевшие полное право на политическое представительство.

В Германии, Великобритании, Нидерландах эволюция исламистской доктрины не вызвала заметных изменений: каждое из этих государств, согласно конституционным законам, предоставляло этническим «меньшинствам» право на самоорганизацию в сообщества, даже поощряло их к этому. В Германии, где законы о натурализации делали чрезвычайно затруднительным получение гражданства турком, даже если он родился и получил образование в этой стране, общинная логика служила компенсацией за отказ в общественной интеграции, даваемой предоставлением гражданства. Не имея шансов стать немцами, эти люди были тем более вынуждены вести замкнутый образ жизни, говорить только на родном языке, покупать продукты в «этнических» магазинах, устраивать пикники в общественных парках и заставлять своих женщин ходить в платках. Множа проявления своей «инаковости», это население усиливало позиции сторонников «права крови» в их жестком определении понятия «Heimat» (нем. — родина).

В Соединенном королевстве, где, напротив, на протяжении многих лет можно было легко получить британское подданство, особенно для выходцев из стран Содружества, даже если они не знали английского и не проявляли стремления к вживанию в культурную среду страны пребывания, правительство больше поощряло общинный образ жизни, чем индивидуальную интеграцию. Таким образом, английские власти продолжали «коммуналистскую» традицию Британской империи в Индии, при которой конфессиональная принадлежность индусов, мусульман или сикхов определяла их политическое представительство, а руководитель каждой религиозной общины становился выразителем интересов своих единоверцев во властных структурах. Так, в Бредфорде, Бирмингеме и других городах муниципалитеты передавали советам мечетей целый ряд посреднических функций во взаимоотношениях с их паствой: регулирование безработицы, благотворительную деятельность и др. В ответ на оказываемое доверие имамы агитировали своих прихожан голосовать за того кандидата от лейбористской или консервативной партии в парламент, который брал на себя обязательство поддерживать создание школ для девочек, чтобы не допускать для учениц-мусульманок смешения полов, считавшегося запретным, обеспечивать наличие хсишльных блюд в школьных столовых и прочее, что способствовало бы общинной замкнутости и могло бы укреплять авторитет религиозных деятелей.

Напротив, во Франции, где сразу две традиции — светскости и якобинства — противились введению религии в общественную сферу и созданию общинных перегородок между гражданином и государ ством, новый курс, выбранный исламистами-интеллектуалами, быстро выродился в конфликтную ситуацию вокруг ношения платка в учебных заведениях. В соответствии с республиканской логикой интеграции, все учащиеся, невзирая на социальное, этническое или религиозное происхождение, были равны в праве на получение знаний и в своих гражданских правах. Учащиеся не должны были публично проявлять свою конфессиональную принадлежность, которая подчеркивала бы их отличия от всех остальных, вместо того чтобы стремиться к поиску точек соприкосновения. Исламисты же считали, что, с тех пор как Франция стала считаться дар аль-ислам, ученицам-мусульманкам должно было быть разрешено соблюдать предписания шариата (в их интерпретации последователями Сайида Кутба и Маудуди) и носить хиджаб. Обосновавшиеся на территории континентальной Франции исламистские движения, которые первыми выступили с этим требованием, подхватили удобный лозунг, позволивший им начать процесс контролируемого развода с государством. В глазах их адептов и сторонников «закон Бога», то есть шариат, должен был стать уставом французских колледжей и лицеев, требования которых отодвигались на второй план. Тем самым исламисты стремились изменить культурныйрасклад сил между бедной («обездоленной») городской молодежью из иммигрантской среды и «наглыми» учреждениями государства. Заставив последнее отступить и вынудив его изменить свое определение светскости, исламистские активисты рассчитывали навязать себя в качестве представителей общины, завоевав немалый авторитет у молодежи, для которой они организовывали летние лагеря и образовательные курсы. Перехватив инициативу у слабеющих коммунистов, исламисты активно занимались социальной деятельностью и создавали программы летнего отдыха по модели египетских «джамаат исламийя», в которых культивировались нормы «чистой исламской жизни».

Первое «дело о платке» возникло осенью 1989 года, за ним последовали другие, и так продолжалось вплоть до середины 90-х годов. Руководители Союза исламских организаций Франции играли в них главную роль. Союз входил в движение «Братья-мусульмане», которое пользовалось благосклонностью Саудовской Аравии. Союз приобрел замок в предместье Парижа, в котором готовились имамы для проведения проповеднической деятельности среди европейской мусульманской молодежи. Союз находился под высоким покровительством египетско-катарского шейха Юсефа аль-Карадави. Ежегодно в конце декабря Союз проводил большое собрание, которое позволяло ему привлекать к себе общественное внимание. На собрание, помимо деятелей мирового исламизма, приглашались университетские профессора и представители духовенства, которые обращались к тысячам молодых жителей предместий, приезжавших на специально арендованных для этой цели автобусах. Втянувшись в конфликт вокруг проблемы ношения платка, Союз преследовал стратегическую задачу выставить себя перед властями в роли полномочного представителя исламских общин. В обмен на уступки со стороны правительства Союз брал на себя обязательство держать «в рамках» обездоленную и потенциально нестабильную молодежь, бороться с правонарушениями, токсикоманией и склонностью к насилию.

Тактика проникновения в мусульманские общины, наряду с признанием Франции территорией дар аль-ислам, имела целью превратить контроль над европейским исламом в политическую ставку французской внешней политики, вменив в обязанность внешнеполитическим органам посредническую миссию в конфликтах между исламистами и властями стран Магриба и Ближнего Востока. Не являясь более частью дар аль-куфр («территории безбожия»), Франция должна была иметь гарантию, что ни один джихад не будет развязан на ее территории, — что было поставлено под сомнение терактами, совершенными в 1995 году по инициативе алжирской ВИГ, о чем будет рассказано в следующей главе. Европейские исламские организации, проводившие активную деятельность в 1989 году, стремились укрепиться в среде неимущей молодежи пригородов, преследуя долгосрочные перспективы, в которых была исключена стратегия насилия. Напротив, исламисты пытались заручиться поддержкой «демократических слоев» французского общества, которому дело о платке было преподнесено в аспекте требований, относившихся к свободе выражения и вероисповедания. При выступлениях в СМИ исламистская интеллигенция отводила первую роль девушкам в платках, которые высказывались за получение современного образования при сохранении нерушимых ценностей своей религии и защите их от любых посягательств. Для этих девушек, как и для их «братьев», культивировавших в качестве мужского религиозного отличительного признака ношение бороды по примеру Пророка, привлекательность общинного образа жизни объяснялась неудачами индивидуальной интеграции республиканского типа. За доказательствами далеко ходить не приходилось: подавляющее большинство молодых людей мусульманского вероисповедания, хорошо знавших культуру своей новой родины и даже ассимилированных французским обществом благодаря полученному школьному образованию, были невостребованы этим обществом, подвергались тяжелому прессингу безработицы и нищеты и, в конце концов, скатывались к общественно-государственному нигилизму. Внутри общины царила взаимовыручка. Общинная солидарность, усиливавшаяся религиозной идентичностью исламистского образца, превозносившей изгоев и развенчивавшей сильных мира сего, казалась тогда многим детям иммигрантов панацеей от всех бед. В результате даже стал набирать силу процесс обращения в ислам некоторых молодых чистокровных французов, англичан и немцев.

Вот в таких условиях и вышла в свет фетва аятоллы Хомейни, приговаривавшая к смертной казни Салмана Рушди. В это время европейский ислам переживал период перемен. Как и случившаяся десятью годами ранее иранская революция, совпавшая по времени с сооружением первых мечетей на территории Франции, фетва вызвала скорее обратный процесс: она спровоцировала рост антагонизмов между коренным населением и общей массой мусульман, которые стали ассоциироваться с насилием и фанатизмом. Фетва Хомейни появилась в разгар эволюционного процесса, поставив в затруднительное положение исламистские организации по обоим берегам Ла-Манша, упорная работа которых по возведению общинных конструкций опиралась на пропагандистский имидж движения, способного в глазах европейских правительств укротить потенциальную фронду неимущей молодежи.

В Соединенном королевстве последователи Маудуди на начальном этапе кампании против «Сатанинских стихов», так же как и группы барелви и деобанди, подвергшие книгу публичному сожжению в Бредфорде, отмежевались от фетвы, заявив, что они требовали запрета романа, но не казни его автора. Однако некоторая часть молодежи пакистанского происхождения, доведенная до отчаяния хронической безработицей, не встречая реальной помощи и поддержки со стороны общины, воспользовалась случаем для выражения своей ярости и вызова властям во время гневных манифестаций протеста, на которых слышались призывы к смертной казни автора «Сатанинских стихов». Вершиной экстремизма стало создание проирански настроенным исламистом Калимом Сиддики параллельного парламенту в Вестминстере «мусульманского» парламента, «избранные» члены которого претендовали на роль законодателей, получивших мандат доверия от своих избирателей-мусульман в Великобритании. Эта малопопулярная и явно провокационная инициатива не имела успеха, однако она напоминала о том, что доведение до крайности общинной идентичности во многих случаях привело к фрагментации обществ. В других европейских странах дело Рушди получило лишь слабый резонанс в мусульманской среде: даже если многие верующие не одобряли публикацию романа, который они рассматривали как оскорбление своей веры, тем не менее большинство отнеслось к нему с полным безразличием. В конечном счете это касалось прежде всего Ирана и выходцев с Индийского субконтинента. Арабов и турок не слишком волновало то, что один саудовский министр назвал «второстепенной и оторванной от реальности битвой», главный результат которой состоял в том, что она «сделала ислам легкой добычей для любого, кто хотел напасть на него или нанести ему ущерб».[211]

Тысяча девятьсот восемьдесят девятый год явился апогеем исламистской экспансии. Это произошло через 20 лет после того, как идеи Кутба, Маудуди и Хомейни стали подхватываться студентами и молодой интеллигенцией. Учение основоположников исламизма встретило вначале благожелательный отклик в среде новых поколений неимущей городской молодежи, а затем и в кругах религиозной буржуазии. Десятилетие, открывшееся иранской революцией и прошедшее под знаком Хомейни, заканчивалось полным триумфом, предвещавшим, казалось бы, новые победы: в 1989 году, с уходом из жизни Хомейни, буря, вызванная во всем мире его предсмертной фетвой, свидетельствовала о том, что мобилизационная способность исламизма не понесла никакого урона. В том же году исламистский режим захватил власть в Судане. В Алжире шло становление Исламского фронта спасения, превратившегося вскоре в массовое народное движение, которому правительственные канцелярии многих стран пророчили победу. В Палестине, единственной стране, где еще господствовал национализм, с началом интифады стала набирать силу мощная составляющая исламизма, партия «Хамас», с которой была вынуждена считаться ООП. Повсюду в мусульманском мире правительства оказывались вынужденными идти на многочисленные уступки оппозиционным силам, требовавшим претворения в жизнь законов шариата и добивавшимся религиозной легитимности от улемов, торговавших своей поддержкой взамен на наполнение идеологического поля идеями и духовными ценностями в ущерб светской интеллигенции. И наконец, помимо государств традиционного дар аль-ислам, движение совершило прорыв на Запад благодаря поколению молодежи, детям иммигрантов первой волны. Динамизм поступи ислама был таков, что ему удалось поставить под сомнение такие укоренившиеся ценности западной цивилизации, как светскость французского общества:

1989 год, когда Республика готовилась торжественно отметить 200-летие Великой революции, останется отмеченным в истории Франции дискуссиями и волнениями, вызванными проблемой исламского платка. Самой примечательной особенностью этого года станет падение коммунизма, ярчайший символ которого — Берлинская стена — будет разрушен в ноябре. Вывод советских войск из Афганистана 15 февраля того же года явится признанием поражения Красной Армии в афганском джихаде. Исламизм в глазах его деятелей, пусть и при поддержке США, не только сверг коммунистический режим, но и проложил себе дорогу в новое территориальное пространство после развала Советского Союза: от Боснии до Чечни и Средней Азии все государства возвращались в сообщество правоверных. Однако последнее десятилетие XX века, несмотря на многообещающее начало, не воплотило в реальность надежд, возлагавшихся на него деятелями исламизма.