Глава 4 Война в Боснии: Неудачная прививка «джихада»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

Война в Боснии: Неудачная прививка «джихада»

Распад бывшей коммунистической Югославии в результате националистических трений в ее различных частях напомнил миру о существовании в центре Европы славянских народов мусульманского вероисповедания — забытых потомков местных жителей, принявших ислам в эпоху Османской империи в ходе ее экспансии на Балканах начиная с XIV века.[242] В марте 1992 года была принята Декларация о независимости Боснии и Герцеговины, где проживало большинство этих мусульман, наряду с сербами и хорватами.[243] Сразу же за этим последовала военная агрессия сербских вооруженных формирований против Сараево — столицы нового государства.[244] Война продолжалась более трех лет, унесла жизни 150 тысяч человек и вынудила примерно 2 млн человек покинуть родные края, в основном в результате «этнических чисток».[245] В западной прессе политика Белграда подчас приравнивалась к зверствам нацистов времен Второй мировой войны, особенно после появления первых документальных кадров из лагерей с похожими на скелеты пленными и когда стало известно о массовых захоронениях жертв, мотивация убийств которых часто характеризовалась как стремление к геноциду.[246] В мире ислама, где большинство людей также впервые узнало о существовании Боснии, с энтузиазмом восприняли весть о том, что в центре Европы появилось новое мусульманское государство. Сербская агрессия и этнические чистки воспринимались ими в конфессиональных категориях. В происходившем усматривали новую форму крестового похода, холокост, совершавшийся по религиозным причинам, и это породило специфически мусульманские формы солидарности с обретенными единоверцами на Балканах.[247] Исламское пространство, которое символически распространилось на Западную Европу в 1989 году с вынесением фетвы против Салмана Рутттди и переживало глубокий раскол после войны в Заливе в 1991 году, внезапно вновь расширилось к западу, на этот раз за счет Центральной Европы, и теперь включало в себя уже коренных мусульман, а не иммигрантов. Однако, едва появившись, эта новая мусульманская земля, казалось, вот-вот исчезнет в бойне, учиненной сербами при молчаливом потакании Запада с его пресловутыми правами человека.[248] Апологеты Ирака сразу же заявили о «двойном стандарте» тех, кто наложил эмбарго на эту страну, регулярно совершал бомбардировки ее территории, представлял Саддама Хусейна в виде дьявола, но не накладывал никаких санкций на Сербию Слободана Милошевича. Они любили повторять, что кровь мусульман дешевле их нефти. В стане государств мусульманского мира, участвовавших в операции «Буря в пустыне», проявление солидарности с Боснией превратилось в пробный камень для правивших режимов. Исламистская оппозиция не преминула воспользоваться этим затруднением для обвинения властей в пассивности, сговоре с Западом, очередном предательстве уммы после присоединения к международной коалиции для разгрома войск Багдада.

Таким образом, в 1992–1995 годах Босния стала главным объектом внимания для исламского мира после окончания джихада в Афганистане, перехода Кабула в руки моджахедов в апреле 1992 года (одновременно с вступлением сербской милиции в Сараево) и растворением интифады в израильско-палестинском мирном процессе. В отличие от гражданской войны в Алжире — которая тоже началась в 1992 году, но, поскольку в ней с обеих сторон участвовали мусульмане, получила меньший резонанс в масштабах уммы[249] — война в Боснии дала возможность проявиться различным стратегиям государств и оппозиционных движений, боровшихся за главенство в исламе. Как и в предыдущее десятилетие, здесь проявляли себя те же конкурирующие стороны: Иран, Саудовская Аравия, различные течения исламистского движения — от «Братьев-мусульман» до «салафитов-джихадистов». Однако контекст событий был уже иным, чем в Афганистане. Тегеран утратил свое революционное рвение после смерти аятоллы Хомейни; Эр-Рияд был обременен долгами после войны в Заливе, к тому же саудовская монархия испытывала давление со стороны внутренней оппозиции; лозунг джихада вызывал настороженность и неприятие на Западе, чем умело пользовалась сербская пропаганда.

Борьба за Боснию свелась к вялому соперничеству между Тегераном и Эр-Риядом и их союзниками. В основном они боролись за контроль над исламскими гуманитарными организациями, появившимися в зоне, где западные благотворительные неправительственные организации держали монополию. Последним мусульманские лидеры противопоставили собственные концепции благотворительности, что вызвало полемику о конечных целях этой деятельности. «Джихадисты» из Пешавара и новые добровольцы (их число оценивалось максимум в 4 тысячи человек)[250] отправились воевать в Боснию, но они не смогли придать войне сколь-либо значимый оттенок джихада, так как в отличие от Афганистана этот термин почти не встречал отклика у местного мусульманского населения. В своей массе оно оценивало конфликт с соседями-сербами или хорватами в совсем иных категориях.

Между тем боснийский ислам не оставался в стороне от изменений, которые с конца 60-х годов затрагивали эту религию в планетарном масштабе, вопреки полувековому господству социалистической идеологии в Югославии маршала Тито. В 1970 году, когда умер Насер, а Хомейни выпустил свой труд «За исламское правительство», в Сараево из-под полы передавался из рук в руки текст под названием «Исламская декларация», некоторые тезисы которого перекликались с манифестом, опубликованным в 1965 году Сайидом Кутбом под названием «Вехи на пути». Его автор, Алия Изетбегович, был членом панисламистской ассоциации «Млади Мусульмане» («Молодые мусульмане»), испытавшей влияние египетских «Братьев-мусульман». Основанная в 1941 году, она была распущена титовскими властями в 1949 году. Впервые побывавший в тюрьме за свои убеждения в 1946 году, он вновь оказался в заключении весной 1983 года после судебного процесса над тринадцатью активистами, обвиненными в «исламском фундаментализме» в первые годы после иранской революции. Спустя 7 лет, в марте 1990 года, в момент начавшегося распада Югославии, он создал Партию демократического действия (ПДД), первоначальное название которой — Югославская мусульманская партия — не было признано властями. В ноябре ПДД собрала все голоса мусульман на выборах в коллегиальный президентский орган Югославской Республики Босния и Герцеговина. Соответственно, сербская и хорватская националистические партии одержали победы в своих округах.[251] Изетбегович, бывший член ассоциации «Молодые мусульмане», стал первым демократически избранным президентом страны, в которой население (как в Сербии и в Хорватии) в основном не придерживалось строгих религиозных убеждений.[252] Ему удалось заручиться поддержкой избирателей, сделав свою партию символом национальной идентичности, определявшейся конфессиональной принадлежностью, в атмосфере взрыва национализмов[253] на всей территории распадавшейся Югославии.

Тем не менее совпадение между, с одной стороны, идеями панисламистского течения, давно созданного, но крайне мало популярного, и с другой — электоральным выбором населения, не очень симпатизировавшего этой идеологии — при всей своей растерянности в связи с распадом Югославии и войной, — не подтолкнуло руководителей ПДД ни к провозглашению исламского государства, ни к введению шариата, на что уповали боевики джихада, горевшие желанием превратить Сараево в новый Кабул. Не кто иной, как США и в меньшей степени Западная Европа, благодаря Дейтонским соглашениям, заключенным в ноябре и подписанным в декабре 1995 года в Париже, положили конец столкновениям. Ценой этого стало включение Боснии в европейскую сферу, что не позволило исламскому пространству определять дальнейшую судьбу страны и привело к уходу — вынужденному и принудительному — «добровольцев», прибывших в Боснию из Пешавара, Каира и Тегерана.

Провал исламизма в Боснии стал одним из первых признаков двух характерных для 90-х годов явлений. Первое из них — это постепенное расхождение в мировосприятии между радикальными исламистами и мусульманским населением, в глазах которых исламистская утопия теряла свою притягательную силу. Второй феномен — это выработка тем же населением модели демократического мусульманского общества, которая выходила за рамки исламистской модели и предлагала такую интерпретацию культурной традиции, которая позволяла мусульманам полноправно вписаться в современность, не теряя в ней своей самобытности, — и это на исходе войны с ее жестокостями, совершенными во имя закрытой и эксклюзивистской концепции идентичности.

Чтобы понять эти явления, необходимо вначале представить себе, каким образом происходило становление мусульманской идентичности в Боснии и Герцеговине с тех пор, как она была поставлена под сомнение военными победами Австро-Венгрии, оккупировавшей эту бывшую провинцию Османской империи в 1878 году, после Берлинского конгресса. В Боснии исламизированные славяне составляли господствующее меньшинство, в котором городская элита и землевладельцы сохраняли свою власть и статус благодаря связям со Стамбулом. Австро-венгерская оккупация лишила их этого преимущества. Вдобавок она растворила их в сообществе, в котором хорваты-католики, пользовавшиеся покровительством Вены до Первой мировой войны, а затем сербы-православные, правившие с 1918 по 1941 год независимым Югославским королевством, сохраняли политическое главенство. Эта ситуация напоминала положение индийских мусульман, которые после победы Англии над последним могольским султаном, сидевшим в Дели, оказались меньшинством в государстве, где шариат уже не мог практиковаться, и столкнулись, как мы это видели выше, с проблемой определения своей религиозной и политической идентичности. В отличие от Индии, где эмиграция (хиджра) в земли ислама была длительным и трудноосуществимым предприятием, мусульманские элиты Балкан, наиболее привязанные к Блистательной Порте, эмигрировали в Стамбул, где община боснийского происхождения была хорошо представлена при султанском серале. В данном случае мы не находим ничего общего с деобандским движением, которое стремилось сохранить в неприкосновенности свои религиозные обычаи в замкнутом общинном пространстве. Напротив, как и в Индии, боснийское общество сформировалось вокруг общин, разделенных по конфессиональному признаку, лидеры которых выступали от их имени в государстве Габсбургов. Когда оккупационной властью были организованы выборы (в 1910 году в Боснии и в 1911-м — в Индии), они прошли по одинаковой цензовой и конфессиональной модели: избиратели, в соответствии со своей религиозной принадлежностью, голосовали за представителей своей общины (мусульманской, сербской, хорватской или еврейской — в Боснии, индусской и мусульманской — в Индии). В период с 1918 по 1941 год в государстве, которое изначально называлось королевством сербов, хорватов и словенцев, мусульманское население оказалось перед угрозой утраты своей идентичности. Если эта община желала существовать на тех же правах, что и остальные общины, располагавшие территориями с более однородным населением, ей следовало преобразоваться в нацию. Населяя в основном зоны, где большинство составляли хорваты (на западе) и сербы (на востоке), мусульмане оказались зажаты между первыми и вторыми, считавшими их «исламизированными хорватами» или «исламизированными сербами». Между тем Босния и Герцеговина утратила территориальную автономию: в 1929 году она была разделена на четыре департамента (бановины). В этой обстановке, когда конфессиональной принадлежности становилось всё труднее превращаться в политическое сообщество, основанная в 1919 году мусульманская партия «Югословенска Муслиманска Организация» (ЮМО, «Югославская мусульманская организация») пришла в упадок, в то время как другие формы конструирования идентичности получили развитие. Кроме Коммунистической партии, обретавшей влияние также среди сербов и хорватов, на арену вышло и панисламистское течение. Для него конфессиональная принадлежность должна была превратиться в мотив борьбы за возрождение Общины правоверных во всем ее величии и в планетарном масштабе. В самом деле, боснийские улемы в еще большей степени, чем их арабские коллеги», были шокированы упразднением османского халифата, провозглашенного Ататюрком в 1924 году, так как халифат составлял их главную опору: реисульулема («глава улемов»), осуществлявший верховную религиозную власть, назначался с религиозной санкции Стамбула. Набожное молодое поколение обратит свои взоры в сторону исламистских движений, зародившихся в Каире к концу 20-х годов, создав в 1936 году ассоциацию «Аль-Хидайе» («Прямой путь»), а в марте 1941 года — ассоциацию «Молодые мусульмане».[254] Вербуя сторонников в среде образованной молодежи, последняя превратит ислам в его салафитской и пуританской форме, как и египетские «Братья», в способ организации общества. Эта идеология будет противостоять коммунизму и фашистским течениям, которые получат хождение в той же среде.

После вторжения нацистов, произошедшего через месяц после создания «Молодых мусульман», некоторые из ее активистов вступили в дивизию СС «Ханджар» («Кинжал»), сформированную из боснийских мусульман муфтием Иерусалима Амином аль-Хусейни, «гостем Третьего рейха».[255] Впоследствии партизанскому движению во главе с Тито, генеральным секретарем Компартии, удалось вовлечь в свои ряды немало мусульман, укрывая их от военных формирований усташей (пронацистских хорватов) и четников (сербов), которые устраивали резню на контролировавшихся ими территориях.[256] После освобождения Югославии коммунистический режим распустил «Аль-Хидайе», скомпрометировавшую себя сотрудничеством с оккупантами, а в 1949 году удар был нанесен и ассоциации «Молодых мусульман», четверо руководителей которой были приговорены к высшей мере.

Как ни парадоксально, именно коммунистическая Югославия во главе с Тито заложила основы формирования мусульманской национальной идентичности, чем сумела воспользоваться ПДД. После пятнадцатилетних попыток официальной идеологии утвердить политический и культурный централизм, призванный сплотить всё население страны в единую югославскую коммунистическую общность, в 60-е годы наступила разрядка. В это десятилетие стал подчеркиваться федеративный характер государства и предоставлена, пусть ограниченная, возможность для дебатов, которые резко контрастировали с очень строгой цензурой, принятой в восточном блоке. В отличие от других республик в составе Югославской Федерации, которые соответствовали «нации» (сербской, хорватской, словенской, македонской и др.), в Боснии и Герцеговине отсутствовала «боснийская нация»: здесь проживали сербы, хорваты и «не определившиеся» — лишь в переписи 1961 года впервые появилось понятие «Мусульмане» (sicl), носившее этническую окраску. С 1968 года оно стало синонимом новой «национальности». «Мусульмане» (с прописной буквы) — это население, говорившее на сербохорватском языке и исповедовавшее ислам, в то время как «мусульмане» (со строчной буквы) — это все приверженцы ислама, независимо от их национальности (например, албанцы Косово). Это секуляризированное утверждение национальной идентичности, основанное на конфессиональной принадлежности, напоминало определение мусульман и евреев в период создания Пакистана в 1947 году и Израиля в 1949 году. Оно происходило в тот момент, когда «мусульманское» население Боснии стало самой крупной демографической группой в этой республике, а его элита проникла в политический аппарат и в сферу экономики Югославии; Тито стал выдвигать их на первые роли, чтобы проводить международную стратегию Югославии как лидера Движения неприсоединения, в котором участвовали многие мусульманские страны, такие как Египет и Индонезия.

Мусульмане являлись единственной нацией в Федеративной Югославии, не имевшей своей собственной территории. Секуляризация в их среде развивалась такими же быстрыми темпами, как и среди других национальностей, населявших страну. Единственной автономией, которой они обладали; была религия: политические, экономические и культурные институты в Республике Босния и Герцеговина были многонациональны; помимо мусульман в них были представлены и сербы и хорваты. «Исламская община» («Исламска Заедница») являла собой организационную структуру под управлением улемов и выполняла функции официально признанного властями религиозного института, в ведении которого находились мечети и медресе Сараево. Она прилагала все усилия, чтобы наполнить понятие «мусульманский» религиозным содержанием. Этот процесс во многом напоминал, но в уменьшенном масштабе, деятельность партий улемов и «Джамаат-и ислами» в первые десятилетия существования Пакистана. «Община» поощряла становление панисламистского движения, подвергшегося репрессиям в конце 40-х годов. «Исламская декларация», разработанная Алией Изетбеговичем в 1970 году как «программа исламизации Мусульман и мусульманских наций», свидетельствовала о том, что ее автор был восприимчив к новым идеям, посеянным в окружающем мусульманском мире исламистскими мыслителями.[257] Эти идеи притягивали студентов и учащихся медресе, в основном выходцев из сельской местности. Они не принадлежали к обеспеченным семьям элитных слоев «Мусульман» Сараево, снимавшим сливки с политики модернизации, проводившейся режимом. Таким образом в начале 70-х годов возникало поколение исламистской интеллигенции. У нее было много общего с интеллигенцией других мусульманских стран: те же ссылки на мыслителей, вышедших из рядов «Братьев-мусульман», то же социальное происхождение из недавно урбанизированной среды на фоне демографического взрыва в «мусульманском» населении Боснии. Однако, помимо исламистской интеллигенции, не было иных социальных групп, которые могли бы на базе общих идей сформировать движение, подобное тому, что было создано в Египте, Пакистане и Малайзии. В социалистической Боснийской Республике отсутствовали набожная буржуазия и бедная городская молодежь. В 1970–1990-е годы боснийские исламисты оставались интеллектуальным течением, представители которого были связаны прежними отношениями и превратностями судьбы, но не составляли социального движения. Главным испытанием для него явился процесс над тринадцатью исламистами, начатый весной 1983 года — в период, когда победа иранской революции (февраль 1979 года) породила чувство тревоги, а смерть Тито (май 1980 года) лишила югославскую систему опоры, открыв путь к соперничеству национализмов, которое взорвет страну. Этот политический процесс, в результате которого Алия Изетбегович и его сотоварищи по несчастью были приговорены к длительным срокам тюремного заключения по обвинению в «фундаментализме», ослабил течение, тормозя распространение его идеалов за пределы студенческой среды. Однако он придаст движению неоспоримую легитимность, когда в конце десятилетия на арену выйдут новые элиты, способные служить воплощением «мусульманского» национализма в обстановке общего разброда, а затем и в драматические годы войны.

Создание ПДД в марте 1990 года стало делом рук бывших фигурантов судебного процесса 1983 года, вокруг которых объединились молодые имамы, исламистская интеллигенция, получившая светское образование, отдельные коммерсанты и журналисты. Несмотря на то, что партия выражала интересы узкого круга интеллигенции и не имела опоры в массах, ей удалось укрепить свои позиции в том организационном вакууме и политической неразберихе, которые царили в обществе, с катастрофической быстротой утрачивавшем наработанный с 1945 года идеологический багаж. Партия выступала в роли полномочного представителя «Мусульман», которые пытались извлечь выгоду из стычек между сербами и хорватами, решившими провозгласить свои независимые государства и соблазненными идеей раздела боснийской территории. За 8 месяцев, отделивших создание партии от избрания Изетбеговича президентом Боснийской республики, ПДД превратилась в массовую партию при поддержке видных функционеров, связанных с Лигой коммунистов. Самым видным из них стал Фикрет Абдич, директор комбината «Агрокомерц», замешанный в громком финансовом скандале 1987 года и не имевший никакого отношения к исламистскому движению. На ноябрьских выборах 1990 года партия получила множество голосов в сельских районах и маленьких городках. В Сараево население отдало предпочтение программам «гражданских» партий, враждебных национализму, будь то мусульманский, сербский или хорватский. Однако в итоге победу одержали три националистические партии — ПДД, Сербская демократическая партия (СДП) и Хорватский демократический союз (ХДС). К власти пришла временная коалиция трех партий, в которой две последние, СДП и ХДС, тяготели, соответственно, к Сербии и Хорватии.[258]

В апреле 1992 года, спустя месяц после провозглашения независимости, за которую не проголосовали депутаты-сербы, и на следующий день после признания новоиспеченного государства Европейским Сообществом, в Боснии вспыхнула война. С «мусульманской» точки зрения ситуация выглядела довольно сложной. Мусульмане, деревни которых подвергались атакам сербских ополченцев, называли себя так, имея в виду свою национальность: религиозная практика среди них была распространена мало. Тем не менее ПДД, представлявшая их интересы и за которую они проголосовали на выборax, возникла на базе именно религиозного течения, главным идеологом которого был Изетбегович. Однако со времени выхода в свет в 1970 году его «Исламской декларации» взгляды лидера ПДД претерпели определенную эволюцию. Его книга «Ислам между Востоком и Западом», вышедшая в свет в 1988 году, как и последующие статьи и брошюры, отличалась значительно меньшим радикализмом, чем его юношеские опусы. Стремление к исламскому государству уступало в них место требованию демократии — теме, более способной привлечь симпатии секуляризированных городских средних слоев. Последние составляли основную часть кадров и интеллектуалов Сараево и настороженно относились к партии, происхождение которой оставалось подозрительным в их глазах. И по мере эскалации военного конфликта ПДД будет всё больше нуждаться в этих социокультурных слоях, в их технических, организационных и военных способностях. В первую очередь с ними захотят контактировать западные правительства и интеллектуалы — ценный ресурс с точки зрения культивирования имиджа Сараево как «культурной столицы Европы», подчеркивания его открытости и терпимости по контрасту с варварством сербского ополчения, проводившего этнические чистки. Так, в октябре 1993 года «гражданские» партии приняли участие во власти, а Харис Силайджич был назначен премьер-министром. После своего ухода из правительства в январе 1996-го он станет одной из главных фигур в стане «мусульманских демократов», выступавших с критикой «государственной» ПДД.

Война явилась испытанием для определения мусульманской идентичности в Боснии, которую пришлось искать между исламистскими концепциями части правящих элит и секуляризированной версией, близкой большинству общества. Те, кто осуществлял этническую чистку с ее зверствами, не задавались вопросом, были ли их жертвы людьми религиозными или светскими.[259] Эти преследования способствовали (особенно у некоторых вынужденных переселенцев, потерявших всё) появлению обостренного религиозного самосознания в духе воинствующего исламизма: оно выразилось в создании в рядах боснийской армии нескольких «исламских бригад», состоявших из этих перемещенных лиц, где строго соблюдались исламские запреты и предписания. Это явление не получило широкого распространения, несмотря на поддержку со стороны некоторых руководителей ПДД, различных иностранных исламских благотворительных организаций и «джихадистов», прошедших подготовку в лагерях Пешавара.

На «исламскую солидарность» с Боснией были потрачены целые реки чернил, использованы многие тонны писчей бумаги, она стала поводом для многих деклараций. Однако это движение оказалось в ситуации, в которой получение конкретной помощи было затруднено наличием международных «ограничителей», гораздо более сложных, чем это было в случае солидарности с Палестиной или Афганистаном.[260] Кроме Ирана, государства и организации, желавшие продемонстрировать ее, не имели прочных связей в боснийском обществе, европейский характер которого был для подобной операции обстоятельством новым и неудобным.

Организация Исламской конференции — подходящий для этой инициативы форум, находившийся под доминирующим саудовским влиянием, — оказалась под тройным нажимом: иранского активизма, радикальных исламистских оппозиционных движений и «салафитов-джихадистов» с их неконтролируемыми инициативами, видевшими в Боснии новый фронт священной войны.

У Ирана были давние связи с основателями ПДД: трое из участников процесса 1983 года были арестованы югославскими властями сразу же по возвращении с одного из конгрессов по объединению шиитов и суннитов, которые Хомейни ежегодно собирал в Тегеране в пику Ираку и Саддаму Хусейну. А иранская революция с ее современным и иконоборческим духом была более привлекательной для европейского исламистского истеблишмента ПДД, нежели ваххабитский консерватизм с его средневековым душком, с его догматизмом и всеми его «косными» аспектами, которые осуждала «Исламская декларация» 1970 года. В 1992 году Тегеран проявил особую активность на двух чрезвычайных конференциях ОИК по Боснии — в Стамбуле (июнь) и Джидде (декабрь). Вторая конференция, в которой участвовал Изетбегович, пыталась добиться снятия эмбарго, наложенного Советом Безопасности ООН на поставки оружия для Боснии,[261] ссылаясь на то, что сербы располагали арсеналами бывшей югославской армии. Тем не менее она завершилась принятием резолюций, которые, выразив солидарность с Сараево, не вступили в противоречие с резолюциями ООН по данному вопросу. Не было никакой возможности перед самыми радарами НАТО вооружать боснийцев так же, как это было с афганцами. Впрочем, с весны 1992 года Иран обошел эмбарго: оружие пошло через Турцию и аэропорт Загреба и попадало в боснийскую зону после того, как треть груза забирали себе хорватские войска.[262] На первых порах такая цепочка пользовалась «benign neglect» («доброжелательного невнимания») американской администрации, видевшей в этом один из способов нарушить баланс сил в бывшей Югославии в пользу хорватско-мусульманской федерации. Хотя афера вскрылась после публичной конфискации в апреле 1994 года в Загребском аэропорту нескольких тонн оружия, доставленного иранским самолетом (что дало повод американскому конгрессу начать расследование),[263] поставки не прекращались вплоть до заключения Дейтонских соглашений в декабре 1995 года. В соответствии с этими соглашениями и под сильным нажимом американцев иранские военные советники и инструкторы (по сведениям наиболее достоверных источников, их было несколько сотен) из корпуса «Стражей революции» (пасдаранов) были вынуждены покинуть страну. Параллельно с оказанием военной помощи Исламская Республика развернула на территории Боснии свою идеологическую работу, действуя через некоторых руководителей ПДД и пользуясь благотворительной деятельностью — через иранское Общество Красного Полумесяца. В отличие от ваххабитских организаций иранские действовали более эффективно, умело сочетая гуманитарную помощь с исламской солидарностью. Опросы общественного мнения, проведенные по окончании конфликта, показали, что 86 % боснийских мусульман были «дружественно расположены» к Ирану.[264] Успехи иранской стратегии обеспокоили не только американскую администрацию, приложившую все усилия, чтобы свести на нет достигнутые Тегераном результаты:[265] они также встревожили и конкурентов Ирана в международном исламском пространстве.

На фоне относительной инертности ОИК и руководителей суннитских государств исламистская оппозиция в этих странах сделала поддержку боснийцев своим троянским конем, с помощью которого она могла оспаривать религиозную легитимность режимов, обвинявшихся ею в пассивности. Так, в Египте «Братья-мусульмане» с 1992 года призывали к джихаду против сербов, такому же, как в Афганистане. Перед властью и всеми теми, кто связывал вернувшихся в страну «арабских афганцев» с терроризмом, охватившим в то время долину Нила, встала первостепенная задача — избежать нового, неконтролируемого ажиотажа вокруг этой темы. Отныне государство стремилось взять под контроль солидарность с Боснией, придав ей характер чисто гуманитарной и медицинской помощи и подавив всякие попытки начать вооруженный джихад.[266]

В Саудовской Аравии, где возникшее после войны в Заливе оппозиционное движение поставило под сомнение религиозную легитимность правящей династии, где боялись инициатив Усамы бен Ладена, так же как и конкуренции Ирана, власти и близкие им религиозные круги высказались в поддержку оказания Боснии военной помощи, то есть по сути вооруженного джихада. Однако монархия и духовенство опасались его перехода под контроль враждебно настроенных Эр-Рияду групп, как это только что произошло в Афганистане. Таким образом, помимо дипломатических инициатив, впрочем безуспешных, на первый план выдвигалась материальная и гуманитарная помощь. Джихад предпочитали вести более пером, нежели копьем. Помощь шла через специализированный филиал Всемирной исламской лиги и специальный фонд, управлявшийся губернатором Эр-Рияда принцем Салманом, который уже руководил подобным фондом, созданным для Афганистана. Начиная с 1992 года саудовская помощь Боснии составила около 150 млн долларов[267] государственных и частных пожертвований. В оказании благотворительной помощи Боснии помимо исламских гуманитарных организаций Аравийского полуострова и Малайзии впервые приняли участие ассоциации, занимавшиеся сбором средств среди мусульманского населения стран Западной Европы (прежде всего в Великобритании, где этому способствовало обаяние Юсефа Ислама — принявшего ислам бывшего поп-певца Кэта Стивенса, который возглавлял одну из самых активных благотворительных организаций — «Muslim Aid»). В европейских исламистских кругах дело боснийских мусульман позволяло развернуть движение солидарности, которое лишало монополии на оказание гуманитарной помощи западные христианские и светские организации, деятельность которых изображалась как вдохновленная миссионерскими целями. Это был также прекрасный предлог для выступления на моральном поприще, ставшем в 80-е годы важным политическим фактором в международных отношениях, — объединить мусульман Европы как таковых, способствовать их общинной сплоченности. Исламская специфика этой гуманитарной инициативы помогала избежать «растворения» их вклада в деятельности благотворительных ассоциаций универсальной направленности. Общая европейская идентичность боснийских мусульман и выходцев из Пакистана, магрибинцев и турок в Англии, Франции и Германии (при всех различиях между коренными жителями и теми, что перешли в ислам) являлась мощным стимулом, который эти ассоциации ставили на первое место. Жестокости, пережитые боснийцами — «коренными» европейцами, голубоглазыми блондинами, говорившими на том же языке, что и их палачи, и в большинстве своем сугубо светскими в поведении людьми, — свидетельствовали, по мнению некоторых активистов, о бесполезности всякой попытки ассимиляции мусульман-иммигрантов господствующей культурой западноевропейских обществ. В Боснии это не спасло мусульман: наоборот, спасение состояло в укреплении религиозных уз и усилении общины.

Некоторые исламские гуманитарные организации Боснии, объединившиеся в Координационный комитет (подобный Исламскому координационному совету, созданному в Пешаваре в 1985 году) под эгидой Саудовской Аравии, проводили в жизнь концепцию благотворительности, сочетаемой с даава — распространением веры. Она порождала многочисленные споры, поскольку предоставление помощи иногда увязывалось с выполнением теми, кому она адресовывалась, религиозных предписаний, трактовавшихся в самом ригористическом духе. Ходили слухи, что женщины, не носившие платка, не получали помощи, что те, кто не посещал мечеть, тоже не получали права на поддержку, и т. д. В условиях войны было невозможно точно зафиксировать подобных фактов, но именно такую репутацию снискали себе эти ассоциации.

Более радикальную форму распространения непримиримых концепций ислама применяли «салафиты-джихадисты», которые приехали в Боснию, чтобы вести здесь вооруженный джихад вопреки противодействию своих правительств. Насчитывая, по некоторым оценкам, около 2 тысяч боевиков (многие из которых были саудовцами и прочими выходцами из стран Аравийского полуострова), они прибыли в Боснию после вступления моджахедов в Кабул в апреле 1992 года. В то время как египтяне и алжирцы начали возвращаться в свои страны (где впоследствии многие из них примут участие в боевых операциях «Гамаа исламийя» и ВИГ), те, кто отправлялся в Боснию, практически не имели понятия о том, что такое европейская мусульманская страна, которую они рассматривали как новую часть исламской уммы, где можно было вести себя так же, как в Афганистане.

Одним из главных руководителей моджахедов в Боснии была сильная личность, «командир» Абу Абдель Азиз по прозвищу Барбарос (Рыжая Борода). Он получил его за свою длинную бороду, которую так же, как и тщательно уложенные волосы, красил хной по обычаю, приписываемому Пророку.[268] Ветеран Афганистана, в который он приехал в 1984 году по призыву Абдаллаха Аззама, он искал новое место для продолжения джихада после падения Кабула в 1992 году, колеблясь в выборе между Филиппинами и Кашмиром. «Прошло всего пятнадцать дней, и началась война в Боснии. Это подтверждают слова Пророка, да пребудет с ним мир и благодать: «Несомненно, джихад будет продолжаться до Судного дня». В Боснии начинался новый джихад, мы отправились туда и будем участвовать в нем, если на то будет воля Аллаха».[269] Отправившись на своеобразную разведку с четырьмя «афганцами», он охарактеризовал конфликт как джихад, после чего обратился за фетвами к трем салафитским улемам, которые ранее благословили Абдаллаха Аззама на войну в Афганистане.[270] Добровольцы, прибывавшие тогда в Боснию и превратившие город Зеница, куда можно было легко попасть из Хорватии, в место сбора, воевали либо самостоятельно, либо в составе 7-й («исламской») бригады боснийской армии, созданной в сентябре 1992 года. Идеологические конфликты с бойцами из числа коренных боснийцев заставили их объединиться в полк «Эль Муджахидун», специально созданный для них в августе 1993 года. В этой структуре Барбарос выполнял функции командира. Привыкшие воевать, «джихадисты», прибывшие с тяжелым вооружением, ввязались в жестокие бои с сербскими формированиями[271] и, если верить их пропагандистским листкам, одерживали решающие победы, спасая ислам от уничтожения. Они ничуть не уступали противнику в жестокости: фотографии арабских боевиков, с улыбкой потрясающих только что отрубленными головами «сербских христиан» или давящих их каблуками своих сапог,[272] произвели такой эффект, что командование вынуждено было взять под контроль тех, чье чрезмерное рвение компрометировало боснийскую армию.

Помимо военной деятельности они использовали «свободное время» для пропаганды среди боснийских мусульман салафитской концепции; они взялись за «очищение» местного ислама:[273] срывали церемонии братств, истолковывавшиеся как «отклонение от ислама», пытались заставить женщин носить черные платки, а мужчин — бороды, громили кафе и т. п., перенося таким образом афганский опыт на Балканы, преимущественно в район Зеницы. Эта практика, иногда сопровождавшаяся «шариатскими» свадьбами (без гражданской регистрации) с молодыми боснийками, порождала неблагоприятные для «джихадистов» слухи и негативную реакцию, рупором которой были газеты «гражданских партий», некоторые интеллектуалы из числа мусульманских демократов и даже панисламистские идеологи ПДД.[274] Бригада «Эль Муджахидун», которой президент Изетбегович публично выразил признание 10 декабря 1995 года, взяла на себя обязательство не противиться Дейтонским соглашениям, подписанным через несколько дней в Париже, согласно которым «иностранных добровольцев» просили покинуть территорию Боснии и Герцеговины[275] в обмен на прибытие американских военных для поддержания мира. Для многих из «салафитов-джихадистов» это стало горьким испытанием: война, которую они хотели превратить в джихад, завершилась в духе pax americana, или, как они оценивали ситуацию, «неверные» солдаты оккупировали территорию общины правоверных. Это явилось для них печальным отзвуком событий пятилетней давности, когда армии коалиции вступили на саудовскую землю. Босния была спасена от сербского разбоя, но ценой ее интеграции в европейское пространство, ее «озападнивания» — чего не случилось с Афганистаном. Воинственные и ригористические концепции ислама, апологетами которых были моджахеды, нашли отклик лишь в мелких молодежных экстремистских организациях,[276] и сегодня от них остались лишь несколько натурализованных арабов, женившихся в Боснии и осевших в «исламской коммуне» в глухой деревеньке на севере страны, что напоминало опыт секты «Дарул Аркам» в Малайзии и Шукри Мустафы в Египте.

Провал радикального исламизма в Боснии — следствие не только просчетов гуманитарных организаций, смешавших в кучу и благотворительность, и даава, не только ригоризма «салафитов-джихадистов», спутавших Зеницу и Джалалабад, или махинаций Запада, с разоблачением которых не преминули выступить последние. В первую очередь этот провал объясняется возникновением в гражданском обществе стремления к введению религии в демократические рамки. Во многих аспектах эта тенденция схожа с логикой «постисламизма», которая просматривается с середины 90-х годов в других мусульманских странах, в том числе и в Иране, как мы это увидим ниже.

На выборах, состоявшихся в сентябре 1996 года, когда война была уже закончена, СДА закрепила свой успех, одержанный в 1990 году. Таким образом, она смогла извлечь максимум выгоды из моральной победы над сербской агрессией и международного авторитета, обретенного А. Изетбеговичем. Соперница ПДД, Партия за Боснию и Герцеговину, основанная бывшим премьер-министром Силайджичем, несмотря на то что она играла главную роль в восстановлении государства с осени 1993 года, получила лишь небольшой процент голосов. Правившая партия критиковалась в основном за захват всех рычагов государственный власти: по мнению ее противников, ПДД воспроизвела модель функционирования Коммунистической партии Тито, многие кадры которой оказались в ПДД, привнеся в нее свои старые привычки (сараевские юмористы даже прозвали их «арбузами», зелеными снаружи и красными внутри). Активистам ПДД ставили в упрек также использование ислама в качестве обоснования ее легитимности, смешение понятий «Мусульмане» и «мусульмане», то есть национальной идентичности и религиозной принадлежности. Однако сама эта монополизация религии, хотя и была чревата уклоном в популизм или единомыслие, способствовала предотвращению радикализации идеологии и практики партии. Она могла править, лишь объединив светские средние классы города, бывшие коммунистические кадры, не склонные к религиозности, и сельскую Боснию, где еще сохранялось почитание суфийских братств, столь ужасавшее арабских джихадистов. Каждый год в июне высокопоставленные чиновники ПДД председательствовали на праздновании Айватовицы — древнего ритуала паломничества, исламизированного братствами, который, будучи далеким от правоверия в его салафитском и исламистском понимании, символизировал самобытность мусульманской Боснии и свойственный ей плюрализм. В партийных журналах можно было встретить тексты, призывавшие к реисламизации государства и настаивавшие на исламских моральных нормах в духе «Исламской декларации» 1970 года. Но сам президент, не отказываясь от прошлых убеждений, не переставал делать публичные заявления, выдержанные в духе политического реализма. Он сознавал, что создание исламского государства или любая попытка введения шариата натолкнулись бы на сопротивление масс избирателей и тем самым подорвали бы власть ПДД. Хотя круг основателей партии сохранял исламистские убеждения, контролируя ключевые сферы государства и идеологии, скорее общество изменило облик партии, нежели ей удалось изменить его в сторону исламизации. Далее мы увидим, что во многом аналогичный процесс произошел и в турецкой исламистской партии, вхождение которой во власть — сначала муниципальную, затем общенациональную — заставило ее частично отказаться от своей первоначальной доктрины и превратило ее в инструмент реализации политических амбиций религиозных средних слоев. В Боснии партийные догматики выставили себя на посмешище, развернув кампанию против Деда Мороза как неисламского символа. Энее Карич, мусульманский интеллектуал, выпускник сараевского медресе, переводчик Корана, одно время занимавший пост министра культуры и ныне близкий к X. Силайджичу, следующим образом описывал состояние плюралистического и демократического боснийского мусульманского общества, в котором никто не мог в политических целях провозглашать себя истинным мусульманином, отказывая в этом остальным: «Босния находится на европейской земле, и очень важно, что боснийские мусульмане с давних пор и до сегодняшнего дня принимают принцип практики и исповедания ислама в гражданском обществе и гражданском государстве». Карич считал, что эта религия должна была иметь возможность развиваться без «всякого диктата относительно того, каким должен быть «правильный ислам»», который «никогда не станет ни чьей-либо собственностью, ни инструментом в руках политиканов, использующих его в своих эгоистических или мирских целях».[277] При всем идеалистическом оттенке этих высказываний можно констатировать, что росток исламизма, который, казалось в 1992 году, будет подпитываться международной динамикой, через три года завял, не принеся плодов, отторгнутый боснийским обществом. В 1995 году большой сезон джихада закончился повсюду. Его неудача в Боснии станет лишь прелюдией к алжирскому и египетскому фиаско, которое случится двумя годами позднее.