Великопостные страсти
Великопостные страсти
На Крестопоклонную позвонил монах и предложил съездить в Дивеево. Вариант с автомобилем пришлось отменить: о. Максим болел, особенно постами, и сугубо — Великим постом. Этот человек появлялся в те моменты, когда Сергей нуждался в духовном совете или молитвенной поддержке. Да этот больной монах и сам являл собою живой совет по спасению души в условиях современного мегаполиса.
Внешность его вполне соответствовала переводу имени с греческого — «величайший». Он был не просто крупным, но монументальным. В молодости увлекался борьбой, потом принял монашество и, как это случается с бывшими спортсменами, — раздался вширь и погрузнел. А когда его рукоположили в иеромонахи, согласно древней поповской традиции, приобрел «походный аналой» — округло выдающийся вперед живот. Кроме восьмичасового монашеского молитвенного правила, отец Максим весьма благодушно нес на могучих плечах крест болезней и гонений. С работы, из приходов, из монастыря его выгоняли обычно через год-другой. Тогда он ложился на диван болеть и принимал многочисленную паству на дому, в маленькой квартирке на окраине города.
Когда стараниями духовных чад его укладывали в закрытую клинику, там ему торжественно вручали результат обследования на пяти листах. Больной иронично зачитывал перечень из более тридцати болезней, половина которых была смертельна, а остальная — практически неизлечима. Главврач, завидев его на обходе, каждый раз воздевал к потолку мохнатые руки и торжественно произносил:
— Опять у меня этот клад болезней! Он еще и улыбается. Да на твоей истории болезни, отец святой, докторскую можно защитить, да не одну! — И после троекратного смачного лобызания с пациентом: — Рад. Очень рад, что не помер, как предписывал тебе мой заместитель пять лет тому назад. А, давай, мы его отправим в шок, и ты у нас еще лет десять-двадцать побегаешь, а?
На что многоболезный отвечал:
— Это уж, доктор, сколько Господь отпустит, столько и приму на грудь!
— Гигант! — Восхищенно кивал профессор. — Вестимо гигант.
Но и это еще не всё. В его мощных артериях кроме обычных русской, украинской и татарской пульсировал коктейль из французской, немецкой, итальянской и, кажется, румынской кровей. Дело в том, что отец его был французским дворянином. Это объясняет сразу несколько странностей о. Максима: два с половиной высших образования, свободное владение почти всеми европейскими языками и… тяготение к юродству. Еще он позволял себе писать иконы под старинную музыку 17–19 века, отдавая дань уважения тому периоду своих духовных исканий, когда пытался найти искру Божию в культурном наследии предков. Ну как, скажите на милость, при такой образовательно-генетической нагрузке да не подурачиться!
Окормлял отца Максима схиархимандрит Пуд, который на вопросы интеллигентов «об высоком» падал на колени и умолял простить его «скудоумие», потому что он «дурак-дураком». Вальяжные философствующие господа, усиленно ищущие знамений, почему-то повергались в непривычное смущение и приступали к поискам выхода вон. Впрочем, иногда схимник разражался длинными витиеватыми тирадами из философии, плавно переходя к святым отцам, показывая беспомощность первых и божественную гениальность вторых. Кто понимал его, тот получал удовольствие, а кто начинал ёрничать, того он убалтывал, подобно вокзальному наперсточнику, и тот сбегал, как от сумасшедшего. А юродствующий архимандрит на всякой случай окроплял помещение святой водой, облегченно вздыхал и продолжал прерванную молитву.
В полночь встретились отец Максим с Сергеем на Казанском вокзале и сели в поезд. Рано утром в Арзамасе взяли такси и в первую очередь заехали на Соборную площадь поклониться нерукотворному Кресту в зимнем соборе. Тут же на площади зашли в женский монастырь и приложились к чудотворному образу Пресвятой Богородицы. Эта святыня находится в подземном храме и обычно для всех прочих малодоступна. Только не для отца Максима, перед которым монахини отступали в благоговейном страхе. Не доезжая Дивеева в храме села Суворово обошли раки с мощами блаженных мучениц. В Дивееве, забросив сумки к тете Нине с дядей Сашей, пошли взять благословение у батюшки Серафима.
В решетчатых воротах монастыря стояли нищие. Среди них особым колоритом выделялись две дамы в драповых пальто с опухшими лицами и черно-красными руками. Отец Максим раздал монеты и каждой поклонился, прося молитв о «великом грешнике Максиме». Те, сдвинув бровки, тонко заголосили:
— Господи, помилуй раба Твоего батюшку Максима!
— Не продадите мне вот это? — спросил он полупьяную тетку, указывая на грязный платок на ящике для сидения.
— А за скока? — сверкнула она заплывшими глазками.
— Сотню даю, — протянул он купюру.
— Три поллитры с закусью!!! — зашипела соседка.
— Благослови, отче, — кивнула дама, сурово поджав губы. — Нам для доброго человека ни-и-и-чо не жалко.
От ворот отец Максим отходил с засаленным платком на клобуке. В очереди к мощам Преподобного он стал в самый конец и, низко опустив голову, вместе с мирянами отстоял очередь. Только у самой раки девочка-монахиня поклонилась ему в пол и пропустила вперед. Буквально следом за Сергеем собор закрыли на уборку.
На погосте они стали обходить кресты. Тамошние блаженненькие завсегдатаи бросались монаху в ноги. «Узнали своего», — проворчал тот, поправляя пеструю тряпицу на черном клобуке. Отойдя от креста блаженной Паши Саровской, отец Максим просиял:
— Она меня по-нашему, по-блаженному, поприветствовала!
— Это как? — спросил Сергей.
— Штаны с меня сняла, — улыбнулся он, держа руку на животе. — Пойду в туалет, приведу себя в порядок: кажется, ремень порвался.
После погоста он потянул Сергея на Канавку Царицы Небесной. Они достали четки и очень медленно прошли с «Богородичной» молитвой, прикладываясь к влажным мраморным крестам.
В Дивеево погода менялась каждый час. Утренние густые туманы сменились солнцем. Потом вдруг нагнало тучи, и воздух наполнился медленно падающими крупными снежинками. Они падали Сергею за ворот, вдыхались ртом и ноздрями, ложились пухом на ресницы, губы, плечи… По спине пронеслась волна озноба. Где-то рядом протяжно каркнула ворона и раздался смех ребенка. На душе стало светло и грустно, как в молодости во время прослушивания блюза. Он произнес шепотом: «Белый блюз» — в груди прозвучали первые аккорды протяжной песни-плача и потекли слова:
На город мой, на город
Выпал снег, белый снег.
На лица, за ворот —
Белый свет, детский смех.
На сердце, на разум,
На мое безобразие,
Безумие пьяное
Из пучин подсознания.
О тебе, глазах твоих
Думаю непрестанно.
О, снег! Остуди моё
Неверное сознание.
Убели меня, успокой, снег,
Меня, странного.
На город мой,
За ворот мой
Выпал снег.
Остыл я,
Простыл я.
Простите…
Забудьте…
Меня нет…
Нет.
На всенощной отец Максим сел на скамью в самый угол, а потом Сергей его потерял из виду. Не нашел его ни в монастыре, ни на Канавке, ни дома.
Когда Сергей ужинал, на кухню зашла девушка лет 17-ти. Сергей видел ее раньше, бродя по Дивееву. Она всюду была одна, со своим рюкзачком, в платке-бандане и рыжими пушистыми волосами по плечам. Она постоянно улыбалась. Никому и ничему, безо всяких причин, глядя под ноги — но улыбалась. Девушка извинилась, поставила чайник на огонь и присела к столу, опустив глаза.
— Тебя как зовут, милое дитя?
— Ирина, — ответила она чуть смущенно.
— Откуда ты?
— Из Мурома.
— Здесь впервые?
— Что вы? Я сюда к Царице Небесной и к батюшке Серафиму почти каждый месяц приезжаю.
— Одна?
— Да, я в семье одна такая… верующая.
— Почему же я тебя в доме не видел? Ты где тут разместилась?
— Да в сенях, в сарайчике. Я всегда там на старой кушетке сплю.
— Тяжело тебе, Ириш?
— Нет… Сейчас уже нет.
— Вот возьми постных пирожков. С повидлом. Они еще теплые.
— Спаси вас Господи.
Сергей поужинал и прилег отдохнуть. Потом встал и написал в блокнот стих:
Девушка-весна
По городу нашему ангел ходит
По скверу зелёному, что у пруда,
По детской площадке, куда приводит
Пушистых щенков своих детвора.
По городу нашему девушка бродит
В светлом платьице с рюкзачком
И солнце на хрупких плечиках носит
В струистом потоке волос золотом.
Откуда сошла? Куда поднимаешься,
Не возмущая покоя эфир?
Каких избранников ты впускаешь
В сказочный свой, таинственный мир?
О, сколько же надо слёзок пролить
В одинокие ночи черные,
Чтобы так щедро улыбки дарить
Прохожим, печалью скованным.
Сколько же горечи надо испить
С детства мамой балованной,
Чтоб доброе сердце свое сохранить
В мире, железом скованном.
…По городу нашему ходит весна —
Девушка, солнцем целованная…
«Как твоё имя, дитя?» — «Тишина»[1] —
— «Не покидай нас!» — «Ну, что вы!..»
Ближе к полуночи пришел монах и долго извинялся перед хозяевами, что заставил стариков волноваться. Заглянул к Сергею и шепнул: «Я трижды по Канавке прошел. Пойдем на Казанский источник, окунемся?» Пошли. Окунулись. Оба сияли.
Ночью Сергею привиделся сон. В самом конце Богородичной Канавки в развевающейся черной мантии стояла Царица Небесная. Она с любовью взирала на проходящих мимо Нее молитвенников. Увидев Сергея, Богородица грустно по-матерински улыбнулась и тихо произнесла: «Не обижай Мою Наташу. Не делай Мне больно». Сергей рухнул на колени и в страхе упал лицом на мокрую брусчатку.
Во время воскресной обедни Сергей неотрывно смотрел на образ «Умиление» и сотни раз повторял: «Пресвятая Богородица, прости и спаси меня, грешного». В это время к отцу Максиму трижды подходили пожилые монахини и просили снять грязную тряпку с головы. Он кланялся, просил прощения и отходил в сторону. Наконец, его вывели из собора, и он встал вплотную к стене, с трудом скрывая довольную улыбку. После литургии они пообедали, вздремнули с полчасика. Неугомонный отец Максим встал первым и грузно прошел на кухню попить чайку. К нему подтянулся Сергей. Старики засыпали монаха вопросами, он еле отбился: «Дурак я, чего с меня взять». Сергей нанял частную машину, и они съездили на Цыгановский источник, да еще на обратном пути — на Явленский.
Потом, высадив батюшку у дома стариков, Сергей заехал в магазин и попросил водителя ему «ассистировать». Веселый парень не успевал принимать пакеты с крупой, сахаром, солью, рыбные и мясные консервы. Загрузили объемные пакеты в багажник и поехали в деревню, что в пятнадцати километрах от Дивеево. Там у своей покосившейся избы сидел на завалинке Костя, будто ожидая приезда Сергея.
Они познакомились лет семь назад. Костя тогда только переехал с Севера и привыкал к необычной жизни в святом месте. Ему все было интересно: и монахи, и блаженные, и паломники, и колдуны. Местные пьяницы «помогли» ему в сжатые сроки избавиться от остатков нажитой собственности и денег. Однажды утром Костя проверил карманы, заначки и сделал вывод: он стал нищим. В деревне тогда жили двое православных, а вскоре поселился и пожилой священник на покое. За семь лет православным пришлось перенести немало искушений от местных неверов: их дома регулярно обворовывали, корова пропала, стадо коз подвергалось несанкционированному сокращению. И что характерно! Самые дерзкие вылазки деревенских грабителей приходились на ночи полнолуния. Как голливудские зомби, они выходили из домов и под мертвецким светом круглой луны брели, не разбирая дороги, к домам православных…
За эти годы пьяницы почти все умерли, зато православные скупали дома и переселялись сюда целыми семьями. Константин устроился работать в строительную бригаду. Заработанные деньги частью высылал бывшей жене, часть тратил на еду и одежду, а остальное пропивал. Как многие добрые и талантливые люди, он страдал ежеквартальными запоями. После «падения» он горячо каялся в храме, просил у всех прощения и с головой погружался в работу.
Сергей вышел из машины, обнял Костю, и они вместе выгрузили сумки из багажника. Костя сказал, как обычно:
— Спаси тебя Господи, Серега! Ты будто знаешь, когда у нас закрома пустеют. Вот сижу на завалинке и думаю: что завтра кушать? И тут ты нарисовался.
— Да ладно… — смущался Сергей. — Вот книгу привез. Почитай на досуге.
— Издал? Получилось? Ах, ты молодец! Как я рад за тебя! Прочту и обязательно отзыв напишу.
Они постояли, поговорили… Сергей глянул на часы: пора обратно. Костя опустил глаза и сказал:
— Знаешь, Сергей, я ничего объяснять не стану… Сам ничего не понимаю… Только давай сейчас простимся, как в последний раз. — Он поклонился, коснулся пальцами земли и крепко обнял Сергея. — Ты прости меня, брат, если обидел чем. Давай молиться друг за друга до последнего. Теперь всё! Поезжай. Ангела тебе в дорогу…
Сергей с тяжелым сердцем вернулся в Дивеево, зашел в собор и заказал Константину сорокоуст и неусыпаемую псалтирь. Пришло время ехать в Арзамас к поезду.
Прицепной вагон, в который они сели, оказался старым, хорошо забытым «мягким вагоном». По выправке и колючим глазам проводников Сергей сделал вывод, что это «чекисты», а вагон этот возил физиков-ядерщиков, может даже академика Сахарова. Отец Максим пожал плечами, перекрестил стены на четыре стороны и с четками в руке залег на мягкий диван.
Сергей взял блокнот и признался, что его в святом месте вдруг на поэзию потянуло. На что отец Максим сказал, что благодать Божия благоволит проявляться в самых разных качествах. Почему бы и не в стихах? Сергей вздохнул и почти без помарок написал:
Рассказ паломника
Там, на высокой горе, где так близко небо,
Там, под высоким небом, где так много моря
Я видел красоты тех мест, где ни разу не был,
Я жил среди тех людей, кто забыл про горе.
Мои ботинки висели над пропастью бездны,
Мысли мои летали на крыльях детства,
Ветры мне пели зовущие сладкие песни,
Я оказался в центре сакрального действа.
Видел я свет, летящий из сердца Жизни,
Он пронизывал каждый атом вселенной,
Он окутывал полночь в белые ризы,
Он шуршал приливами звездной пены.
Видел я красоты сиянье под слоем уродства
И совершенства печать на каждом лике,
И пьянел от свободы любви господства,
И замирал от счастья в беззвучном крике.
Оттуда, с высокой горы, где всюду небо,
На равнину, где никто не видит моря,
Я принес красоту тех мест, где никто не был,
И надежду тем людям, кто познал горе.
Рано утром в метро «Комсомольская», попеременно зевая с недосыпа, они прощались. И только в последний момент отец Максим сказал:
— Я ведь чего в Дивеево-то ездил?
— Чего? — Едва сумел произнести Сергей.
— У меня через три часа поезд в Париж. Еду от наследства отказываться. Отец умер и в завещании мне долю оставил. Больше двух миллионов евро. В Дивееве укрепился и взял благословение Царицы Небесной и батюшки Серафима. Так что помолись, Сережа, чтобы у меня все получилось.
— Помолюсь, — кивнул тот. — Ангела вам в путь-дорожку.
— Да я тебе позвоню оттуда.
На Великий Понедельник в телефонной трубке раздался веселый баритон отца Максима:
— У меня все хорошо! Отказом своих кузин очень обрадовал. Они меня теперь в благодарность по Европе катают. На душе после снятия денежного ярма такая легкость! Как раньше, когда только постриг принял. Теперь меня игумен точно прогонит. Он так надеялся на эти деньги!
— Так, может, и не надо отказываться, раз монастырю деньги на возрождение нужны?
— И ты туда же… Монастырю не деньги, а молитва нужна. А монаху судиться из-за денег — это смерть. А без судов и адвокатов никак нельзя: претендентов на наследство куча-мала. Да, всё уж! «Нищ и убог аз есмь». — Посопел, покашлял, вздохнул и вдруг воскликнул: — Слушай, Сереж, тут в Париже что-то страшное творится: в кинотеатрах показывают фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Очереди километровые! Конная полиция! Машины реанимации! Представляешь? Ты купи фильм, если сможешь, посмотри. Потом расскажешь.
Сергей обошел четыре видео-салона. Там отвечали: еще не завезли, но ждем. В пятом салоне на вопрос, если у них такой фильм, юноша спросил:
— А вам на каком носителе?
— Если есть, давай на Ди-Ви-Ди.
— Есть! Последний. Сегодня две пачки расхватали.
Дома Сергей включил компьютер и поставил фильм…Конечно, фильм был католическим, основной упор делался на телесные муки Спасителя. Конечно, там имелись места с вольной трактовкой Евангелия. Но, несомненно, это было чудо: чтобы бесшабашный голливудский актер, игравший разудалых полицейских, снял на свои собственные деньги настолько сильный фильм — такое могло случиться только по промыслу Божиему. Позже в прессе и по телевидению многие люди признаются, что благодаря «Страстям Христовым» крестились и смогли пересмотреть свое отношение к Спасителю. А дочь художника Василия, которая года три, как перестала посещать храм, после фильма попросила отца сводить ее за ручку в храм и помочь причаститься.
А отца Максима за отказ от наследства игумен выгнал из монастыря, где тот подвизался последние полтора года. Монах почему-то этому обрадовался. На самом деле — блаженный!..
Великим Вторником неясно прозвучало грозное предупреждение, но на время волна улеглась.
В день памяти предательства Иуды, в Великую Среду, на фирме Сергея произошло несчастье. Поставщики скрылись вместе с полученными десятью миллионами. Валентин работал в Европе, полностью передав бразды правления Сергею. Кредиторы, заплатившие деньги за ожидаемый товар, спрашивали, где он? В офисе царила паника. Денег взять негде и не под что: все активы зависли в оборотных и в долгах. Сергей почувствовал то же, что десять лет назад во время бегов: страх и беззащитность.
Позвонил старцу Виктору и просил молитв. Батюшка посоветовал во что бы то ни стало не терять мир в душе. Обещал молиться. Позвонил Сергей отцу Максиму. Тот, выслушав подробный отчет, сказал:
— Судя по всему, это искушение ко спасению. От тебя, Сергей, в первую очередь требуется усиленная молитва. А после молитвы просто принимай ту помощь, что даст Господь.
Молитва на самом деле стала усиленной. По сути, она и стала первой помощью свыше. Вторым руку протянул Леша, который приехал с горячей точки и отдыхал на даче. Выслушав Сергея, он подумал и сказал:
— Что-то эта афера мне очень напоминает стиль нашего ведомства. Боюсь, начальство запретит мне помочь тебе. Не хватало еще на стрелке встретить своих коллег. В таких случаях бизнесменов кидают, а деньги стороны делят между собой. Да ты не волнуйся, в случае наезда твоих кредиторов, мы тебя отобьем. А кто они и что делают?
— Это крупный холдинг, который занимается всем на свете. Но наша фирма поставляла материалы на строительство центра развлечений.
— А! Понятно: кабаки, казино, бордели… И ты еще удивляешься, что вас грабанули. Ты у нас верующий, а они вообще занялись не своим делом. Ты знаешь, для чего создавался этот холдинг? Исключительно для предприятий детского питания и одежды. Так что вы оба наказаны за дело.
Потом с подачи Василия появился у Сергея в кабинете молодой адвокат по имени Миша. Он предложил свои услуги по открытию уголовного дела по статье «мошенничество». Оказывается, такими делами завалены все отделы по борьбе с экономическими преступлениями — ОБЭПы. Раскрываются они редко и попадают в разряд «висяков». Поэтому протолкнуть открытие дела — это целая наука. Миша получил «добро» и аванс для раздачи взяток.
Утром Великого Четверга Сергей готовился совсем не к Причастию, а к встрече с кредитором. После обеда заместитель директора Дмитрий принял его с коллегами. После сообщения Сергея о пропаже денег и планах по их поиску Дмитрий мрачно замолчал и сказал, что дает две недели, а потом «ждите суровых ребят».
Вечером Сергей написал стих:
Ты вернул мне забытое солнце, разодрав свинцовые тучи,
Ты подарил мне любовь и радость восхода.
Ты спалил в пепел страх безысходной ночи,
Я взмахнул крыльями для вертикального взлета.
Я хотел бы гореть факелом до самого неба,
Освещая путь выходящим из плена,
Я хотел бы греметь колоколом тем, кто немо
И глухо спит под рогожей лени.
Но отнял Ты силу мою, сокрушив гордость,
Чтоб узнал я цену свою — с полушку.
И теперь — какой там факел! — я пепла горсть,
А вместо набата — вой и слезы в подушку.
Но не буду роптать — да будет Твоя воля.
Моя слабость — зеркало Твоей мощи.
Дай мне лишь доползти до края моего поля,
И каждым хрипом благодарить Твою помощь.
Великая Пятница началась с истерики трудового коллектива. Женщины спрашивали, как им защитить детей, мужчины — жен и детей? Сергей тоже задумался о безопасности Наташи. Особенно тяжело стало на сердце, когда он узнал, что Леша срочно вызван в командировку в горячую точку, а адвокат уже получил первый отказ в возбуждении уголовного дела в районном ОБЭПе.
Как мог, успокоил Сергей людей и закрылся в своем кабинете. Там он простоял на коленях перед иконами до острой боли в коленях. Потом открыл Евангелие и прочел главы о распятии Спасителя. С трех до шести вечера, в часы, когда Иисус принимал муки на кресте, стали мученическими и для Сергея. Он так же вопил в небеса: «Почему Ты оставил меня, Господи?» И так же скорбел до боли в сердце, до спазмов в горле.
А вечером дома он поставил фильм «Страсти Христовы», и они вместе с Наташей смотрели и плакали. Потом Сергей рассказал о своей беде, а жена его успокоила:
— Не волнуйся, если Господь дал такое испытание, то Он Сам его и разрешит. Вот увидишь.
— Умом я это тоже понимаю. Только страх почему-то не отпускает. Видно, я неисправимый маловер.
— Страх… А ты, Сережа, не думаешь, что у этого слова тот же корень, что и у слова «страсти»? Наверное, это вид огня, через который нужно пройти, чтобы очиститься. Помнишь, ты мне сам говорил о стыде на исповеди? Ну, что это огонь очищающий…
— Помню, Наташа. Послушай, как ты быстро учишься! Ты у меня молодец!
Много ли нужно дочери солдата, не избалованной мужской похвалой! Сказал муж слово приятное, а она уже счастлива. Вся так и зарделась, так и засияла. Перед сном они занялись крашением яиц и творожной пасхой. Кулич Сергей купил в хлебном ларьке.
Вечернее правило они прочли вместе. Наташа легла спать. Сергей взял книгу и пошел почитать на кухню. Здесь пахло ванилью и сдобой. Он вспомнил, что практически всю неделю не ел — так, хватанет кусок хлеба, запьет водичкой и ладно. И на этот раз только мелькнула мыслишка о еде, открыл книгу и сразу обо всем забыл.
Сергей погрузился в чтение и мысленно перенесся в Оптину Пустынь. Там трое монахов готовились к мученической кончине. Они завершали свои земные дела, прощались с родичами и братией, постились до изнеможения, часами молились на могилках Оптинских старцев. Они не боялись — они жаждали мученичества.
В блокнот Сергея легли следующие строки:
Ветер Голгофы горяч от крови,
Камни ржавы от слез и пота,
Сердце грохочет взрывами боли
От гулких ударов римского молота.
В этой точке огромной вселенной
В час, разлитый на вечные веки,
Слуги безумные адской геенны
Распяли Бога и Человека.
Здесь со мною стоят мои предки.
Лица одною кровью обрызганы
Из прободённой грудной клетки,
Тем же копьём сердца пронизаны.
Там у Креста в эпицентре боли,
Океан скорби в сердце приняв,
Мать Пречистая Сына молит
Помиловать нас: тебя и меня.
Ветер Голгофы приносит звуки
Злорадства и смеха, тоски и пира.
Мы с Христом разделяем муки
Пока остальные в плену у мiра.
Он закрыл блокнот и взял книгу, пролистал, ища закладку. Вдруг из книги выпало письмо. Он вспомнил, что по дороге из храма достал его из почтового ящика и в суете отложил для прочтения в спокойное время. На конверте незнакомым почерком были написаны адреса. Он вскрыл конверт и увидел три листочка: два исписанные ровным почерком Кости, а одно — незнакомым, корявым. Открыл последнее. Там сосед Кости Алексей сообщал, что Константина убил деревенский пьяница. В милиции убийца сознался в преступлении и даже им похвалялся, а потом в камере повесился.
Отпевали Константина всем Дивеевым, собралось много народу. За три дня до смерти Костя причащался. Сосед после похорон Константина разбирался в его бумагах и нашел письмо Сергею, которое он и высылает. Сергей вспомнил последнее прощание, его слова о том, что с ним может что-то случиться. Видно Костя знал о приближении смерти, он готовился.
«Здравствуй, брат Сергей! Читаем твою книгу, за что премного тебе благодарны. Мы тоже не забываем тебя, как можем, молимся сквозь призму своих грехов, немереных и нераскаянных. Время жесткое, сердце каменное. Совершенно уже нечем гордиться, а все откуда-то гордость прёт. Вот и попускает Господь скорби и болезни. Все самостийные попытки прыгнуть куда-то, непонятно куда, оборачиваются неизменным с такой же силой падением. Вплоть до переломов костей. Недавно подпрыгнул и упал… с русской печи. Результат — перелом двух ребер. Сейчас с трудом привыкаю к вынужденному отдыху. Сачкую. Трудно сразу сказать: „Слава Богу за всё!“ Пока поймешь, проанализируешь, осознаешь — а потом уже только каешься и благодаришь Бога за то, что удержал от больших грехов. А по сути скорби, проявляющиеся в разных неприятностях, болезнях, травмах практически мирно, а иногда и не очень, идут чередой. Видимо, сейчас это норма. Дай, Господи, нам терпения и смирения.
Летом работал в скиту, ушел с обидой на братьев, вернее на одного. Удары идут от своих же, чего и следует ожидать. Кто лучше тебя знает, тот и бьет прицельно. Крутит, вертит каждого. Если дарует Господь терпения и смирения, то дарует и возможность помочь Батюшкиным сироткам во славу Божию. А пока слаб душой и телом.
Прими и ты, брат Сергей, наши с Алексеем сострадания. Не сочувствие — оно присуще равнодушным. Сострадать, сопереживать, понимать состояние ближнего и, если есть возможность, помочь. Леша по сей день помогает мне: дрова принести, печь затопить, воды из колодца принести и т. д. Разве этого мало? При общем-то охлаждении и озлобленности.
Да, а за издание книг духи злобы поднебесной трясут беспощадно. Есть им за что зацепиться. Но опять же, насколько попускает Господь, для спасения и взросления души и духа.
В мою бытность на Севере была похожая ситуация. Правда масштабы не те. Кому много дано, много и спросится. По настоянию жены напечатал в местной газете стих об Иисусе Христе. Честно говоря только сейчас это понял. В то время я еще блуждал в поисках истины, копался во всех религиях и псевдоучениях. Было за что меня потрепать. Дух местности восстал. Увольнение с работы, постепенный развал семейных отношений, переезд и потеря всего нажитого капитала. И жены в том числе. Есть слова Исаака Сирина, примерно: „Чтобы дать великий дар, Господь посылает великие искушения“.
На Севере — золотой телец, плоть. Дивеево — Царица Небесная, дух.
Вот тебе, брат Сергей, и не проходит даром издание книги. Скольких людей она вдохновит! У тебя есть рассказ „Убожество“ — вот я и чувствую, что это та высота, которой нужно достичь, чтобы оставили скорби. Но, „хотеть не вредно“… На этом закругляюсь. Прости. Поклон всем домашним. Помоги и укрепи вас Господь. Поклон жене, рожать сейчас — это подвиг. Помоги ей Господь. А по большому счету, рады за тебя, что ты с пониманием переносишь происходящее и благодаришь Бога. Слава Богу за всё! Твой брат во Христе, Константин.»
Вот так. Про этого человека не напишут книг, как про убиенных Оптинских монахов. Но Костя тоже нес скорби, тоже готовился… И так же убит помраченным несчастным человеком, наложившим на себя руки. Он умер за грехи тех, о ком молился.
Сергей отложил письмо, посмотрел на красный угол с горящей лампадкой и встал на колени:
— Господи, если нужно, если Ты позволишь, если это возможно… Позволь мне умереть за тех людей, которые сейчас живут в страхе. Пусть я один умру, но им дай пожить для обращения к Тебе, Господу нашему. Если нужна жертва для избавления их от смерти, от нужды, от этого леденящего страха — пусть этой жертвой стану я, грешный. Мне вовек не отмолить своих грехов. Ничего не вижу для спасения своей души, кроме мученичества. Так пусть оно произойдет в эти дни, когда душа моя готова.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.