ГЛАВА 15 Папа Герасим и Флавиан
ГЛАВА 15
Папа Герасим и Флавиан
— Батюшка! — говорил Флавиан, и в голосе его послышалась настолько неподдельная горечь, которой я и предположить не мог в своем духовнике. — Батюшка! Я в глубоком духовном кризисе, мне очень тяжко, и я с трудом справляюсь с искушением впасть в отчаяние!
Услышав эти слова, я просто вошел в ступор! Мой добрый, любвеобильный и терпеливейший духовник, мудрый и внимательный, говорит такие слова, причем явно с трудом сдерживая слезы?!
— Внешне у меня все благополучно, — продолжал Флавиан, — вокруг меня стабильная, постоянно растущая община, Господь приводит ко мне множество прекрасных людей, с душами, способными познавать и глубоко ощущать Бога, с большим потенциалом духовного роста. Господь дает мне ниву, которую необходимо возделывать разумно и добросовестно! Но я не успеваю «идти впереди своей паствы» ни в духовном, ни в интеллектуальном развитии!
Порой я больше учусь у прихожан, чем они у меня! Текучка пастырской работы настолько отнимает у меня и физические и душевные силы, что этих сил мне уже не хватает порой даже для совершения обычного монашеского молитвенного правила, не говоря уже о какой-либо сугубой молитве за самого себя и за тех же духовных чад и прихожан!
Я вообще ощущаю себя монахом только здесь, на Святой горе! Это что-то неестественное — быть монахом и одновременно приходским священником. Монашество призывает тебя в келью, в уединение, в глубину сердца, а священство выталкивает тебя к людям и понуждает служить им.
А новые люди все приходят и приходят, и я не могу отгородиться от них своим монашеством, так как ношу, по благодати священства, образ Христа, сказавшего: «Грядущего ко мне не иждену вон!» Но у меня уже не хватает ни сил, ни ума, чтобы давать людям ту духовную пищу, которая необходима им, я перестаю понимать, зачем они приходят, что они находят во мне, как в пастыре, как в духовнике, кроме усталого, еле шевелящего мозгами и словами стареющего больного попа?
От усталости и изнеможения мне все тяжелее справляться с нападками раздражения и нетерпеливости, особенно когда приходится во сколько-то тысячный раз объяснять очередному пришедшему, что дважды два равняется четырем и что нельзя совать палец в розетку с электричеством, чтобы при этом тебя самого не ударило! А тот еще и не желает воспринимать, казалось бы, таких простых истин!
Я больше отдаю, чем собираю, и потому чувство глубокой опустошенности давит и преследует меня.
Только чудная милость Божия и Его Божественная благодать через совершаемые мною таинства еще поддерживают меня на плаву!
Что делать, отче? Мои человеческие силы на пределе, и я боюсь, что скоро стану совсем неспособным давать людям то, зачем их присылает ко мне Господь!
— Отченька, дорогой! — с какой-то особой родительской нежностью заговорил Папа Герасим. — Да какие же у нас силы-то человеческие — немощь одна! Слава Господу, что Он дает тебе сейчас ощутить это в такой полноте, это есть великая Его к тебе милость! Помни, что «сила Божия в немощех наших совершается» и что люди идут к тебе не потому, что видят в тебе умного и опытного наставника и учителя, а потому, что видят воочию в тебе образ Божий и чувствуют исходящую через тебя Божью благодать и любовь! За ней, за любовью-то, и идут к тебе страждущие, в миру этой любовью обделенные!
Так ты и проси Бога не об одном лишь том, чтобы Он тебе давал силы, ума и опыта, а еще и о том, чтобы Он сам действовал в тебе и через тебя не только при совершении тобою священнодействий, но и при каждом твоем соприкосновении с живой человеческой душой! Нам, пастырям, надлежит стать лишь орудиями в руках Божиих, через которые Господь сам будет питать алчущих Истины и поить жаждущих Жизни «водою текущей в жизнь вечную»! «Не нам, Господи, не нам, но Имени Твоему» даждь действовать через нас, пастырей Твоих, и прославляться в людях!
Любви! Любви Божьей проси себе, как драгоценного сокровища, которое чем больше будешь ты раздавать, тем больше будет в тебе умножаться! А любовь Божья, приходя в твою душу, сама тебя и умудрит, и слово даст действенное, проникающее до глубины сердца человеческого и производящее в нем благодатное преображение!
Проси у Бога главного — сотворить тебя любвеобильным! Остальное приложится...
Пастырь без любви — фарисей и наемник, каким бы он умным, образованным и опытным ни был! Бог есть Любовь, и соединение с ним, обожение, только в Его любви и происходит! Чем больше ты отдашь любви людям, тем большее благодатное утешение получишь и сам, вон как та епитрахиль, — старец указал на висящую у Царских врат иконостаса по афонскому обычаю епитрахиль, — чем больше ты в ней служишь, тем сильнее она ладаном пахнет! Понял меня, пастырь Христовых овец?
— Кажется, понял, отче честный! — с глубоким вздохом, в котором явно послышалось облегчение, ответил Флавиан.
— О чем ты еще посоветоваться хотел, батюшка Флавианушка? — со вновь зазвучавшей отеческой нежностью спросил старец.
— О евхаристии, отче!
— О чем, о чем? — казалось бы, удивился старец.
— О причащении Святых Христовых Тайн, отче! За двадцать с лишним лет священнического служения, наблюдая и анализируя жизнь своих прихожан и чад духовных, я пришел к выводу, что причащение Святых Христовых Тайн в наше время должно стать главным средством соединения людей с Господом!
— Оно таким всегда и было, с апостольских времен, отче! — живо отозвался Папа Герасим. — Что же сейчасто изменилось?
— Изменилось отношение христиан к этому таинству, отче, особенно у нас в России, — ответил Флавиан.
— Сейчас в России удивительное время! — закрыв глаза, сказал старец. — Моя семья бежала из России в тот момент, когда казалось, что не только Россия, но и весь мир сошел с ума, и рушилось все, что было дорого и ценно для русского верующего человека!
Я вырос в эмиграции, жил в разных странах, но везде тосковал по родине, и нашел свою Россию здесь, на Святой горе. Здесь есть то, что объединяет во все века Святую Русь и Святую гору — святость христианского идеала и святость жизни подвижников!
Ведь недаром и Афон и Россия являются тем, что здесь называется «Агион Орос» — Святой удел, место особого покровительства Пречистой Богоматери! Недаром и монашество, как совершенная жизнь во Христе, тоже пришло на Русь с Афона, из маленькой пещерки над монастырем Эсфигмену, в лице смиренного инока Антония!
Думаю, что и сейчас Святой горе есть чем поделиться с моей далекой родиной, чудесно восстающей из праха и попрания духовного...
Папа Герасим умолк.
— Именно так, батюшка! — горячо продолжил разговор Флавиан. — Именно так! Нам в России сейчас остро не хватает того опыта церковной, в первую очередь монашеской жизни, который, даже несмотря на многолетнюю турецкую оккупацию, здесь сохранился во много раз полнее, чем в многострадальной России. Ведь у нас, даже не беря в расчет последние семьдесят лет господства воинствующего безбожия, вся церковная жизнь в синодальный период после Петра насильно перекраивалась на западный, формальный и бездуховный манер!
А что творилось с русским монашеством в те времена! У меня волосы дыбом вставали, когда я глубже вник в изучение монашеской жизни в России восемнадцатого и начала девятнадцатого века! Монашество просто истреблялось, как форма подвижнической христианской жизни!
Чудом Божьим являлись на Руси такие светила, как Серафим Саровский, Оптинские старцы, еще немногие отдельные подвижники по разным местам. Именно чудом!
И именно вопреки, а не благодаря той бездуховной атмосфере русской религиозной жизни, в которой им довелось нести свой подвиг, сопровождающийся непониманием, а подчас поруганиями и гонениями от «своих»!
А что уж говорить о приходской жизни в стране, где монашество перестало быть светом и примером для мирян! Уже при жизни самого императора Петра развращенное его «всешутейшими и всепьянейшими соборами», этими кощунственными и богохульными языческими оргиями, да и всей его антирусской и антиправославной деятельностью, так называемое «образованное общество» отвергло Евангелие как смысл и путь жизни, стало относиться к церковной жизни как к чему-то формально-обязательному, внешнему и малозначительному.
Соответственно и отношение к таинствам Церкви у многих людей тоже утратило благоговейность и превратилось в чистую «отмечаловку». Империя была православной, и только православные в ней были полноценными гражданами без ограничений в правах, какие имели представители других религий. Вот для подтверждения своей «православности» каждый и обязан был, сначала царским указом, а потом и постановлением Синода, раз в год поучаствовать в таинстве покаяния и принять Святое причастие.
То есть человек, который мог весь год не поститься ни в среду, ни в пятницу, ни в многодневные посты, не ходить в церковь на богослужения, не молиться и вообще быть «вольтерьянцем»-атеистом, раз в году приходил в приход, к которому он был приписан и где был занесен в метрические книги, формально исповедовал грехи, причащался, — и еще год мог спокойно продолжать вполне языческую жизнь.
Причем бывали случаи, когда «просвещенные» люди, не желая «отметиться» даже таким образом, нанимали за небольшие деньги какого-нибудь бессовестного проходимца! Он — за полученные деньги! — шел в церковь, исповедовался, причащался и отмечался под именем заплатившего в «исповедальных» книгах!
Войдя в обиход Русской Церкви, такая практика привела к тому, что даже искренне верующие люди стали считать достаточным раз в году поговеть несколько дней в течение Великого поста, исповедаться и причаститься. Те же, кто повторял такой «подвиг» в другие многодневные посты, считались просто «подвижниками»!
А уж если кто из «образованных» мирян регулярно посещал по воскресеньям церковь, соблюдал все посты и часто причащался, такового почитали чуть ли не «еретиком»!
Именно так и случилось в студенческие годы со святителем Игнатием Брянчаниновым, когда о его посещении Божественной литургии каждое воскресенье и частом причащении, как о подозрительном поведении, начальству написал донос сам священник, у которого будущий святитель исповедовался и причащался!
Да и само богослужение старательно превращали из молитвенного общения с Богом в некое театральное действо — с оперным пением, сокращенным уставом и внешней помпезностью. Одна из императриц чуть не ввела в богослужение оркестр! Только искренняя вера простого народа, в основном крестьян, была тем противовесом, который не дал России скатиться к полному безбожию.
— Да, Флавианушко, милый, — вздохнул Папа Герасим. — Февральский и Октябрьский перевороты семнадцатого года не на пустом месте произошли, почва для них была давно приуготовлена и удобрена...
Но ты, отчинька, за прошлое-то не горюй — попустил Господь тому искушению быть, значит, и оно не без пользы для Русского Православия было, для спасения душ человеческих. Зато теперь вашему брату — русскому попу — только поворачивайся! Какая нива для жатвы созрела!
— Созрела, отче! — подтвердил Флавиан. — Только жнецов мало, да и работники мы неумелые...
— А с чего ж вам умелыми-то быть, — улыбнулся старец, — уменье с ученьем да с опытом приходит, а у вас и того и другого кот наплакал! Только ведь и Господь вашу немощь видит и незримо Своей благодатной силой восполняет. А иначе и вообще бы не было в России никакого возрождения церковной жизни!