ГЛАВА 18: Назарет.

ГЛАВА 18: Назарет.

В тарантасе по Ездрилонской долине. — Самоуглублённый странник. — Одежды Иисуса Христа. — В Назарете. — Греческая церковь Благовещения. — Поведение клира при богослужении. — Католический храм Благовещения. — Разъяснение францисканца. — «Трапеза Христова». — Гора Свержения.

В тарантасе я уселся рядом с тучным диаконом и всё время беседовал с ним об окружающих нас предметах. На первых порах всё встречное по пути напоминало нам пророка Илию. С правой стороны высилась гора Кармил, а с левой — протекал поток Киссон, с которым мы всё больше и больше сближались, пока не переехали его близ деревни Ель — Харисия. Отсюда дорога приняла ещё боле восточное направление и стала постепенно входить в холмы и в предгория назаретских высот. Над Ездрилонской долиной, с правой стороны от нас, возвышался южный конец Кармила, называемый арабами Ель — Мухрака, что значит жертва, потому что на этой вершине пророк Илия вызвал огонь с неба на свою жертву в посрамление жрецов Ваала. Тут же, у потока Киссона, указывают и место, где он заколол этих пророков. Эта двойная жертва пророка огнём и мечем, его горячая ревность о Едином истинном Боге стали примером для гонителей еретиков. Но… что было уместно по духу Ветхого Завета, то не совсем прилично в Новом Завете. Когда апостолы хотели свести огонь с неба и истребить людей, как и Илия это сделал, Христос запретил им и сказал: «Не знаете, какого вы духа!».

Чем дальше мы ехали, тем всё более и более смягчались пейзажи. Встречались красивые рощи, цветистые луга, обширные поля с колосистым хлебом и даже небольшой лесок. Это единственное место в Палестине, где мы увидели лес. Здешние картины как-то ближе, роднее нашей душе, чем суровые виды каменистой Иудеи. Простота деревенской жизни туземных крестьян, или феллахов, невольно напоминает с детства вычитанную из Евангелия ту безыскусственную обстановку, среди которой раздались премудрые притчи Божественного Учителя. Почти на каждом шагу встречается какая-нибудь иллюстрация к евангельскому тексту. Вот проехал старец на маленьком осле, чуть не касаясь свесившимися ногами земли. Вот молодой пастух не спеша идёт по склону горы со своим стадом «мелкого скота». Или вот пробирается феллах по полю со своими волами. Почти у каждого источника можно видеть черноглазую девицу с тёмным кувшином на плече или на голове.

Остановились мы в одном небольшом селении на короткий отдых. Все мы сошли с тарантасов и расположились около небольшой лавочки выпить воды или кофе. Обмениваясь своими впечатлениями, мы громко говорили, смеялись и вообще производили заметный шум. Перед нами наискось лежала дорога. Вдруг из-за угла дома показывается араб в тёмно-синем полосатом плаще, в красном кумбазе, с белым платком на голове под двойным чёрным кольцом толстой верёвки. Высокий, статный, он медленно шёл, по дороге, как бы в глубоком раздумье. Несмотря на наш весёлый и громкий смех, он не повернул головы в нашу сторону. Для этого философа как бы не существовало ничего земного. Мы сразу смолкли и переглянулись между собою. Ведь арабы так любопытны, а наш шум и вереница тарантасов — не обычное явление в этом глухом местечке.

— Так только мог пройти Христос или библейский пророк, — заметил нам мой товарищ в бедуинском костюме.

В самом деле, точно видение, не оглядываясь назад, исчез вдали за холмами самоуглублённый странник.

Вспомнив Христа, мы заговорили о Его костюме. Обыкновенно изображают Его на иконах белым, без головного убора, в греческом красном хитоне и с синей хламидой на плечах. Но так, ли это было на самом деле? Наш «бедуин» настойчиво доказывал, что Иисус Христос, как и все евреи того времени, не носил костюма язычников, а наверно имел такой же кумбаз и абу, какой носят и теперь все жители Палестины.

— Иоанн Предтеча, — говорил он, — заметил про себя, что он недостоин развязать ремень обуви Его; следовательно Христос носил обувь. А если так, то отчего не допустить у Него и обычного на Востоке головного убора в защиту от жгучего солнца?

Другие возражали ему, но слабо, указывая на запрещение (Лк. 10) брать с собою обувь. Мне казалось, что спорить об одежде не зачем. Кумбаз арабов это тот же хитон греков. Положим, у Христа он имел ту особенность, что был не сшитый, а весь тканый но всё-таки стягивался поясом, о котором упоминается в евангелии (Лк. XII). Также и греческая хламида вполне соответствует современному плащу, бурнусу, иди «аба», как называют арабы. У Христа абу разодрали на четыре части. И в самом деле арабский плащ легко длится на четыре равные части, стоить лишь отделить пришитые две полки, а остальное разодрать пополам сверху до низу. Что же касается запрещения брать обувь, то, вероятно, это сказано о второй запасной паре, потому что одновременно говорится не брать двух одежд (Мт. X, 10).

— Пойдёмте-ка дальше! — перебила наш спор матушка. — А об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут. Если же траву полевую Бог так одевает, то тем боле нас оденет… Пойдёмте!

В самом деле, день склонялся к вечеру, и надо было поспешить к подъёму Назаретской горы. Я по-прежнему сидел в тарантасе с отцом диаконом и слушал его медленный, нескончаемый рассказ о его родном городе. Он нагружен был множеством мешочков, футляров, узелков, кошельков, и всё это поочерёдно выпадало на дорогу. То и дело приходилось подбирать ему-то очки, то платок. Наконец, я не выдержал и, собрав всю мелочь, передал её жене диакона.

Поздно вечером мы прибыли в священный город Назарет и остановились в русском доме.

Не успели немного отдохнуть с дороги и закусить, как наступила ночь, тёмная, тихая, настоящая палестинская ночь. Я вышел на крышу дома, но чёрный бархатный покров уже окутал город. Оставалось любоваться только светлыми звёздами на небе.

Одна из учительниц здешней школы, увидев меня на крыше без шляпы, предупредительно заметила мне, что в Палестине, хотя и тепло в марте месяце, но без шляпы нельзя стоять ночью под открытым небом.

Действительно, разность дневной и ночной температуры здесь очень большая. И это надо постоянно внушать нашим паломникам простолюдинам, путешествующим в Палестине налегке, в одном пиджаке. Потом, когда мне случилось пройти с ними в одном караване через Самарию, я имел возможность убедиться, как много больных среди них от простуды. Разгорячённые, вспотевшие, истомлённые от жары, на привале обыкновенно они ложились на землю под открытым небом. И чаще всего простуживали животы.

Я послушался совета учительницы и, простившись с любезною хозяйкою, присоединился к своей компании паломников, которые уже располагались на ночлег в общей комнате в нижнем этаже дома.

На другой день утром мы поспешили к обедне в православную церковь Благовещения.

Наружный вид её очень скромный и мало отличается от обыкновенных домов Палестины. И только небольшая башенка над входом служила до некоторой степени отличительным признаком церкви, когда мне случалось потом искать её без проводника. Креста над храмом не красовалось. Внутренность, по обычаю восточных церквей, была украшена висячими лампадами. У обоих клиросов стояли стасидии для духовенства, певчих и почётных граждан города. Иконостас резной, довольно хорошей работы, но в запущенном виде и с значительными поломками. Например, лампады перед образами подвешены к резным изображениям голубей, но все эти голуби без крыла или без хвоста.

Как видно, и здесь, как в иерусалимском храме ремонта не полагается. Даже резной крест на иконостасе не поправлен, хотя его было бы легко починить. Иконы отстают от рам. На всём лежат густые слои пыли. Вообще всюду заметная грязь. Порядки и обычаи в арабском храме, тоже странные для русского глаза. Одних видишь в красных фесках, других — в бедуинских головных уборах (платок, обтянутый шерстяным жгутом). Во время службы идут громкие переговоры, особенно между арабками. Греческие монахи свободно проходят в алтарь через царские двери. Если они закрыты завесой, то монахи, чтобы пройти через них, не стесняются приподнять её. Иногда из-за завесы показывалась голова монаха; скажет он что-нибудь вслух певчим на клиросе и опять скроется. Царские двери закрывает и отворяет церковный слуга, который ставит свечи. И всё это делается даже в присутствии самого назаретского владыки.

С северной стороны храма маленький спуск ведёт в пещеру с колодцем, где и было радостное и спасительное благовествование архангела Гавриила Пресвятой Деве Марии. Над колодцем устроен престол Благовещения.

Несмотря на непристойную для русского храма грязь и распущенность, общее впечатление наше всё-таки было благоприятное. Что тут этому помогало? Вероятно, и сознание святости места, и постоянно встречающиеся картины детского увлечения горячо верующих арабов. Пение у них для русского уха непривлекательное, тем не мене, оно производит сильное впечатление своею страстностью и воодушевлением.

Обедню служили на двух языках: греческом и арабском, потому что господа церкви в иерусалимском патриархате исключительно греки. В Антиохийском патриархате арабы сильно борются против господства греков и в этом направлении уже сделали довольно много: например, недавно добились того, что патриархом назначили природного араба. Но в Палестине, как я говорил уже, греческое иго над православною церковью ещё лежит тяжёлым ярмом, снять которое, вероятно, удастся не скоро.

Надо видеть, с какою радостью, с каким энтузиазмом поют на своём клиросе арабы, когда придёт их очередь отвечать на ектению или пропеть какую-либо песнь из литургийной службы. Но нет худа без добра! Может быть, это соревнование, эта рознь двух племён поддерживает внутреннюю силу их веры и религиозного воодушевления. В этом смысле апостол Павел говорит в своём послании к римлянам (X, 19; XI, 11), как язычники возбуждали ревность в Израиле, а Израиль — в язычниках.

Из греческого храма в небольшой компании я прошёл в католический храм Благовещения. Нас встретил высокий францисканский монах и очень любезно объяснил нам на французском языке значение нескольких приделов в храме. Все престолы украшены живыми цветами. В главном красуется изваяние св. Девы Марии. То место, где стояла Матерь Божия во время архангельского благовестя обозначено надписью: Hic verbum caro factum est (т. е. здесь Слово плоть бысть. Иоан. I, 14). На левой стороне от входа висит толстая каменная колонна. Низ колонны, отломан. Она возбуждает в народе большое удивление и считается им одним из главных чудес Назарета. Полагают, что на месте этой колонны стоял святой благовестник — архангел Гавриил. Кроме престолов во имя св. Иоакима и Анны, родителей Божией Матери, и архангела Гавриила, в соседней пещере имеется придел, где праведный Иосиф учил отрока Иисуса. На стене сделана надпись золотыми буквами: Hic erat subditus illis (т. е. здесь был в повиновении у них. Лук. 2, 51). Есть ещё пещера, которую называют кухней Матери Божией.

Здесь, у католиков, всё было безукоризненно чисто и в порядке. Мирная тишина, скромный любезный францисканец и… в то же время — пустота, безлюдье.

— Скажите, — обращаюсь я к католическому монаху, — где собственно было Благовещение? Вы говорите, что оно происходило здесь, в этом храме, а греки нам только что показывали колодец, у которого явился архангел Гавриил Пресвятой Деве.

— Не надо верить ни нам, ни грекам, — наставительно произнёс францисканец, — а верьте святому Евангелию, где сказано: et ingressus Angelus ad Eam dixit (и вшед к Ней Ангел рече. Лк. I, 28). Заметьте, евангелист сказал к Ней, т. е. в её дом, а не к городскому колодцу. Не желаете ли взглянуть, — сразу перевёл он разговор на другой предмет, — на большой камень, на котором Иисус Христос обедал со своими учениками?

Мы с благодарностью согласились, и он нас повёл в капеллу, недалеко от латинского монастыря. Здесь посреди неё возвышался большой светло-серый камень, известный у паломников под названием «Трапезы Христовой».

Обозревая Назарет, заодно мы осмотрели и гору Низвержения с небольшою православною церковью на вершине, построенною на средства пензенской помещицы М. М. Киселёвой. Католики и тут расходятся с греками: они указывают на другую вершину, как на гору Свержения. Та и другая, впрочем, высятся рядом над Ездрилонскою долиною, куда хотели евреи свергнуть Иисуса Христа после Его обличительной проповеди в синагоге.

Спустившись с Тарпейской скалы назаретских жителей, мы отправились обедать. По дороге показали нам место той еврейской синагоги, где Христос сказал своим соотечественникам, что никакой пророк не принимается в своём отечестве. Теперь здесь выстроена двухэтажная церковь маронитов.