Изначально есть лишь единое сердце

Изначально есть лишь единое сердце

Приход созерцания

Чаньский наставник Удэн после того, как получил тайную передачу и полную инициацию, стал настоятелем монастыря Дашусы — «Великой нирваны» в городе Учане.

Однажды, когда община собралась на проповедь, настоятель попросил всех успокоиться, а затем спросил:

— Покой — это наступление тишины. Так куда же сейчас ушли все звуки?

Со своего места поднялся один монах и указал пальцем себе на голову. Настоятель сказал: «Берегите себя!»

На следующий день этот же монах пришел в келью настоятеля за личными наставлениями.

Наставник Удэн, увидев, что он пришел, развернулся лицом к стене и, сквозь зубы, произнес:

— Мне, старому монаху, уже два-три дня как нездоровится, если есть здесь рядом со мной — «Великой добродетелью» — какое-нибудь лекарство, дай немного его мне.

Монах увидел, что у изголовья кровати настоятеля стоит какой-то чистый пузырек. Похлопав рукой по пузырьку, он спросил:

— Откуда появился этот пузырек?

— Он принадлежит старому монаху, а где тот, что принадлежит «Великой добродетели»?

— Он принадлежит Вам, он принадлежит мне!

Путы спадают

«Он принадлежит Вам, он принадлежит мне». Изначальное сердце всех людей — едино, оно одинаково у монаха, и у меня. Так как же два могут быть не одинаковыми?

_{Примечание}

_{Когда монах показал себе рукой на голову в ответ на вопрос учителя «Куда ушли все звуки?», он продемонстрировал, что сам по себе вопрос может привести к двойственности сознания: если звуки действительно ушли, то они где-то сейчас есть, в то время как они исчезли. Удэн решил перепроверить понимание монаха.}

_{Удэн здесь играет терминами, которые обозначают чаньского учителя. «Старый монах» (лаосэн) — уважительное обращение к настоятелю или к старым монахам монастыря.}

_{«Великая добродетель» (кит. дадэ, санскр. бхаданта) первоначально было одним из обозначений Будды, а в китайских школах стало вообще применяться к монахам. Наставник Удэн, как и принято в буддийской традиции в Китае, говорит о себе в третьем лице, а затем показывает монаху всю искусственность таких словесных приемов.}