Неожиданная похвала
Неожиданная похвала
Всеми силами мы с Джули старались идти по пути, которым направлял нас Бог. Удручающий и необратимый факт того, что наши визы подходят к концу, казалось, противоречил Божьей воле. Но, несмотря на обстоятельства, мы знали, что можем Ему полностью доверять, и поэтому в очередной раз готовились к отъезду из Кабула.
В начале февраля 1980 года мы с Джули приехали в Кабульский международный аэропорт, чтобы вылететь в Пакистан. Нас никто не провожал. Для наших друзей было слишком опасно появляться вместе с нами, потому что коммунисты считали всех американцев агентами ЦРУ. Таможенники тщательно досмотрели нас и наш багаж прежде, чем разрешить посадку на бело-зеленый двухпропеллерный самолет. Такие самолеты все еще использовались Пакистанскими международными авиалиниями для перелетов между Кабулом и Пешаваром.
Мы пристегнули ремни и приготовились ко взлету — я мысленно погрузился в приятные воспоминания о господине Мунсифе, Аймале и других афганских друзьях. Я тихо молился за каждого из них, пока наш крошечный самолет выруливал на взлетную полосу мимо танков, грузовиков, огромных транспортно-десантных самолетов и советских солдат, охранявших главную взлетную полосу.
С высоты нам хорошо были видны огромные военные лагеря, в которых разместилась Советская Армия. Мне так отчаянно хотелось, чтобы этих лагерей, контрастно выделяющихся на фоне снежного покрывала, не было, но мое желание не могло изменить того, что происходило внизу.
«Неужели я все это вижу своими глазами?—думал я. — Так трудно поверить, что все происходившее вокруг нас было реальностью, и мы сами стали тому свидетелями».
Мне не хотелось предаваться грустным мыслям, и я заставил себя задуматься о Пакистане и возможностях, которые приготовил для нас Бог. Вскоре наш пятидесятиминутный перелет подошел к концу, и самолет приземлился на взлетной полосе Пешавара — города, находящегося вблизи знаменитого Хайберского прохода.
После того, как наш багаж прошел таможенный досмотр, я взял такси, чтобы доехать до гостиницы. Я не стал ждать, пока таксист назовет цену, тем более, мне совсем не хотелось препираться с ним в конце пути. В таких случаях либо таксист оказывался чересчур нахальным, либо цена — очень высокой. Поэтому я заранее назвал свою цену, и мы без приключений доехали до гостиницы на улице Исламиа.
Гостиница «Джон» размещалась в стареньком трехэтажном строении, лучшие дни которого уже давно миновали. Однако это была недорогая гостиница, и в ней было все необходимое. Мы выбрали угловую комнату на верхнем этаже, потому что она была немного больше, чем остальные. Кроме того, оттуда можно было свободно выходить на крышу, где Джули развешивала белье на веревке, натянутой между двумя водонагревателями. Эти водонагреватели были еще одной причиной, по которой мы выбрали эту гостиницу — мы знали, что здесь всегда можно рассчитывать на горячую воду.
В нашей комнате было два небольших окна. Одно было завешено оранжевой шторой, в другом находился кондиционер, производивший невероятно много шума и совсем немного прохладного воздуха. Стены были выкрашены в кремовый цвет, а пол застлан изрядно потертым ковровым покрытием некогда зеленого цвета. Электрические провода, протянутые под ковром и по стенам, ответвлялись к розеткам и одинокой лампе в углу. К нашему удивлению, электрическая проводка выдерживала наш чайник, и при этом у нас не выбивало пробки. Две односпальные кровати были застелены чистыми простынями, твердыми подушками и армейскими одеялами. Осмотрев комнату, мы сразу же заметили, что все в ней порядком изношено.
Комнаты гостиницы располагались в виде прямоугольника, и двери каждой выходили в центральное фойе с застекленной крышей. Такое расположение полностью исключало необходимость будильника, потому что каждое утро в пять часов в фойе подавали чай. Разговоры официанток и шум тележек, дребезжащих по мраморному полу, поднимались, как дым от костра, и проникали в каждую комнату, не давая никому спать.
В ресторане на первом этаже подавали бесплатный завтрак для всех постояльцев. Нас хорошо кормили, и персонал гостиницы всегда был приветлив, поэтому, даже несмотря на некоторые недостатки, наше проживание в гостинице «Джон» было весьма приятным.
Прямо напротив нашей гостиницы стояли извозчики с тонга (лошадьми, запряженными в двухколесные повозки), готовые вмиг доставить кого угодно в любой конец города. Поторговавшись о цене, извозчик пришпоривал лошадь, и повозка уносилась прочь. И извозчик, и пассажир обычно были уверены, что выторговали хорошую цену, но извозчик, как правило, выгадывал больше.
Еще одним видом общественного транспорта были рикши, развозившие людей на трехколесных мотороллерах с низким навесом над головой. Мы с Джули прозвали их «МИГами на колесах». Безумные поездки на этом транспорте надолго запомнились мне набитыми в них шишками. В таких случаях я хлопал шофера по плечу и напоминал ему: «У меня всего одна голова. Пожалуйста, поосторожнее».
Приехав в Пешавар, мы и не подозревали, что гостиница «Джон» на следующие тринадцать месяцев станет нашим домом. Мы не могли получить постоянных виз на проживание в Пакистане, и поэтому нам пришлось совершить несколько поездок в Индию по туристическим визам, чтобы оставаться рядом с пуштунским народом — людьми, которых мы так полюбили.
Большинство дней, проведенных нами в Пакистане, были яркими и солнечными, и день, в который мы решили отправиться на границу с Афганистаном вместе с нашим другом Роджером Уайтом, не был исключением.
Роджер подъехал к гостинице на своем потрепанном джипе. Он выскочил из еще не успевшей остановиться машины. Перед нами стоял великан ростом метр девяносто. Когда мы обменялись приветственным рукопожатием, моя рука практически исчезла в руке Роджера. Широкоплечий англичанин во всех отношениях был большим человеком — это относилось и к его сердцу. Приятная улыбка Роджера и косые лучики морщинок вокруг глаз придавали его лицу особенно дружелюбное выражение.
— Здравствуйте! — тепло поздоровался он с нами.
Обменявшись обычными приветственными фразами, мы сели в джип и отправились в путь. Мы выехали из Пешавара и, преодолев сорок километров по извилистой дороге, пролегавшей через Хайберский проход, добрались до пограничного пункта в Торхаме.
Трясясь в джипе, мы с Джули вспомнили наши предыдущие поездки между Кабулом и Пешаваром. До этого мы путешествовали на «Серебряной пуле» — автобусе, своим названием обязанном серебристо-серому цвету и невероятной скорости, с которой он передвигался по удивительно красивым, но очень коварным горным дорогам.
Обычно граница была суетливым приветливым местом, где постовые запросто обменивались дружескими фразами с проезжающими. Однако, подъехав к пропускному пункту в тот день, мы заметили радикальные изменения. Вооруженные пакистанские пограничники и афганские солдаты стояли друг напротив друга, разделенные колючей проволокой.
Моментально почувствовав острую напряженность, я протянул руку через колючую проволоку и поприветствовал афганских солдат на пушту. Они улыбнулись, тепло приветствуя меня в ответ, очевидно, обрадованные, что с ними кто-то заговорил. Их теплота напомнила мне, что это обыкновенные афганцы, оказавшиеся в ловушке национальной и политической дилеммы.
Мы с Джули поднялись на невысокую гору, откуда был виден Афганистан. Даже с этой возвышенности мы заметили, что война изменила цветущий вид страны. Я увидел выжженное место, где, по слухам, взорвался сбитый во время недавних боев вертолет. Бросив взгляд на пропускной пункт и здание таможни, расположенное среди деревьев на афганской стороне, я заметил контраст в обстановке по обе стороны границы. На пакистанской стороне, в тени деревьев, располагались магазины, где продавались освежающие напитки и сувениры, а рядом с афганским пограничным постом, всего лишь в двухстах метрах, практически никого не было.
Вспоминая старые добрые времена, мне хотелось найти что-нибудь знакомое. Я задумался о своих афганских друзьях. Они были так близко, в каких-нибудь двухстах пятидесяти километрах отсюда, и тем не менее — так далеко.
«Как мне хочется вернуться в Афганистан! Но из-за политического барьера, воздвигнутого войной, я не могу этого сделать», — печально думал я.
Сидя на скамейке на вершине холма, мы с тоской смотрели на страну, которая была нам так дорога. Джули вслух размышляла о том, как идут дела у госпожи Мунсиф, ее дочерей и у остальных друзей в Кабуле, которые всегда были к нам так добры. Они не могли изменить того, что происходило сейчас на их родине. Они могли только ждать, укрывшись в своих домах, в то время как война корежила все вокруг.
Не в силах сдержать слез при виде любимой земли, я отошел к стоящему неподалеку дереву. Глядя на Афганистан, я молился от всего сердца о том, чтобы Господь Иисус Христос помог нашим афганским друзьям, которые находились там, среди страданий.
Мои мысли занимали вопросы — вопросы о причинах людских бедствий.
«Почему умирают дети? Почему убивают беззащитных мужчин, женщин и детей? Разрушают дома и разоряют земли? Почему? Почему некоторые наживаются за счет своих братьев тогда, когда те уязвимы? Почему некоторые обманывают и предают своих же? Как они после этого могут жить со своей совестью?»
Я глубоко вздохнул, посмотрел вверх на голубое небо, где несколько белых облаков проплывало мимо гор, и продолжил задавать вопросы.
«Что заставляет человека лгать, воровать, убивать и причинять боль другим? Неужели каждый человек в глубине души эгоист?»
Я знал, что это так. Бог называет это грехом и каждого человека — грешником. Я знал, что вселенская проблема греха не исчезнет сама по себе. Люди всегда будут предавать друг друга и причинять друг другу боль, если только не раскаются в своих грехах, не попросят прощения у Бога и не примут его любовь, которая может изменить жизнь любого человека.
«Боже, — прошептал я, — я знаю, что судьбы людей Тебе не безразличны, потому что Ты пришел в этот мир в образе человека, чтобы принять страдание и боль за грехи каждого из нас. Пожалуйста, сделай так, чтобы я мог помочь другим понять эту истину».
Я направился обратно к Джули. Увидев меня, она смахнула слезы и поднялась со скамьи. Не в силах ничего сказать, я просто заглянул в ее мягкие карие глаза. Понимая мысли, которых я не мог выразить словами, она сжала мою руку. Глубоко погруженные в свои раздумья, мы молча спустились по каменистой тропе к месту, где оставили Роджера.
Пока мы были на холме, Роджер разговаривал с пограничниками. Увидев, что мы вернулись, он весело приветствовал нас. Но, заметив наши печальные лица, предложил отправиться в путь. Домой мы ехали в полном молчании.
Наши временные визы в Пакистан очередной раз подходили к концу, и в очередной раз мы собрались в Индию.
Галмагал (пуштунское слово, означающее шум и замешательство) — именно таким был аэропорт в городе Лахоре, где мы приземлились. Мы сдали вещи в багаж, прошли паспортный контроль, таможенный досмотр и вошли в огромный зал ожидания. Там мы увидели около пятнадцати-двадцати крепких пуштунов, ожидавших вместе с нами посадки на самолет. По их виду и действиям было заметно, что эти люди не очень часто летали на самолетах. Скорее всего, это был их первый перелет.
Я подошел и поздоровался с одним из них — крепко сложенным рыжебородым мужчиной. В его глазах отразилось удивление, когда я обратился к нему на его родном языке. Услышав ответ на приятно звучащем пушту, я предположил, что он, вероятно, из Кандагара, большого пуштунского города на юго-востоке Афганистана. Наш разговор был прерван объявлением о начале посадки на урду (официальном языке Пакистана) и английском.
В то время как Боинг-737 «Индийских авиалиний» отрывался от взлетной полосы, стюардессы в панике пытались усадить по местам группу пуштунов. Но те не обращали на это особого внимания и продолжали ходить по проходу, выглядывая в иллюминаторы и громко переговариваясь между собой. Наконец один огромный пуштун с темной бородой перешагнул через сиденья и сел.
После того как погасла надпись «Пристегнуть привязные ремни», я направился в заднюю часть самолета, где сидели двое пуштунов, и попросил позволения сесть рядом с ними.
Они ответили положительно, и я предложил помочь им заполнить необходимые таможенные декларации. Один из них, сидевший рядом со мной, молча следил за всеми моими действиями. Рядом с ним сидел рыжебородый мужчина, с которым я до этого беседовал в аэропорту.
Желая начать разговор о Боге, я задал им вопрос:
— Верите ли вы, молодые люди, во Всемогущего Бога?
— Верим ли мы в Бога? — повторили они в унисон, будто я подозревал их в противоположном. Со всей убедительностью они заявили мне, что горячо верят в Бога, с энтузиазмом изо всех сил хлопая себя правой рукой по груди в свойственной пуштунам манере.
— Это замечательно, — сказал я, — я тоже горячо верю в Бога.
Казалось, что они были искренне изумлены тому, что я могу верить в Бога так же преданно, как и они.
— Вы когда-нибудь видели или читали Инджил? — спросил я. Когда они отрицательно покачали головами, я спросил:
— А вы хотели бы на него взглянуть?
— Да-да, конечно, — заверили они меня с тем же энтузиазмом. Я достал экземпляр большого, толстого издания Нового Завета на пушту.
Некоторое время они неотрывно смотрели на книгу, затем прикоснулись к ней с чрезвычайной осторожностью, но вскоре я понял, что они не умеют читать. Мы все смутились, но не успел я ничего сказать, как они передали Новый Завет назад студенту университета, который начал читать.
Через несколько минут студент воскликнул, обращаясь ко всем окружающим:
— Мне только что подарили замечательную книгу!
Я сказал:
— Замечательно то, что ты можешь читать Слово Божье. Где бы ты ни был, ты должен читать эту книгу всем людям, чтобы и они могли знать то, что сказал Бог. Непременно читай эту книгу всем, хорошо?
— Да, обязательно, — подтвердил он.
Выходя из самолета в Дели, я снова увидел студента, который нес Новый Завет, аккуратно завернутый в фирменный полиэтиленовый пакет авиакомпании. Он бережно держал увесистую книгу на уровне груди, потому что, по обычаям его страны, святую книгу не подобает носить ниже пояса.
Студент дождался, пока проверят наши чемоданы, затем подошел ко мне и вежливо сказал:
— Я очень хочу поблагодарить Вас и сделать Вам небольшой подарок в знак моей глубочайшей признательности.
Он протянул мне небольшой пакетик с арахисом, который нам дали в самолете, — все, что у него было. Затем горячо пожал мне руку и растворился в толпе.
«Как можно не любить таких людей?» — размышлял я.
В течение последующих месяцев нам пришлось совершить несколько поездок в Индию, но я знал, что мы не можем бесконечно продолжать этот безнадежный круг. Помимо утомления и неудобств, связанных с постоянными поездкам туда и обратно, сильнее всего нас огорчало то, что у нас не оставалось времени по-настоящему подружиться с людьми.
И вот, когда мы уже совсем не знали, что делать дальше, Бог вдохновил нас и дал нам новые силы.
Мы в очередной раз вселились в знакомую гостиницу «Джон», и я был расстроен. Одним воскресным утром я спустился вниз, вышел из гостиницы и прошел несколько кварталов до парка Халид. Кажущаяся безнадежность ситуации приводила меня в отчаянье. Ко всему прочему, в то утро у нас с Джули произошло редкое, но серьезное недоразумение. Я сказал «редкое», потому что за все семнадцать лет нашей совместной жизни серьезных разногласий у нас практически не было.
Парк Халид — приятное место для отдыха с ухоженными клумбами и аккуратно подстриженной травкой. Я присел на бетонную скамью напротив маленькой мечети. Птички распевали свои песенки с высоты гигантских деревьев, разбросанных по парку, но их веселое чириканье казалось издевательством над моим скорбным настроением.
В отчаянии я решил, что единственно справедливым поступком в такой ситуации будет подать Господу заявление об отставке.
«Господи, — начал я, — у меня просто нет нужных способностей. Ты совершил большую ошибку, призвав меня к Себе на служение. Господи, я просто хотел жить среди пуштунов, к которым Ты меня призвал и к которым Ты дал мне такую удивительную любовь, но у меня ничего не получается. Я не могу получить постоянную визу, но даже если бы я ее и получил, все равно в этом нет никакого смысла, потому что я не могу свободно говорить на пушту — даже после сотен и сотен часов постоянных упражнений. Господи, Тебе от меня просто нет никакого толку в Азии. Мои способности — ниже средних, и я, конечно, недостоин всех тех людей, которые прикладывают столько сил для того, чтобы мы сейчас могли находиться здесь».
Стараясь быть честным с самим собой, как бы мучительно это ни было, я продолжал: «Господи, я не хочу Тебя позорить. Кроме всего этого, Господи, я очень обидел моего самого любимого человека — Джули. Прости меня, Господи, у меня просто нет нужных способностей. И поэтому я подаю в отставку».
Я думал, Господь согласится со всем, и я услышу: «Ну что ж, Давид, ты прав». Вместо этого я услышал совершенно иные слова — тихие, но абсолютно четкие и очень трогательные слова: «Давид, Я — Тот, Кто избирает и призывает. Я не совершаю ошибок. Я не принимаю твоей отставки. Ты был верен Мне и с готовностью ответил на Мое призвание. Я хочу, чтобы ты знал, что Я глубоко дорожу тобой и высоко ценю все, что ты делаешь».
То, что Бог говорил со мной, было не так удивительно, как те слова, которые Он мне сказал. Я был абсолютно уверен, что Он во всем со мной согласится. Но вместо этого Он меня похвалил! Такая похвала была совершенно неожиданной.
Наше тихое общение продолжалось: «Не беспокойся, Давид, Я обращу все обстоятельства к лучшему, и в этом прославится имя Мое. Даже если то, что происходит сейчас, кажется тебе совершенно непонятным, позже ты все поймешь. Ты именно там, где Я хочу тебя видеть».
Все замерло. Я не слышал ни щебетания птиц, ни шума проходящего мимо транспорта. Для меня не существовало ничего, кроме присутствия Божьего. Я сидел в глубоком почтении, изумленный Его любовью, милостью, и тем, что Бог принимает меня таким, какой я есть.
Мое сердце захлестнула радость. Христос не принял моей отставки! Я был Ему нужен! Я посидел еще несколько минут, наслаждаясь переполнявшими меня чувствами и стараясь впитать в себя значение Его слов.
«Любящие родители не только наказывают, по и хвалят своих детей, они не ждут до тех пор, пока дети станут идеальными, чтобы похвалить их», — думал я. Это было так невероятно, что Бог сказал что-то доброе обо мне.
Я поднялся со скамьи, торопясь скорее рассказать Джули обо всем, что со мной произошло.
Войдя в комнату, я взял ее руку в свою, посмотрел ей в глаза и просто сказал:
— Прости меня, Джули.
С улыбкой прощения она ответила:
— Конечно, Давид.
— Дорогая, — продолжил я, — я пытался подать Господу заявление об отставке, но Он его не принял.
— Понимаю, — кивнула она. — Мне хотелось сделать то же самое.
Радостно я добавил:
— Но у нас все получится!
— Я знаю, Давид, — сказала она мягко. — Я знаю.
Я в подробностях описал Джули все, что произошло. Я рассказал, как похвала Господа вдохновила меня. Теперь я знал — Ему было угодно то, что мы делали, и мы могли довериться Его руководству.
Затем мы оба склонили головы в молитве.
— Я благодарю Тебя, Господи, за то, что моя жена меня понимает, — начал я. — Прости меня за то, что я ее обидел. Я больше не хочу ее обижать. Спасибо Тебе за Твои слова и за то, что я дорог для Тебя и для Твоего Царства. Аминь.