Глава 3

Глава 3

Когда Кинзе исполнилось два с половиной года, отчим решил, что она может уже работать. Он велел Хамиду носить девочку каждый четверг на базар. Там, сидя у ног нищего, она должна была просить милостыню.

Сегодня Кинза сидела на пороге дома, терпеливо поджидая брата. Было еще совсем рано, и Хамид только что погнал корову на пастбище. Возвратится он не раньше, чем через полчаса. А пока она была свободна и развлекалась как могла.

Когда светило солнце и стояла хорошая погода, она была счастливым ребенком. Никогда не видев света, она не могла ощущать, что ей недостает его, а вокруг было много такого, что давало ей приятное ощущение: тепло и защита материнских колен, объятья сильных рук брата, влажные мордочки козлят, тыкавшиеся в ее руки. Еще было прикосновение теплых лучей солнца к ее телу и веяние ласкового ветерка в лицо. Иногда ей разрешали сидеть вместе с мамой, когда она сортировала зерно, и Кинза набирала полные пригоршни шелухи и пропускала их сквозь пальцы. Это было одно из самых больших удовольствий и развлечений. Также интересным делом было прислушиваться к звукам. Теперь она могла знать, когда к ней шел Хамид по особенному звуку его босых ног по сухой глине.

Вот и сейчас она услышала его приближение, протянула к нему руки и издала радостный возглас. Хамид поднял ее и туго привязал к себе на спину.

- Базарный день, сестренка, - объявил он. - Ты уже позавтракала?

Кинза кивнула. Полчаса тому назад она выпила чашку кофе и съела кусок черного хлеба. Это был самый лучший завтрак, известный ей, и он особенно нравился девочке.

- Тогда пойдем, - сказал Хамид, и они отправились, стараясь держаться в тени оливковых деревьев, потому что уже к девяти часам солнце припекало довольно сильно.

Вскоре оливковые деревья кончились, и тропинка к базару вилась по пшеничным полям, почти готовым к жатве; каждый колосок нагибался под тяжестью золотого зерна, а воздух от запаха мака навевал дремоту. Кинза, которая могла засыпать когда и где угодно, положила голову на плечо брата, закрыла глаза и погрузилась в дремоту, убаюканная мягким шелестом зерна от проносившегося ветра. На дороге в то утро было много народа, потому что по четвергам был ярмарочный день, и все, кто имел что-нибудь продать, приходили через горы и располагались со своим товаром под тенью эвкалиптов. Продавцы сидели прямо на земле, скрестив ноги, а покупатели теснились вокруг них. Кинза боялась этого места. Она не любила тесноты, сутолоки и шума; не любила пыли, которая заставляла ее чихать, и мух, которые кусали ее ноги. Более же всего она не любила тот момент, когда Хамид покидал ее, оставляя под надзором старого нищего. Чтобы как-то облегчить боль расставания, Хамид изобрел план: если в течение недели он мог выпросить, одолжить или украсть гурд (монета стоимостью в 1/10 пенел), он сберегал его до четверга и покупал липкую зеленую конфету, обсыпанную орехами. А облизывать такую конфету было самым большим наслаждением.

Хамид, чувствовавший себя на базаре как дома, ловко прокладывал себе путь через толпу, пока не добрался до места, усыпанного песком, где обычно сидела Кинза и старый нищий. Он пришел немного раньше, чем старик, и, усадив Кинзу, дал ей зеленую конфету, украдкой лизнув ее сначала сам. Девочка зажала ее в правой руке и начала облизывать; левой рукой она крепко держалась за одежду Хамида, чтобы толпа не унесла его от нее.

Им недолго пришлось оставаться одним. Вскоре, шаркая босыми ногами, подошел старый нищий с цветным барабаном в руке. Старик был отвратительно грязным, пальто его походило на лоскутное одеяло разорванное на куски. Хамид вежливо поцеловал его руку и получил монету, которую нищий каждую неделю платил его отцу за Кинзу. Обычно Хамид сразу же уходил после этого, но на этот раз старик не сразу отпустил его, а сказал:

- Когда твой отец придет на ярмарку, скажи ему, что у меня к нему есть дело.

Хамид кивнул, мягко освободился из рук Кинзы и ушел. Кинза заплакала, и нищий шлепнул ее, чтобы она замолчала.

В первой части дня ее работа была не особенно трудной; все, что ей надо было делать, это сидеть с протянутой рукой, подняв лицо к солнцу, чтобы все видели, что она слепая. Старый нищий стоял рядом, время от времени ударяя в барабан, чтобы привлечь внимание. Многие при виде маленького бледного личика девочки жалели ее и давали монеты, которые она тотчас отдавала своему хозяину. Так они сидели до полудня. Солнце начинало палить, пыль становилась гуще, а мухи - надоедливее. Тогда хозяин давал Кинзе кусок ржаного хлеба и кружку воды. Иногда, когда она собирала за утро много денег, он покупал ей сливовый напиток. О, какой это был восхитительный напиток! Девочка старательно облизывала все свои десять пальцев, чтобы ни одна капля напитка не пропала.

Вторая половина дня была тяжелее первой, потому что Кинзу клонило ко сну. Голова ее опускалась все ниже и ниже, а глаза закрывались сами собой. Как ей хотелось к маме на колени! Незаметно она пристраивалась около лохмотьев старика, и ее усталая голова находила недолгий покой. Как только старик замечал это, он сердитым толчком поднимал ее. Она терла кулачками глаза, потягивалась, готовая опять уснуть. Старик снова приводил ее в вертикальное положение, усадив спиной к своему боку, и давал шлепок. Полусонная, она наконец протягивала руку для подаяния. Вдруг нищий поспешно поднялся, и она повалилась набок. Он нетерпеливо усадил ее на место, прорычав:

- Гадкая девчонка! Сиди и проси, пока я не вернусь.

В толпе нищий увидел фигуру отца Кинзы, который искал его. Фермер не хотел говорить с нищим на виду у всех, поэтому они уединились за эвкалиптовым деревом.

- Ты меня звал? - спросил фермер.

- Да, - коротко ответил нищий. - Я ухожу из этой деревни. Деревенские жители становятся жадными, не боятся Магомета и мало дают честным нищим, поэтому я ухожу в большой город на побережье. Я и моя жена. Скоро там будет великий праздник и говорят, что нищие обогащаются на улицах этого города. Вот что я тебе скажу: отдай мне твою слепую девчонку. Ты не принадлежишь к благородной профессии нищих и не сможешь использовать ее, а мне она принесет большую прибыль. За нею будет присматривать моя жена, а я хорошо заплачу тебе за нее.

Отчим Кинзы нахмурился, обдумывая предложение. Он знал, что затевалось худое дело, но ему очень нужны были деньги. Урожай в этом году был плохой, и Кинза будет лишним ртом в доме. Слабое чувство, которое некогда, возможно, было совестью, зашевелилось в нем, но он не захотел прислушаться к нему. В конце концов Кинза ведь не его дочь. Ха-миду одиннадцать лет - почти мужчина, и он скоро сам сможет зарабатывать на жизнь. Рахма выйдет замуж через три-четыре года. А Кинза? Возможно, это первый и последний шанс избавиться от нее.

- Сколько ты мне заплатишь? - спросил он наконец.

Нищий назвал небольшую сумму. Фермер пришел в ярость от такой низости и назвал очень высокую сумму. На этот раз нищий вспылил от такой алчности, но назвал цену чуть выше своей, а фермер, в свою очередь, согласился чуть снизить. Так продолжалось еще некоторое время - страсти то разгорались, то затихали. Можно было подумать, что они готовы убить друг друга, с такой яростью они торговались, но прохожие даже не поворачивали головы в их сторону: все сделки в деревне совершаются таким путем, поэтому никто не удивлялся. Окончательная сумма была установлена точно на середине того, что первоначально запросил каждый из них.

- Ну, ладно, - наконец сказал нищий, - я буду уходить из деревни на рассвете в первый день недели. Когда ты передашь в руки девчонку, я передам тебе деньги, и это все будет сделано при свидетелях.

Оба они остались довольны сделкой, хотя старались не показать этого. Старый нищий возвратился к вновь приобретенной собственности, уверенный, что она собрала много монет во время его отсутствия. Но его вновь приобретенная ничего подобного не сделала. Она укрылась в тени и, свернувшись клубочком, крепко спала, как уставший после игры котенок.

Хамид стоял на краю ярмарки с поднятой вверх головой, глазами прикованный к верхушке мечети, ожидая, когда появится священнослужитель и призовет к молитве. Это должно было быть точно в четыре часа дня, когда ему можно было взять Кинзу домой до следующего четверга.

К этому времени толпа поредела, и Хамид издали увидел свою сестру. Ее уставший вид возбудил в нем еще большее нетерпение поскорее освободить ее. Он нетерпеливо переступал с ноги на ногу, затем встал на обе, погрузив босые ноги в горячий песок, но ни разу не отвел глаз от верхушки мечети.

Мечеть была деревенским храмом, здание с четырехугольной башней, своей белизной четко выделявшейся на фоне синего неба. На самой верхушке башни блестел позолоченный полумесяц - символ магометанства. Наконец Хамид увидел, как появился служитель - бородатый и величественный в своем облачении, и начал свою монотонную молитву-призыв. Ее сопровождал колокольный звон, разносившийся по всей базарной площади и дальше, в деревне.

- Един Бог, - провозгласил он, - и Магомет, пророк Его.

Правоверные магометане толпой повалили в храм, чтобы произнести свою молитву. Другие сняли обувь и молились на том же месте, где стояли, повернувшись лицом на восток и кланяясь так низко, что касались головой земли. Для всех их это был призыв к молитве, для Хамида же призыв к освобождению Кинзы. Увидев священнослужителя, Хамид моментально сорвался с места и побежал через площадь туда, где сидела Кинза. Он опять поцеловал руку нищего в знак приветствия и взял сестру на руки. Мальчик дал ей сухой бублик, который она с жадностью сунула в рот. От радости, что она снова в безопасности на руках брата, девочка забыла голод, жажду и усталость этого долгого дня. Удобно устроившись у него на спине, она крепко уснула.

Хамид, слегка пригнувшись под тяжестью ее расслабившегося тела, отправился в обратный путь. Было очень жарко, и он присел под смоковницей немного передохнуть. Он наблюдал за коровами, которые лениво столпились возле реки; немного выше несколько женщин выбивали белье о камни. Сквозь дремоту он думал о реке. Куда она течет? Может быть, пройдя через их долину, она выходит в какой-то неизвестный мир, где он еще никогда не был? Как-нибудь он пойдет по ее течению и выяснит... Может, он дойдет до моря или большого океана?..