21. Правка книг

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

21. Правка книг

Наученный неудачным опытом проведения своих новшеств в порядке личных распоряжений и несомненно встревоженный сопротивлением боголюбцев, Никон после расправы с Нероновым и его друзьями действует гораздо осторожнее. В течение следующих трех лет он тщательно подготовляет задуманную им унификацию русского устава с новогреческим, и только поместный русский собор 25—31 марта 1655 года под давлением патриарха постановляет принять предложенные ему изменения устава и церковных обычаев. Сразу же после ссылки и разгрома боголюбцев Никон сосредоточивает свое внимание на создании аппарата, способного подготовить его нововведения и издать новые богослужебные книги. В самом начале 1654 года Печатный двор переходит под полный контроль патриарха, и в нем теперь безраздельно и неограниченно господствуют грек Арсений, чудовский старец Евфимий, старец Матвей, завзятый враг боголюбцев, сыгравший важную роль при ссылке Неронова протопоп Адриан, не бывший в штате двора, но игравший ведущую роль в “исправлении книг” Славинецкий и несколько более мелких агентов Никона. Начатое в 1652 году собирание древних книг и документов продолжается. В 1653 году к этому собранию присоединяются более пятисот книг, привезенных Арсением Сухановым с Востока, около двухсот старых уставов и служебников присылают восточные патриархи, афонский монастырь, со своей стороны, посылает пятьдесят старинных богослужебных книг. Немало ценных материалов было послано другими иерархами и монастырями[73].

Следующим важным шагом Никона было признание русской церковью необходимости пересмотра русских печатных книг по старым церковнославянским и греческим материалам. В конце марта или в начале апреля 1654 года, точная дата не указана в документах, он созывает поместный русский собор. Открывая собор, патриарх сказал, что при учреждении московского патриархата русская церковь обязалась следовать заповедям Христа, соблюдать постановления вселенских соборов и быть согласной в догматах и уставах с греческой церковью[74]. Затем были прочитаны деяния Константинопольского собора 1593 года, санкционировавшего учреждение московского патриархата. После этого Никон отметил разночтения между новогреческим и русским, — основанном, как мы это теперь знаем, на древнегреческом — уставами и запросил, угодно ли собору исправить печатные богослужебные книги “по старым харатейным и греческим” книгам. Собор согласился с доводами патриарха, и только епископ Павел Коломенский заявил, что не согласен на исправление некоторых мест русских книг. Соборное постановление было запротоколировано и подписано двадцатью девятью из тридцати пяти участников собора, причем епископ Павел сделал под своей подписью оговорку, фактически аннулировавшую его согласие. Таким образом, семь, как раз одна пятая всех участников собора, отказались санкционировать предложение патриарха[75]. Один из этих семи, Вонифатьев, уцелел, о судьбе других пяти не сохранилось известий, а епископ Павел сейчас же после собора был арестован, избит клевретами Никона, сослан на север, в Новгородскую область, и там по–видимому или задушен, или заморен голодом[76].

Хотя решения этого собора и говорили только о сравнительном изучении русского устава по старым спискам и исправлении в случае расхождения с этими старыми списками, Никон отдал распоряжение Печатному двору немедленно приступить к исправлению русских богослужебных книг по новым греческим изданиям. 1 апреля 1654 года начинает печататься новое издание Служебника, а 25 апреля сдается в печать совершенно новая книга Скрижаль, или свод церковных законов, причем эта книга печатается на основе венецианского издания греческого текста, напечатанного в 1574 году, экземпляр которого был послан Никону патриархом Паисием[77].

Дальнейшим мероприятием Никона была посылка запроса к патриарху Константинопольскому о разногласиях между русским и греческим уставами, причем в этом запросе Никон выставлял своих противников врагами греческой церкви и мятежниками. Запрос повез грек Мануил. Он выехал из Москвы в мае 1654 года и, получив ответ патриарха, одобренный местным константинопольским собором, вернулся в Москву в начале 1655 года[78]. Как обычно, не дожидаясь ответа, Никон продолжал переделывать русский устав. Заметив, что в восьмом члене символа веры греческое слово кириос (kyrios) переводилось русскими как “Господь истинный”, Никон, опираясь только на мнение Славинецкого и Арсения Грека, не запрашивая в этом важном вопросе даже мнения собора русских иерархов, приказывает переделать перевод на “Господь” и ввести это новое чтение в печатавшиеся книги[79].

В марте 1655 года он уже публично выступает против старинного русского перстосложения. В Неделю православия он приглашает сослужить ему во время торжественного богослужения пребывавших в Москве патриархов Антиохийского Макария и Сербского Гавриила и во время проповеди делает резкий выпад против русского перстосложения. Затем он попросил патриарха Макария высказаться по этому вопросу. Макарий подтвердил через переводчиков, что на греческом Востоке крестятся тремя перстами и что русским перстосложением там не пользуются. Во время этой же службы произошла безобразная сцена, когда Никон приказал принести ему иконы, написанные на новый “западный” лад и отобранные им у бояр. Он начал разбивать эти иконы о каменный пол церкви и приказал жечь обломки. Вслед за этим греческие владыки возгласили анафему тем, кто такие иконы покупал и держал на дому. На этот раз присутствовавший при этой сцене царь Алексей Михайлович не выдержал и попросил Никона не сжигать, а хотя бы закапывать эти иконы. Видимо, и Никону стало стыдно за свое безобразное поведение, и он уступил царю[80].

Через три недели, на пятой неделе поста, 25—31 марта Никон созывает русский собор с участием все тех же патриархов–гостей. К этому времени Славинецкий и другие приспешники Никона успели приготовить целую программу изменений устава и подготовить новый текст Служебника. Необходимо отметить, что в этих подготовительных работах кроме Никона не участвовал ни один епископ. Собор, помня страшный пример расправы с Павлом Коломенским и видя твердую поддержку Никона царем и двумя патриархами–гостями, принял все поправки, но, как пишет Павел Алеппский, все же немало членов собора заявляло, что не примут новые книги и обряды, а будут держаться старых: “Мы их приняли издревле”. Да и что могли рассмотреть в несколько часов собраний собора его русские участники. Во время этого собора, по словам Павла Алеппского, патриарх Никон подчеркнуто заявил: “Я русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие”. Что знал он о греческих убеждениях и греческой богословской науке! Через два месяца после собора 1655 года грек Мануил возвратился из Константинополя с ответом патриарха Константинопольского, подписанным помимо патриарха Паисия (не смешивать с уже упомянутым Паисием Иерусалимским) еще двадцатью четырьмя митрополитами и четырьмя епископами. Патриарх и собор дали очень осторожный и умный ответ, видимо, уже зная о неудержимой страсти Никона переделывать весь русский обряд. Патриарх отвечал, что, конечно, все догматы и главные черты обряда русской и всех поместных церквей должны соответствовать решениям вселенских соборов и все православные христиане должны быть едины в исповедании веры. Он указывал на книгу “Исповедание веры”, составленную в Киеве и исправленную Константинопольским собором, как на верное руководство в вопросах догмы и устава. Отвечая на вопрос Никона, как надо креститься, патриарх тактично отвечал, что на Востоке все имеют обычай креститься тремя перстами, считая их за символ св. Троицы. Но он решительно умолял Никона прекратить начавшуюся в русской церкви смуту и добавлял, что каждая поместная церковь имеет свои особенности в обряде и различные традиции. “Не следует думать, будто наша православная вера извращается, если кто?нибудь имеет чинопочитание несколько отличное в деталях, не являющимися ни существенными различиями, ни членами веры. Лишь бы соглашаться в важных и главных вопросах со вселенской церковью”[81].

Антиохийский патриарх Макарий тоже боялся, что увлекающийся и не переносящий возражений характер Никона может привести к серьезным осложнениям в церкви, и говорил своему сыну, дьякону Павлу Алеппскому, бывшему вместе с ним в Москве: “Бог да даст ему чувство меры”[82]. К сожалению, Макарий приехал в Россию не для того, чтобы мирить Никона с консервативной оппозицией, а с целью получения финансовой поддержки от русского правительства. Зная, что денежная помощь русского правительства восточной церкви зависит от Никона, он старался во всем ему угодить и ни в чем не перечить.

В результате денежной зависимости от Никона приехавшие “за милостынью” восточные патриархи шли на все, лишь бы угодить своему щедрому другу, и в начале 1656 года приняли участие в очень недостойных демонстрациях против русского обряда и его сторонников, в частности Неронова. Во время богослужения на Неделе православия следующего года, 24 февраля 1656 года, все три патриарха Никон, Макарий и Гавриил снова вместе служили в Успенском соборе. Когда дьякон возгласил анафему всем противникам православия, то по настойчивым настояниям Никона патриарх Макарий вышел перед царем и народом и, показав греческое перстосложение, сказал, что так подобает креститься всем православным христианам, а кто так не делает, “тот проклят”. Вслед за Макарием проклятие повторили патриарх Гавриил и никейский митрополит Григорий[83]. Новый собор, собравшийся 23 апреля, снова при участии трех патриархов узаконил трехперстное знамение и еще раз отлучил от церкви всех отказывающихся креститься по–гречески[84].

Но Никону не хватало этих анафем, и через несколько недель после собора он предложил митрополиту Макарию снова принять участие в церемонии отлучения. 18 марта после службы, которую он, как рассказывает его сын Павел, совершал вместе с Никоном, “патриарх антиохийский сказал проповедь о протопопе [Неронове], сравнил его с александрийским протопопом Арием, так как и Неронов был протопопом. Затем патриарх отлучил московского протопопа от церкви со всеми его последователями, и хор с духовенством трижды пропели анафему. После литургии мы пошли на обед к патриарху московскому”[85].

С прискорбием можно прибавить, что, по свидетельству сына Макария, Павла Алеппского, Никон добился участия Макария в предании анафеме Неронова, рассказав антиохийскому патриарху, что Неронов еретик и оскорбляет догматы церкви, возводя хулу на Святого Духа. Эта церемония проклятия, рассказанная Павлом Алеппским, закончила первую серию отлучений и проклятий с участием восточных патриархов, а затем на упомянутом соборе 23 апреля закончилась и программа никоновских нововведений.

Никон, казалось, очень умно старался везде показать, что инициатива унификации обряда исходила не от него, а от патриархов греческой церкви, а патриархи, к сожалению, для того чтобы сохранить расположение к ним Никона, согласились принять участие в этой недостойной и трагичной для русской церкви комедии. После того как они постоянно приезжали в Россию, прославляли русскую веру, спокойно взирали на русские обряды и даже благословляли по–русски царя, эти проклятия, направленные теперь на сторонников обряда и на обряд, были по меньшей мере бессмысленны и нелогичны. Но трудно и осуждать их за участие в “эллинизации” русского обряда, затеянной русским патриархом, который, казалось, должен был знать, что и зачем он делает. Во всяком случае ужасное по последствиям для русского православия семя раздора было посеяно.

Зато Никон мог быть доволен своими “достижениями”. В результате его “реформ”, а его нововведения и ограничились перекройкой и унификацией обряда, так как все остальное, а именно единогласие и проповеди, введение которых часто приписывается ему, были введены боголюбцами, русский обряд был совершенно переделан на новогреческий лад. Еще более по–гречески, казалось, выглядел сам патриарх, о чем он особенно старался. В русской церкви была введена греческая одежда, а русский монашеский клобук, в том числе и знаменитый белый клобук русского патриарха, были заменены греческими[86]. Грекомания патриарха зашла так далеко и была так наивна, что он даже завел в патриаршей кухне греческую еду. Теперь он мог думать, что выглядит и действует так же, как и патриархи восточные и что в случае освобождения православного Востока Россией он сможет возглавить весь православный мир без того, чтобы греки косились на его, как ему казалось, смешные русские провинциальные замашки и обряды. Комплекс неполноценности и провинциальности, желание стать “как все патриархи”, выглядеть и служить как служили блестящие и столь соблазнительные византийцы, несомненно, играли очень значительную роль в развитии обрядовой политики патриарха из простых крестьян, пробывшего почти всю свою жизнь в глубокой провинции. Весь его “эллинизм” вытекал не из преклонения перед греческой культурой или греческим богословием, а из мелкого тщеславия и легковесных надежд на вселенскую роль.

Служебник, выпущенный из печати 31 августа 1655 года, был, к сожалению, не более серьезно составлен и редактирован, чем и церемония анафемы. Ссылки на старые русские и греческие грамоты и книги были просто сознательной неправдой. Ни Славинецкий, ни Арсений, ни Евфимий, видимо, и не притрагивались к множеству книг, полученных из русских и восточных монастырей и библиотек. Да за шесть месяцев, прошедших между приездом Суханова с книгами и выходом из печати Служебника, нельзя было даже и думать о начале изучения имевшегося в их распоряжении материала, тем более. что печатание началось почти что за год до возвращения Суханова домой[87]. Вместо этого, так же как и во время печатания Скрижали, Славинецкий и Арсений Грек просто воспользовались венецианским изданием 1602 года греческого Служебника, который, конечно, с точки зрения литургической науки был нисколько не лучше составлен, чем и современные ему русские печатные издания[88]. Но так как русский текст еще сохранял остатки древнегреческого студийского устава, а новогреческий был целиком развит на уставе иерусалимском, разночтений между ними нашлось немало.

Наиболее значительными поправками этих разночтений в новом никоновском Служебнике 1655 года были: переход от двуперстия при крестном знамении к трехперстию; исключение из восьмого члена символа веры слова “истинный”; переход от пения “аллилуйя, аллилуйя слава Тебе Боже” к “аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…”; исключение служб о перекрещивании католиков и иных инославных; печатание на просфорах четырехконечного креста вместо старорусского восьмиконечного; замена в тексте литургического, так называемого херувимского песнопения слов “трисвятую песнь приносяща” словами “пресвятую песнь припевающе”; во время проскомидии, или приготовления святых даров, теперь из третьей просфоры вынимали не одну, а девять частиц. Кроме этих особенно важных нововведений было сделано очень много других, но менее значительных, иногда сводившихся просто к графическим поправкам. Перечень всех перемен текста молитв, порядка чтения этих молитв, изменений в священнодействиях духовенства составляет уже в первом разборе никоновских нововведений, сделанном в 1655—1660 годах священником Никитой Добрыниным, позже названным обидным прозвищем Пустосвят, более 200 страниц[89].

В отдельных, очень редких, случаях эти перемены улучшили перевод или сделали более понятными и обмыслили тексты молитв и песнопений. Но в большинстве случаев они были ненужны и крайне спорны, так как обосновывались на более поздних греческих текстах, чем русские печатные издания. Для большинства прихожан и духовенства эти бесконечные перемены казались полной революцией в уставе. Прихожане не слышали привычных слов молитв, а духовенство, знавшее богослужение наизусть и произносившее в течение многих лет и десятилетий привычные слова и выражения, могло только с большим трудом переделать себя и свою память. Не внося почти что никаких улучшений текста или порядка богослужения, все эти нововведения затрудняли службу духовенства, вносили хаос в церковную службу и, что было особенно опасно, подрывали веру прихожан в осмысленность, благочестие и правильность устава. Как пишет А. В. Карташев, сама “нетактично проводимая Никоном правка книг по темпу, широте обхвата, по чуждости своего источника и по обидности ее для серьезно усвоенного, не только национального, но и подлинного православного самосознания русских людей, не могла не вызвать протеста. Протест был по глубине всеобщий: и епископата, и белого, и черного духовенства, и мирян и простых людей”[90].

С открытым протестом и резкой критикой правки устава выступили наиболее опытные священники, которые хорошо понимали, что перемена в уставе, осмеивание старого обряда, наложение проклятий на двуперстие неизбежно вели только к подрыву веры, а не к “вящей славе Господа”.

Кроме того, после выхода нового Служебника оказалось, что отдельные его новые издания не сходятся между собой. Действительно, в каких?нибудь десяти изданиях Служебника, вышедших в 1655—1688 годах, тексты постоянно разнились, так как неопытные и часто не очень серьезно бравшиеся за свою работу правщики сами постоянно сбивались, путали и делали новые ошибки, которые были часто хуже прежних. Ввиду грубых ошибок в первом издании Служебника печатание его было вскоре приостановлено. Более поздние его издания значительно улучшились, и поднаучившиеся на своих ошибках правщики начали работать серьезнее и даже проверяли тексты по старинным материалам. Но было уже поздно. Непоправимое зло было сделано и доверие к новому Служебнику подорвано[91].

Психологический эффект всей правки Служебника, к чему фактически и свелись все “реформы” Никона, был ужасен. Как раз в то время, когда по предсказаниям “Кирилловой Книги” русская церковь должна была переживать последний соблазн, сам глава русской церкви необоснованно и легкомысленно начал нарушать “лепоту” русского богослужения, за полноту восстановления которого боголюбцы боролись уже десятки лет. На ум невольно приходила мысль, что новая прихоть патриарха была подсказана ему злой силой, что русская иерархия, с Никоном во главе, впала в соблазн и что руководители “правки”, греки и южноруссы, только являются исполнителями страшного заговора сил тьмы. Многие начали думать, что лицо светлой Руси исказилось и мрак начал находить на нее.

Как это ни парадоксально и необъяснимо, но, “унифицировав” русский Служебник с греческим, патриарх сам потерял вкус к своей затейке. После 1656 года он мало интересуется “правкой книг”. Заботы о собственном положении приводят к тому, что он забывает дело “унификации”. Уже в 1657 году он, как это будет рассказано позже, прощает Неронова и позволяет ему служить по старым книгам. Вскоре он совсем разочаровывается в греках, и в долгие горькие годы конфликта с царем и опалы он никогда не вспоминает о своей “реформе”. Возможно, что он сам отказался бы от своих затей, если бы только он остался на патриаршем престоле. Но это ему не было суждено.

Примечания

[73] Смирнов П. С. История русского раскола… С. 43; Белокуров С. Арсений Суханов. С. 412—414; Медведев С. Известие истинное. С. 11.

[74] Христианское чтение. 1881. Т. II. С. 428—430.

[75] Макарий (Булгаков). История русского раскола… С. 189.

[76] Дело о патриархе Никоне. СПб., 1897. С. 449; Павел Алеппский. Указ. соч. Т. II. С. 154.

[77] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. II. С. 329; Николаевский П. Ф. Из истории сношений России… С. 35.

[78] Христианское чтение. 1881. Т. II. С. 196.

[79] Бороздин А. К. Указ. соч. Прил. 3.

[80] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. IV. С. 136—137.

[81] Каптерев Н. Ф. Церковно–обрядовые реформы Никона // Богословский вестник. 1908. Т. 3. № 10. С. 232; Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 162—163.

[82] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. III. С. 138, 147.

[83] Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 170.

[84] Там же. С. 171; Скрижаль. М., 1655–1656. Лл. 1—21

[85] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. IV. С. 178.

[86] Там же. С. 107.

[87] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. I. С. 417—421.

[88] Медведев С. Известие истинное. С. XXIX?XXXIV, 12, 13, 22.

[89] Челобитная отца Никиты Добрынина напечатана Н. Субботиным. См.: Материалы для истории раскола… Т. IV; разбор ее см.: Румянцев И. П. Никита Константинов Добрынин. Сергиев Посад, 1916. С. 329—481.

[90] Карташев А. В. Очерки… Т. II. С. 170.

[91] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. I. С. 419—420; Христианское чтение. 1882. Т. II. С. 490— 496; Медведев С. Известие истинное. С. 14—15.