Л. П. Найденова. ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ МОНАСТЫРЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Л. П. Найденова. ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ МОНАСТЫРЯ

И МОНАСТЫРСКИЙ БЫТ (по материалам Соловецкого монастыря)

«Иноческая жизнь по назначению своему и по свойству своему есть внутренняя, сокровенная. Хотя внешние события, совершавшиеся с какою?либо обителью, и привлекают, главным образом, внимание повествователей, но для истории монашества они имеют значение второстепенное, так как главной целию подвижнической жизни служит спасение души. Не борьба с внешними врагами, не успехи материальной и промышленной жизни, не деятельность исключительно среди мира для целей земных — назначение иноков, а борьба с внутренними врагами спасения, совершающаяся в тайной храмине души, успехи в жизни нравственной, деятельность в высшей степени духовная — вот призвание инока. Подвиги на этом поприще большею частию остаются известны одному всевидящему Богу»[883] - эта идея личного спасения отражена и в формах организации монашеской жизни: монастырь, скит, пустынь. В общежительный монастырь (киновию) приходили те, кто считал, что в общежитии с его подчинением своей воли воле настоятеля и возможностью получить духовную поддержку от более опытного брата легче достичь личного спасения. Скиты же объединяли отшельников, искавших личного спасения в большей изоляции от мира. Такая градация условна, поскольку непроходимой грани между этими формами организации монашеской жизни нет, что отразилось и в названии иноческих обителей. Так, Угрешский Николаевский монастырь и в XIX в. продолжают называть Бирлюковой пустынью, в память об истории его возникновения в XVII в.[884], так же, как названия «скит» и «пустынь» могут относиться к одному и тому же жительству иноков: Соловецкий Анзерский скит в грамоте царя Михаила Федоровича назван «пустынью»[885]. Само же название «пустынь» по отношению к скитам, находящимся, как правило, в густом российском лесу, свидетельствует и о связи с древней христианской традицией египетских и палестинских монастырей. Имело значение и то, что «пустыни» основывались далеко от человеческого жилья и пустынею для русского отшельника был лес. В общежительном монастыре предполагалась полная личная нестяжательность его иноков, в то время как на протяжении всей истории существования монастырей в России сохранялись и «особножитные» монастыри, где монахи имели право на личное имущество и большую самостоятельность в личной жизни и обиходе. Однако славу русскому монашеству составили именно общежительные обители, принципы организации которых, видимо, больше соответствовали представлению об аскетическом идеале, хотя полной нестяжательности и «общежитности» и им не удавалось достичь в полной мере.

Независимо от формы организации монастыря главной целью монашеской жизни оставалось спасение души для жизни вечной, основными средствами — молитва и борьба с собственными пороками, а монашеский обет всех иноков включал целомудрие, нищету и послушание.

Для истории монашества и монастырей Преображенский Соловецкий монастырь, крупнейший общежительный на русском Севере, имеет большое значение как в силу своей масштабности и вклада в русскую культуру, так и потому, что он дает возможность проследить историю возникновения и развития различных форм монашеской организации, поскольку представляет собой систему обителей: основной общежительный монастырь и несколько скитов (наиболее известны из которых Анзерский и Голгофо–Распятский), кроме того, на Соловках и в последней четверти XIX в. сохранялось отшельничество. Часто отшельниками становились постриженники Соловецкого монастыря[886].

«Первоначальником» Соловецкого монастыря почитается ки- рилло–белозерский постриженник Савватий, которого на необитаемый Соловецкий остров в суровом Белом море привело «пустынно- любие»[887]. Это произошло около 1429 г.[888] Савватий вместе с другим иноком, Германом, проводит на Соловках несколько лет. После его смерти Герман встретит другого человека, которого влечет отшельническая жизнь и жажда духовных подвигов — Зосиму, который и станет основателем монастыря, испросив на это благословения епископа Новгородского, а потом и его игуменом. Таким образом, первоначальное обиталище отшельника превратится в 30–е годы XV в. в монастырь.

Жизнь монастырей подчинялась Студийскому или Иерусалимскому уставам, которые основное внимание уделяли чину богослужения, дисциплинарная же часть в них была менее разработана. < Кроме того, русские природные и бытовые условия сильно отличались от находившихся в другой климатической зоне средиземноморских, что делало неизбежным изменения в уставах[889]. Однако записываться местные монастырские уставы стали довольно поздно (в XV в.). Во всяком случае, автор одного из древнейших дошедших до нас уставов, Иосиф Волоцкий, считает необходимым объяснить, почему он решается на подобное деяние, ссылкой на духовное оскудение современного ему монашества и забвение традиций[890]. По преданию, оставил свой устав и основатель Соловецкого монастыря Зосима (еще в начале XX в. в монастырской ризнице хранилась рукопись устава, принадлежащая Зосиме)[891]. Описывая устав Зосимы, летописец Соловецкого монастыря Досифей отмечает, что он был очень краток, преподобный Зосима заповедал: игумен и священники, и соборные старцы, и все старцы имеют общую трапезу и общую пищу, отдельно по кельям не ест никто, одежду и обувь получают из монастырской казны, и особого дохода ни священники, ни служебники, ни волостели, т. е. лица, имевшие определенный церковный или мирской статус, не имеют[892].

Очень большую роль в жизни монастырей и их организации играли устные заветы основателя и установленные им правила. Так, преподобный Зосима «заповедал» не держать на монастырском острове скот, и, выполняя его завет, соловецкие иноки содержали ферму на одном из Муксальминских островов в течение столетий, невзирая на трудности, связанные с выполнением завета основателя монастыря[893].

Гордился Соловецкий монастырь и тем, что до петровских времен его настоятель избирался из числа постриженников соловецких же, что обеспечивало сохранение традиций.

Основу имущественных владений входившего первоначально в Новгородскую епархию монастыря заложила легендарная Марфа Борецкая, подарившая в 1450 г. монастырю волости Суму и Кемь.

Варить соль в Поморье начали до появления в тех краях св. Зосимы. Монахи также занимались этим промыслом с возникновения монастыря. При этом они восстановили монастырские доходы, в основном, за счет соляных варниц и беспошлинной продажи соли[894]. Современное изучение хозяйства и способов его ведения на Соловках позволило сделать вывод о том, что «даже в период активного освоения территории архипелага (при святом Филиппе) монастырь руководствовался не чисто утилитарными запросами, а осмысленно пытался избежать негативных экологических последствий хозяйственной деятельности. Именно поэтому порубка леса, например, не только не приводила к его истреблению, но и способствовала дальнейшему размножению». Соловецкие иноки бережное отношение проявили даже к древнейшим языческим святилищам, культовым и погребальным сооружениям средневековых саамов[895].

С 1578 г. на Соловках появляется артиллерия, а в конце XVI в. под руководством соловецкого монаха Трифона сооружаются крепостные стены, превращая монастырь в пограничную крепость. В качестве крепости монастырь выступал в 1611 г., когда подвергался нападению шведов, и в 1845 г., во время появления в Белом море английских кораблей. В 1850 г. был утвержден рисунок флага для крепостной башни и судов Соловецкого монастыря[896].

В 60 — 70–е годы XVII в. Соловецкий монастырь оказался центром вооруженного сопротивления введению новопечатных богослужебных книг. Тем не менее ставший к тому времени уже архиманд- ритией, монастырь после перевода во вновь созданную Холмогорскую епархию в 1683 г. объявлен лаврой (архимандритом соловецкий игумен стал в 1651 г., в бытность Никона, ученика преподобного Елеазара Анзерского, новгородским митрополитом).

В 1765 г. Соловецкий монастырь объявлен ставропигиальным, т. е. подчиняющимся непосредственно Св. Синоду, еще в 1632 г. он относился к казне Большого дворца, откуда и получал царские пожертвования.

Монастырь постоянно заботился о сохранении строгости своего устава и «духовной крепости» своих иноков. Человек, изъявивший желание поступить в обитель, сначала принимался в качестве «годового богомольца», обязанного трудиться на благо монастыря. В течение этого срока проверялась его способность переносить тяготы жизни в северном монастыре и искренность его желания отречься от соблазнов и благ мира, после чего только он становился послушником. Обязательный трехлетний послушнический искус на Соловках мог быть, по усмотрению монастырского начальства, продлен на несколько лет. Послушники участвовали не только в монастырском труде, но и присутствовали на церковных службах и имели свое келейное правило, трапезовали вместе с монахами. После длительного испытания послушник удостаивался чести принять монашеский постриг. Строгий возрастной ценз для пострижения (для мужчин 30 лет) начал вводить Петр I, до этого времени в монастырь можно было постричься и значительно раньше. Из жития блаженного Фе- одорита (XVI в.), например, известно, что он пришел в Соловецкую обитель тринадцатилетним отроком и был пострижен через год[897]. О возможности раннего пострижения (сразу по достижении брачного возраста — 15 лет для юноши и 12 — для девушки) пишет в одном из своих посланий и Иосиф Волоцкий[898]. Соборное пострижение (т. е. посвящение в монахи в монастырском соборе) упорядочивалось указом в 30–е годы ???? в.[899] Ранее обряд пострижения мог иногда совершаться и вне храма. (Преподобные Зосима и Герман постригли Марка, ставшего их первым учеником, до возникновения Соловецкого монастыря). Неясно и место пострижения святого Зосимы, поскольку в 90–е годы в Новгороде он был посвящен сразу в иеромонахи и игумены[900].

Монашествующие подразделялись на три степени: новоначальных (рясофорных), малосхимников (их обычно и называли монахами) и великосхимников (их часто называли схимниками). К XIX в. в «великую схиму» посвящались чаще престарелые или очень больные малосхимники, что, по мнению одного из соловецких старцев, было связано с трудностью обетов, принимавшихся великосхимни- ками (безмолвия и затворничества).

В соответствии с «чином» менялась и одежда инока: первоначальным полагалась ряса и камилавка (шапочка из вяленой шерсти),

малосхимникам — монашеская мантия и клобук («шлем спасения»), а великосхимникам — кукуль (вид капюшона, закрывающий не только голову, но и плечи, грудь и спину, с изображениями креста на них). Кроме того, малосхимникам полагался кожаный пояс, «параман», надевавшийся крестообразно, а великосхимнику аналав (четырехугольный кусок ткани или кожи, закрывающий плечи и завязывающийся крестообразно на поясе)[901].

Кроме монашеского одеяния, инокам полагались по уставу рубашки, кафтаны и шубы, которые должны были быть сделаны из недорогих тканей и мехов, а устав Иосифа Волоцкого предусматривал и то, что для получения новой одежды монах должен был предъявить ветхую.

Обряд пострижения — важный момент в жизни инока, но только начальный момент его продвижения духовного. Преп. Елеазар так описывал этот чин: в ночь перед пострижением послушника отводят в особую келью и повелевают проводить ночь без сна. Игумен избирает из братии старца, который мог бы наставлять новоначального инока. Старец молит игумена не возлагать на него такого тяжелого бремени, признавая себя самого нуждающимся в наставлении и руководстве. Игумен делает ему замечание за ослушание, и старец повинуется и берет у игумена благословение. Готовящегося к пострижению вводят в церковь, снимают с него мирские одежды и облекают в рясу. Перед царскими вратами на аналое ставят Евангелие и кладут ножницы. После того, как священник или монах совершат обряд по чину, целуя Евангелие, спрашивает нового инока о его имени, и тот называет свое имя. Из его рук берут Евангелие, игумен призывает старца и передает его в послушание старцу. Старец ведет инока сначала к храму преп. Зосимы и Савватия, а потом в свою келью, совершив все по келейному чину, читает с ним часы и кадит образа.

Старец же учит новоначального инока*Иисусовой молитве, следит за ним в трапезной и в храме, наставляет в правилах иноческой жизни[902]. Он показывает иноку, где тот должен сидеть в трапезной, где стоять в келье при совершении правила, т. е. посвящает его во все тонкости поведения монаха.

Со дня пострижения начиналась монашеская жизнь. Значительную часть дня монашествующий посвящал молитвам (в церкви и келье). Череда церковных богослужений определяла и весь порядок жизни в общежительном монастыре[903]:

2 часа пополуночи — «келейное правило» (совершалось каждым монахом в келье).

Вседневные церковные службы в соборе (в XIX в,)

3 часа пополуночи — полунощница — присутствуют все обитатели монастыря, затем — утреня — рядовые иноки начинают покидать храм.

289

6 часов утра — ранняя литургия — остаются в храме священнослужители и «клирошане».

Ю. Монашество…

9 часов утра — поздняя литургия — присутствует настоятель и все священнослужители.

После обедни возглавляемая канонархом процессия с молитвенным песнопением направляется в трапезную.

Трапеза.

4 часа пополудни — ранняя вечеря (их служилось две).

6 часов (зимой в 5) - поздняя вечеря — присутствуют все иноки, послушники и богомольцы;

повечерие;

ужин в трапезной, в конце которого читается «молитва на сон грядущий» и помяники.

Обитатели монастыря расходятся по кельям.

Продолжительность церковных служб в будние дни — 7–8 часов. В большие праздники службы были еще продолжительнее. Такое число служб было возможно только в крупном монастыре с большим числом священнослужителей и в храме с несколькими приделами, поскольку в течение суток один священник мог служить только одну литургию, так же как у одного престола могла служиться лишь одна литургия[904].

В отдельных монастырях были и свои особенности богослужения. Так, в Голгофо–Распятском скиту в одной из церквей с 1820 г., по примеру Валаамского монастыря, круглосуточно читалась Псалтырь (мо- нахи–чтецы менялись каждые три часа по сигналу колокола).

Жизнь монаха начиналась глубокой ночью, когда с колокольчиком «будильника» он вставал на келейное правило. Чин келейного правила определялся монастырским уставом, но число молитв и поклонов могло быть увеличено по желанию инока и с благословения его духовного отца. По звону колокола в темноте шли монахи в один из храмов на полунощницу. «Будильник» наблюдал за тем, чтобы присутствовали все, к отсутствующим шел в келью. О неявившихся докладывал настоятелю с объяснением причин отсутствия. После полунощницы первыми храм покидали монахи, работавшие в хлеб- нях, трапезной и кухне. Постепенно уходили и все остальные для того, чтобы приступить к исполнению своих «послушаний».

Вместе монахи вновь собирались на трапезы, которые должны были совершаться также «по чину». Во время трапезы, предваряемой молитвой, монах–чтец читал жития святых, память которых приходилась на этот день, или поучения Ефрема Сирина. Есть надлежало в полном молчании и «в меру», которая, впрочем, тоже оговаривалась уставом. Первая трапеза на Соловках состояла из четырех перемен. Самой распространенной пищей в мясоед была треска, а заканчивался обед кашей с молоком. В постные дни — овощи, грибы, ягоды[905].

В рамках соблюдения пищевых запретов монастырское меню бывало достаточно разнообразным. Так, рыба готовилась «на сковородах» (пареная или «со взваром», т. е. с добавлением ухи), к ней полагался перец, грибы могли быть «с чесноком», каша либо с мо

локом, либо с маслом (конопляным). В Кирилло–Белозерском монастыре, например, в Великий пост по субботам и воскресеньям подавалась икра черная с луком и икра красная сиговая с перцем[906], а в Иосифо–Волоколамском в постные праздничные дни часто подавали оладьи с медом или блины с маслом и луком. Отметим тот факт, что в обиходнике Новоспасского московского монастыря сказано, что о трапезе «в типицех Студийском же и Ерусалимском не возмо- гохом обрести и обретохом от великих и рассудных отец»[907].

На вечерней трапезе в Соловецком монастыре было три перемены блюд. Вина за трапезой не полагалось, только в воскресные дни старейшей братии предлагалась винная порция, но не в трапезной, а в келарской[908]. Работники трапезной (чашники, чтецы и др.) обедали после остальной братии, к ним могли присоединиться и опоздавшие, но не иначе, как с разрешения.

Хлеб подавался, как правило, ржаной и «мерою», причем свежий хлеб подавался редко, а пшеничный — только по большим праздникам.

Основным содержанием светового дня рядового монаха и послушника был физический труд (послушание). Суровый климат Со- ловков создавал особые трудности для ведения монастырского хозяйства и поддержания сил братии. Практически все необходимые для поддержания жизни и успешного ведения хозяйства занятия присутствовали в чреде вседневных послушаний во все времена существования монашества. Среди монахов были дрожечники, кузнецы, портные, валяльщики, прачешники, скотники, смолокуры, повара, свечники, а также иконописцы, позолотчики, звонари, шкиперы и т. д. По мере разветвления монастырского хозяйства его отдельные отрасли обособляются в «ключи», в каждом занятии есть главный, контролирующий работу остальных.

Более высокую степень в системе послушаний занимало церковное богослужение. Монахи–священники (иеромонахи) и дьяконы (иеродьяконы), а также «клирошане» составляли особую группу, которая редко привлекалась для черной работы. Их главной обязанностью было уставное церковнослужение.

Вершиной в системе послушаний была деятельность настоятеля и «соборных старцев». Настоятель монастыря (сначала игумен, а потом архимандрит), являлся руководителем обители и духовным отцом всей братии, при участии которого решались все дела.

Наместник — первый заместитель настоятеля, которому подве- домствены все сферы деятельности монастыря. Казначей ведал всеми финансами монастыря, ризничий ведал монастырской ризницей, где хранилось церковное имущество и монастырские реликвии, большая роль в монастыре принадлежала келарю, отвечавшему за строительство и обустройство келий. Достаточно напомнить, что келарем Троице–Сергиева монастыря был Авраамий Палицын. В 1629 г. Указом Михаила Федоровича Соловецкому монастырю разрешено было избирать келаря и казначея на соборе, донося об избрании патриарху[909].

Один из самых опытных и уважаемых старцев становился духовником всей братии, к нему иноки могли обратиться в любое время, а во время Великого поста обязательно исповедовались. Кроме указанных лиц, в совет соборных старцев входил благочинный, обязанность которого — надзирать за поведением братии и богомольцев и в церкви, и на трапезе, и в кельях. Соборные старцы избирались братнею и утверждались, в синодальный период указами Московской синодальной конторы. Они собирались на соборы, где обсуждались основные вопросы жизни обители.

Большое значение в монастыре придавалось архиву, где хранилась монастырская документация за все время существования монастыря.

Приход нового игумена сопровождался составлением общей описи имущества обители. Обычай регулярного составления описи имуществ был заведен по решению Стоглавого собора[910] и в XVI?XVII вв. неукоснительно соблюдался, но по мере перехода владельческих прав монастыря государству стал нарушаться. После перенесения важнейших владельческих документов в Коллегию экономии передаточные описи делать перестали, невзирая на неоднократные требования Синода[911]. Судьба монастырского архива в XIX — начале XX в. была печальна. Монастырское начальство крайне неохотно допускало в архив гражданских исследователей, даже если они обращались с рекомендацией Синода, хотя попытки ознакомиться с архивом предпринимались с первой трети XIX в. В начале XX в. монастырский архив посетили сначала Н. К. Никольский, а потом уроженец Архангельска, окончивший Петербургскую духовную академию и Археологический институт по отделению рукописей И. А. Елизаровский, который обнаружил, что архивные бумаги, в частности опись монастырской библиотеки времен св. Филиппа (Колычева) середины XVI в., монастырское начальство распорядилось использовать на хозяйственные нужды[912].

Многое в соловецком архиве было сохранено заботами старца Кассиана (в миру Василий Воскресенский, учитель Новоторжского приходского училища, был сослан на Соловки «за богохульные слова навсегда в число чернорабочих для обращения на путь истинный», содержался под стражей)[913]. В литературе высказывалось предположение, что именно этот старец Кассиан и подбирал материалы для архимандрита Досифея, автора подробного описания истории Соловецкого монастыря и публикатора важнейших соловецких документов.

За четыре столетия в монастыре была собрана огромная библиотека, которая насчитывала около четырех тысяч томов[914]. Существовал и свой скрипторий.

Библиотеке в монастыре уделялось большое внимание и после того, как основные ее фонды, упакованные в 16 ящиков и 4 бочки, 20 мая 1854 г. были отправлены из?за угрозы английского десанта во время Крымской войны сначала в новгородский Антониев Сийский монастырь, а затем, в целях борьбы с расколом, в Казанскую духовную академию. В монастырской библиотеке осталось кроме печатных, 70 рукописных книг XVI?XIX вв. Б. Д. Греков, по поручению Археологической комиссии побывавший в Соловецком монастыре в 1916 г., так описывает монастырскую библиотеку: «самое благоустроенное учреждение из всех, виденных в монастыре. 2 комнаты, стол под сукном в центре, старинные кресла. Большая библиотека старого культурного монастыря западно–европейского типа»[915].

В библиотеке хранилась церковная и богословская литература, жития святых, патерики и т. д. Поскольку нас прежде всего интересует внутренняя жизнь монастыря, то отметим, что в соловецкой библиотеке хранились и переписывались различные Уставы — Иерусалимский (например, рукопись конца XV — начала XVI в. № 767/1118 по Описанию), Студийский (например, рукопись № 773 по Описанию, названная Уставом Нила Сорского, конца XVI — начала XVII в.). Интересовали соловецких иноков и уставы русских монастырей. Так, в сохранившейся рукописи Соловецкого устава XVII в. (№ 775/1117 по Описанию) есть ссылки на обиходники Троице–Сергиева и Кириллова монастырей (л. 120): «кроме же Кириллова и Сергиева наугородц- ких уставех обретохом», а «также на обычаи монастырей заволжских (л. 124, 144) и прилуцкого» (л. 100, 110).

На письменный обиходник Кириллова монастыря есть ссылка и в Уставе XVI в. (№ 776/1125 по Описанию). В данном случае Соловецкий монастырь сам составил обиходник с учетом своих и кирилловских традиций и отправил его в Зосимо–Савватиевскую пустынь Архангельской губернии Вежеского уезда, которая была приписана к Соловкам в 1681 г.[916]

Пометы на полях нескольких рукописей донесли до нас следы источниковедческой работы, проводившейся одним из соловецких иноков, видимо, уставщиком Геронтием, ставшим известным деятелем старообрядческого восстания Соловецкого монастыря (1667–1676 гг.). Геронтий оставил пометы на нескольких рукописях, из которых явствует, что он пытался определить время их создания, в частности, по упоминанию в них ряда церковных деятелей. Прежде всего его в этом ключе интересовали митрополиты Петр и Алексей (см. рукописи № 704, 705, 706 по Описанию)[917].

Из помет на книгах мы узнаем и их стоимость в XVII в. на Соловках: «Купил сию книгу обиходник пресвятыя Троицы Анзерския пустыни строитель старец Елиозар на церковные деньги, дал два рубля». Любопытно, что на л. 118 этой рукописи есть специальная выписка «О особных обителех идеже не бывает бдения»[918]. Примерно в это же время другой старец, иконник Садоф покупает себе место в каменной келье также за 2 руб. Среди монахов (зачастую выходцев из местных крестьян и представителей местных народов) неграмотных было много. Более того, Соловецкий устав разрабатывает специальное келейное правило для неграмотных, считая неграмотность инока данностью, с которой надо считаться.

Встречались среди монахов и принципиальные противники «почитания книжного». Так, старец Наум, который уже упоминался в связи с попыткой высылки его из монастыря светскими властями, учил своих учеников: «Читай Псалтирь, одну Псалтирь», и не одобрял тех, кто много читает.

Соловецкий монастырь не только собирал и сохранял книги и рукописи, но, если не более, стремился к сохранению и обогащению устной аскетической традиции. В частности, традиции украинских и молдавских иноков. Так, в XVII в. Старец Феофан, сам родом из малороссийских крестьян, сначала ходил в Киево–Печерскую лавру и Нямецкий монастырь, потом перебрался на Соловки и там учил своих собратьев творить Иисусову молитву (сначала вслух, по четкам, а потом и беспрестанно). Учил он и жить не только в страхе и любви Божьей, но и во внимании к себе[919].

Этому же учил и иеросхимонах Иероним (который, кстати, был переведен на Соловки из Петропавловской крепости, куда он попал за донос на распространение масонства (в первой трети XIX в.). В своих наставлениях этот инок ссылался уже не на устную традицию, а на авторитет опубликованного к тому времени сборника аскетических учений отцов Церкви — «Добротолюбие»[920].

* * *

Находившийся в 50 верстах от материка, путь к которому был открыт только в течение четырех месяцев в году, Соловецкий монастырь привлекал большое число паломников и богомольцев, для которых были выстроены специальные гостиницы, обслуживавшиеся монахами.

Занимался монастырь и миссионерской деятельностью. Среди его постриженников немало представителей местных северных народов, привлеченных в обитель ее высоким духовным авторитетом. Особенно прославился своей миссионерской деятельностью блаженный Феодорит — «просветитель лопарей», который в XVI в. перевел для них несколько молитв[921].

Особую страницу в истории миссионерской деятельности монастыря составляют иконописные работы, известия о которых сохранились с начала XVI в., когда там работал «Сава иконник старец»[922]· Большое число икон требовалось самому монастырю во второй половине XVI в., когда при игумене Филиппе (Колычеве; 1548–1566 гг.), в нем велось каменное строительство и работали целые бригады мастеров, украшающие вновь построенные храмы иконами. Мастера эти, в основном новгородцы, насельниками монастыря не были. При игумене Филиппе крепнут связи с Москвой, и оттуда поступает большое число икон московской иконописной школы. Несколько реже иконы приобретались в Каргополе и Вологде. Таким образом, соловецкое собрание икон отразило прежде всего новгородское и московское влияние. Сава иконник, конечно же, не был единственным иконописцем–иноком на Соловках в XVI в., но специфика сохранившихся архивов (значительное число приходно–расходных книг и другие материалы подобного типа) не позволяет подробно говорить об этой стороне монастырской жизни в XVI в., хотя и дает интересные штрихи к картине быта монахов и пониманию общежи- тельности. Так, иконописец–монах Садоф в конце XVI — начале XVII в. покупает у монастыря листовое золото, потом делает крупный вклад в монастырь (17 руб. собственных денег), а в 1610 г. покупает у монастыря место в каменной «иконной келье» (т. е. помещение, где создавались иконы), за что платит 2 руб.[923] Впрочем, самостоятельное обеспечение себя кельями Соловкам знакомо со времен св. Зосимы.

Говорить об иконописании как виде миссионерской деятельности источники позволяют с XVII в., когда храмовое строительство в монастыре сокращается, а число создаваемых и покупаемых монастырем икон растет. Отводная книга 1642 г. указывает: «…образов чюдотворцевых на золоте вологоцского и монастырского письма на красках 445 икон, да в четырех коробьях образов чюдотворцывых старого писма Федосьева на плохом золоте 82 иконы, да на красках 49 икон»[924]. Иконы небольшого размера и складни частью «промениваются», частью же «раздаются» и называются «раздаточными». Так, в 1661 г. отводная книга денежной казны перечисляет: «да монастырских раздаточных образов чюдотворцывых Зосимы и Савва- тия в средней полате… 71 икона… Да чюдотворцевых же икон для роздачи монастырского и сумского писма на красках 160 икон»[925].

В начале XVII в. иконописание в монастыре было так распространено, что целый келейный ряд в северной части монастыря называли «иконным». В середине XVII в. монахи–иконописцы расселяются по всему монастырю, и название иконного ряда из источников исчезает.

Изделия монастырских иконников и купленные иконы продавались и раздавались как дальним, так и ближним паломникам и вкладчикам. В то же время продажа икон была и статьей дохода. По наблюдениям В. В. Скопина, продажная цена иконы была в два раза выше ее закупочной цены[926].

Иконописание — одно из монастырских послушаний. Однако служение монаха одним иконописанием часто не ограничивалось: старцев–иконников посылали с хозяйственными поручениями, давали и другие «послушания», например, в XVII в. известен «головщик монах Дорофей живописец». На протяжении XVI?XVII вв. в монастыре жили и иконописцы — миряне, работавшие там иногда несколько лет, это свидетельствует о том, что иконописание считалось не только внутренним делом монастыря (украшение монастырских храмов или трудовое послушание), но и более широкой, миссионерской задачей, при этом задача создания своего художественного направления не ставилась, и «вовлеченные в активную хозяйственную жизнь «старцы–иконописцы» пишут, как правило, наиболее

простые по исполнению и композиции «чюдотворцовы» образа»[927].

* * *

О возможном пути возникновения скита рассказывает жизнь соловецкого подвижника Елеазара Анзерского и его обители[928]. Преподобный Елеазар родился в конце XVI в. в городе Козельске в купеческой семье. Стремление к строгой иноческой жизни привело его в Соловецкий монастырь, где он и был пострижен в 1616 г. при игумене Иринархе и им же благословлен на уединенное житие на необитаемом в ту пору Анзерском острове, отделенном от Б. Соловецкого острова пятикилометровым проливом. Пропитание себе пустынник добывал тем, что делал деревянные чашки и оставлял их на берегу. Мореходы забирали чашки, оставляя взамен хлеб и другую снедь. Постепенно слава о нем распространилась по Беломорью, и к нему стали приходить люди, ищущие отшельнической жизни. Духовная связь с Преображенским монастырем у Елеазара не прерывалась: он бывал в монастыре и беседовал с игуменом Иринархом. Устраивая жизнь своих учеников, Елеазар переписывает несколько книг, среди них — чин монашеского келейного правила. Сохранилась также «Книга устав преподобного Елиазара» начала XVII в. В приписке к ней рассказывается о том, что в 1606 г. Елеазару были присланы царская (Михаила Федоровича), патриаршая и митрополичья грамоты, повелевающие поставить церковь во имя Св. Троицы, а затем новая грамота, с повелением «быть монастырю скицкому». После получения грамоты Елеазар, «поговоря с братиею, писал в Соловецкий монастырь ко игумену Иринарху с братиею, чтобы нам пожаловали дали устав скицкой, как поют на внешней стене в Синайской горе и окрест Иерусалима, на Афонской горе и у нас на Руси старом ските Ниловском. И отец наш государь игумен Иринарх и со- борныя старцы пожаловали прислали скицкой устав и уставщика старца Деонисия, прозвище Крюк, а тот Деонисий в том монастыре много времени жил в ските и в Кирилове монастырским уставщи- * ком, а сказывал он, что де тот Нил принес устав от святыя горы Афонския, а живал де он тамо много времени с велики отци и дос- точюдными, и во странах палестинских иже окрест Иерусалима и в Раифе»[929]. (Эта запись дает возможность судить о том, что на Соловках существовала традиция считать Нила побывавшим не только на Афоне, но и в Палестине.)

В этом описании нашло отражение явное стремление Елеазара и его сподвижников действовать не по своей воле, но опираясь на

традиции палестинского, греческого и русского монашества. Пример подвижничества Нила Сорского, безусловно, был им известен и поддерживал их в их стремлениях, о чем свидетельствует наличие в Анзерской и Соловецкой библиотеках его сочинений. Отметим, что в Соловецком монастыре принято было упоминать о том, что преп. Нил — выходец из Кириллова монастыря: «Преподобнаго отца нашего Нила, начальника Сорския пустыни, иже есть на Белее езере своего ему скита прежде бывша Кирилова монастыря»[930].

Видимо, учитывались традиции и в определении числа богослужений, на которые собирались анзерские пустынники, жившие в отдельных кельях, расположенных довольно далеко друг от друга. На общие богослужения они собирались во все субботы и воскресенья, в 12 Господских и Богородичных праздников, 12 памятей великих святых бденных, 22 литийных святых, 13 полиелеосных, 5 бдений в Великий пост и светлую седьмицу, а всех собраний на общее богослужение было 170[931]. При этом Устав Анзерского скита делает особое указание, что так установлено по «преданию святых отец скитских».

Анзерский скит зависел от Соловецкого монастыря. Царской грамотой от 7 февраля 1628 г. число братии в скиту определялось в 12 человек и им через монастырь отпускалось из доходов Двинской области на одежду 2 руб. на человека, а также по три четверти ржаной муки, по осьмине овса, по полуосьмине круп и толокна, кроме того на церковные расходы — пуд воска, три ведра красного вина, 10 фунтов ладана, четверть пшеничной муки на просфоры, выдавалось также 5 руб. на дрова. Соловецкий игумен сохранил власть над «скицким монастырем» и после объявления его царской грамотой 1683 г. независимым — каменный храм в Анзерском скиту был построен только тогда, когда на это согласился соловецкий игумен, и это при том, что храм должен был строиться по указу царя.

Преп. Елеазар пользовался особым расположением царской семьи, поскольку считалось, что по его молитве Господь даровал Михаилу Федоровичу наследника, но царская милость не оградила Еле- азара от наказания игумена. Игумен Илия за то, что Елеазар отправился в Москву (видимо, на возведение на царский престол Алексея Михайловича) без его благословения, на некоторое время заточил Елеазара в монастырскую темницу. С 1682 г. указом холмогорского архиепископа Афанасия скит отдан в управление соловецкого архимандрита и оставался таковым и в последующие времена. Среди насельников Анзерского скита были патриарх Никон, который не порвал связи с обителью, и основатель другого скита на Анзерском острове — Голгофо–Распятского — иеросхимонах Иов (бывп! ий духовник Петра I, о. Иоанн). Постригшийся по указу царя и принявший схиму под именем Иисуса, подвижник дожил до 85 лет и перед смертью передал анзерскому строителю Спиридону более 236 руб. на строительство каменного храма в Голгофо–Распятском скиту.

Имена Елеазара и Иисуса, стремившихся к отшельнической жизни, были известны даже при царском дворе, от многих других сохранились лишь имена и краткие известия, записанные в монастыре. Самые поздние сообщения о соловецких отшельниках в Соловецком монастыре относятся к первой половине XIX в., однако самое значительное число отшельников названо в XVII в. — более 12[932]. Пустынник Андрей, проживший в пещере более 38 лет, был случайно обнаружен другим ищущим уединения и аскетических подвигов монахом — Василием Кенозерцем, он?то и рассказал своему духовному отцу о встрече с бывшим трудником монастыря, который все эти годы питался травой и молился Господу[933] - это достаточно характерная история из жизни соловецкого монашества XVII в.

Часть отшельников время от времени приходили на службу в монастырский или скитский храм. Например, в Голгофо–Распятский скит каждое воскресенье собирались на литургию отшельники, жившие далеко от скита.

О том, какие трудности испытывает инок, особенно отшельник, давший монашеский обет, оставил интересное свидетельство живший в XVI в. митрополит Даниил, которому душевные терзания были самому знакомы: «Немал подвигъ хотящимъ безженное житие жити, много подобаетъ терпети хотящимъ целомудрствовати яко рать имати имать по вся дни: разждизаетъ, сластитъ, мокротитъ, скоктитъ, боретъ николиже можетъ престати или умолкнути, горее бо видимыя рати… николиже можетъ почити иже безженное произ- воливый житие жити, всегда рати имать, внутро бо себе естествен- наго властелина имать и ратника, ратникъ же ни в вечер даетъ покоя, ни утро, ни нощию, ни полудни, но боретъ присно, жжетъ, палитъ, разждизаетъ, сласть къ сласти прилагаетъ, страшитъ, во отчаяние пореваетъ, всуе девствуеши глаголетъ, бракомъ вражду- етъ, ни во что же подвигъ девствующаго облыгает, похотей плот- скихъ насытитися советуетъ и всяку лесть составляет, на всяку кознь наводит…»[934]

Местные крестьяне относились к отшельникам с уважением, что, впрочем, не мешало разбойникам время от времени нападать на пустынников с целью грабежа. Так, старца–отшельника Феофана (XVII в.) грабители не только избили, но вырвали волосы на голове и бороде старца и горящей головней опалили его тело. Не раз грабители пытались нападать и на Анзерский скит, что вынудило царя возложить ответственность за охрану скита на воеводу. А во время нападения на Голгофо–Распятский скит в 1718 г. (численность братии в тот момент составляла 30 человек), вся братия разбежалась. Только глава обители — строитель Иисус остался в келье и упорно молился. Разбежавшиеся пустынники вернулись и поклялись старцу, что никакая опасность не заставит их покинуть скит[935].

Среди любителей пустынножительства бывали и миряне. В XVII в. жил «мирянин Никифор новгородец». Монах Наум, живший в монастыре в XVIII в., отказывался отвечать на вопрос, кем и когда он пострижен, более того, когда в царствование Анны Иоанновны в 1734 г. в монастыре была проведена ревизия, не обнаружились и отпускные документы Наума. И старец, к тому времени уже около 40 лет подвизавшийся в монастыре, был отправлен на свою родину в Кемь. Монастырское начальство не захотело выкупить для него документы, но это сделали кемские миряне. Они выкупили для Наума увольнение и разрешение поступить в Соловецкую обитель[936].

Основу активной деятельности по обустройству и прославлению обители составляло представление о монастыре и его значении, которое нашло, в частности, отражение в пространственной организации монастырей. Монастырская ограда была не столько крепостной стеной, сколько видимой границей, отделявшей монастырь от мира. Сам же монастырь «воспринимался как образ царствия небесного, явленного на земле, на планировку и композицию монастырей в значительной степени повлияло уподобление их небесному граду праведных — горнему Иерусалиму». В монастыре, так же как и в горнем Иерусалиме, есть стена, есть жилища праведных, сады и живонос- ные источники[937]. И деятельность по устроению и украшению обители также была деятельностью во имя «града праведных».

Однако обустройством монастыря и мистическим, символическим его истолкованием, в частности пространственным, для иноков дело не заканчивалось. «Духовная память и мироощущение монахов, закрепленные в географии пространства архипелага (например, горы — Голгофа на Анзере, Фавор на Большой Муксалме, Секирная — на большом Соловецком), предопределили обустройство окружающего мира на духовной, разумной основе с применением технологий, соответствующих природной среде. Природу здесь не покоряли, а постоянно с ней взаимодействовали. Именно монастырь на протяжении столетий, используя природные особенности региона, приспосабливал к ним современные технологии. Такой подход присущ ноотехносферному уровню мышления»[938].