Самое святое место
Мы шли с отцом Анфимом по тропинке, которая пролегала недалеко от скита святой Анны. Октябрьский воздух освежал, небо было чистым, солнце уже клонилось к западу. Отец Анфим был сегодня задумчив и немногословен. Мы собирались к вечеру добраться до Панагии, переночевать там и с утра двинуться на вершину Афона.
Я ходил на вершину уже четыре раза, и на этот раз пришлось долго упрашивать игумена отпустить меня в паломничество.
– Развеяться хочешь? – Игумен насупил брови. – Монах должен собирать свой ум, а не развеивать. Лучше бы вместо прогулки в келье читал Иисусову молитву – пользы было бы куда больше.
Но когда игумен услышал, что мне предложил отправиться на гору старец Анфим, подвижник высокой жизни, которого игумен очень любил и почитал, он сразу же согласился меня отпустить. Назначив точное время, к которому я должен был вернуться в монастырь, игумен благословил меня в паломничество. Окрыленный, я доехал на пароме «Аксион Эстин» до Дафни. Еще стоя на палубе, я увидел невзрачную фигурку монаха в старой рясе, он разговаривал с каким-то святогорцем. Старец Анфим любил поговорить, но иногда он вдруг становился молчалив, и тогда из него клещами слова нельзя было вытянуть. Сегодня ж он, казалось, был в хорошем расположении духа.
Паром причалил к арсане, и я выбрался на берег в людской гуще паломников и святогорцев. Прежде чем подойти к отцу Анфиму, который узнал меня и издали поприветствовал коротким кивком, я зашел в магазин, где купил консервы и сухари, а также пару бутылок воды. Набив свою торбу, я подошел к отцу Анфиму, который объяснял какому-то монаху, что самое лучшее на Афоне вино – из виноградников Великой лавры. Его собеседник, похоже, имел другую точку зрения, на которой, правда, особо не настаивал: «Я люблю лаврское вино, геронта, хотя знаю кельи, где делают вино еще лучше. Но спорить не буду». Когда я подошел к ним, смиренномудрый монах, улыбаясь, поднял вверх обе руки. Мы поздоровались и принялись говорить об общих знакомых, ожидая «Агиа Анну».
Наконец подошел паром «Агиа Анна», и мы с отцом Анфимом поднялись на борт. До пристани скита было ехать около сорока минут. На пароме мы с отцом Анфимом не разговаривали. Старец погрузился в молитву, а я осматривал зеленый берег Афона и крепости монастырей. Симонопетра, Григориат, Дионисиат… Люди заходили и выходили; глаза иных паломников были полны удивления и восторга, тогда как некоторые пассажиры-рабочие обсуждали какие-то житейские дела и пили пиво. Над паромом кружили чайки – их не отпугивал грохот дизеля. Небо было чистое, и настроение у всех было хорошим.
Я еще не знал, зачем отец Анфим позвал меня в это паломничество. Последний наш с ним спор был по поводу святости мест. Я считал, что святость места зависит прежде всего от священных реликвий, святых мощей, праведности насельников, наличия старцев, истории монастыря, обители или храма и от других подобных вещей. Нельзя сказать, что отец Анфим был против моих доводов. Однако чувствовалось, чего он может сказать по этому поводу то, что я еще не знаю. Поэтому после того нашего разговора старец и пригласил меня подняться с ним на гору. Отец Анфим обещал мне показать место, которое его старец – великий подвижник Пахомий Кавсокаливийский, почивший тридцать лет назад в возрасте ста двенадцати лет, – считал для себя самым святым местом Афона. Отец Анфим почему-то почти не рассказывал о жизни этого светильника веры, хотя мне казалось, что это могло бы принести людям большую пользу. Но на этот раз отец Анфим сказал мне:
– Бери благословение игумена помочь нуждающемуся, то есть сопроводить меня на гору к храму Преображения, и я покажу тебе одно святое место. Таким его почитал приснопоминаемый отец Пахомий. Он наведывался туда почти каждый день, прибирался и зажигал лампадку. По мере возможности и я пытаюсь наводить там порядок. Если игумен благословит нас в дорогу, я расскажу тебе историю этого святого места.
Слава Всесвятой, игумен отпустил меня, и я с нетерпением ожидал услышать из уст отца Анфима душеполезную историю. Добравшись до берега, мы стали осторожно подниматься вверх. Путь был неблизкий. Даже до Панагии было идти и идти. Можно было, конечно, зайти к папе Янису и попросить у него послушника с двумя мулами, чтобы он довел нас до Панагии, но отец Анфим даже слышать об этом не хотел. Хотя подвижник шел с трудом, опираясь на свой массивный буковый посох, он хотел добраться до вершины без помощи мулов.
Пользуясь случаем, отец Анфим рассказал мне, как одному старцу явилась в видении Матерь Божья и запретила пользоваться мулами, сказав, что каждая пролитая капля пота при подъеме будет учтена ангелами. Но святогорцы с каждым годом становятся все слабее, и теперь уже почти каждая келья имеет по крайней мере одного мула. Насколько я знал, у старца Анфима не было своей кельи. Может быть, поэтому он так дерзновенно критиковал скитян? Словно угадав мои мысли, монах сказал:
– Если бы я жил в келье, я бы завел осла. Видит Бог, лучше бы келиоты использовали критских ослов. Они большие, спокойные и ненамного слабее мулов. Между тем эти животные, чадо, благословлены Самим Богом. У них даже есть священная отметина – большой белый крест на спине. А эти вредины-мулы на самом деле всего лишь скверное потомство ослов и лошадей. Что удивляешься? Можешь сам прочесть об этом в Библии.
Отец Анфим еще долго рассказывал о преимуществе ослов перед мулами. Но тут мы подошли к перекрестку: одна тропа вела к скиту Кераси, по другой мы должны были через два часа хорошим ходом достигнуть Панагии. Мы сделали небольшой привал, отойдя метров пятьдесят от тропы в лес.
– Смотри! – Отец Анфим указал мне на старую разрушающуюся келью, каких было много на Афоне. Мы подошли к ней поближе. В проеме стены мы увидели черепа – это была костница какого-то братства.
– Что это, геронта? Ты что-нибудь знаешь об этом месте?
Отец Анфим присел на старое бревно.
– Что-нибудь да знаю. В этой келье жило братство русского старца Трифона. Раньше здесь неподалеку бил источник, но полвека назад вода ушла, этим и объясняется запущенность сего места. Сейчас здесь лес, а в начале века здесь было много винограда. Виноградник принадлежал братству Трифона и отшельнику Филофею, у которого обретался в послушниках и мой, тогда еще молодой, приснопоминаемый старец Пахомий. Так вот! Виноградник принадлежал пополам отшельнику Филофею и братству Трифона. Между двумя кельями были примерные добрососедские отношения. Монахи помогали друг другу и вместе обрабатывали виноградник, давили гроздья и делали вино для себя и на продажу. И все у них было хорошо. А теперь пойдем, помолимся.
Я помог старцу встать, и мы стали углубляться в лес, спускаясь с небольшого склона. Я следил за тем, чтобы мы не поскользнулись на ковре из прелых листьев и не разодрали подрясники о колючки.
Весьма быстро мы дошли до небольшой часовенки. Такую часовню назвали бы у нас в Румынии каплицей. Она напоминала небольшой домик-скворечник, где с трудом поместились бы два человека.
Внутри часовенки было очень чисто. Отец Анфим, обратив внимание на то что я удивленно оглядываю убранство часовни, заметил:
– Я стараюсь убираться здесь не меньше раза в неделю. А если обретаюсь где-то поблизости, то прихожу сюда каждый день, выполняя завет моего старца Пахомия. Эту часовню он построил сам сразу после того, как его старец, великий схимонах Филофей, умер. Мой старец говаривал мне, что не было для него на всем Афоне места святее, чем это.
Мы затеплили несколько свечей перед святыми образами. Отец Анфим разжег в кадильнице уголь из виноградного дерева, и часовня наполнилась благоуханием святогорского ладана.
– Отче, – спросил я геронту, – а что случилось с братством Трифона? Почему келья находится в таком страшном запустении?
– Лаврские власти давненько ищут способного монаха, который бы мог восстановить ее. Но ты знаешь, в округе полно заброшенных келий куда в лучшем состоянии. Пройдет еще десять – пятнадцать лет, и эта келья совсем обрушится. Хотя братство отца Трифона когда-то процветало и многие из его послушников стали умудренными опытом старцами – некоторые из них даже возглавили обители, – но лет тридцать назад в этой келье поселился злой старец, который презрительно относился к своим послушникам, никого не пускал на ночлег и даже отказывал голодным в куске хлеба. После этого плодовитый ранее виноградник разорили мулы и кабаны, источник пересох, и место это стало таким запущенным.
Отец Анфим достал из шкафчика старенький часослов, и мы медленно, как он любил, прочли вечерню. На душе было легко и спокойно, несмотря на то что нам предстоял долгий и трудный путь до Панагии, а вечер был все ближе. Помолившись, мы вышли из часовни, присели на бревно и некоторое время ни о чем не говорили. Я ждал, пока старец первым нарушит молчание. Но отец Анфим погрузился в воспоминания, и мы просидели в тишине, наверное, с полчаса.
Наконец, геронта стал рассказывать:
– Как ты уже слышал, раньше здесь был большой виноградник, принадлежавший пополам братству Трифона и отцу Филофею. У Трифона было большое братство – семь послушников и монахов. А у старца Филофея был всего лишь один рясофорный инок Пахомий, которого старец постоянно гонял и называл нерадивым Пахомкой, причем это было самым ласковым прозвищем. Старый Филофей был суров к своим послушникам, именно поэтому у него никто долго не держался.
Монахи обоих братств охраняли виноградник и вместе собирали урожай и давили грозди. Ни у кого из подвижников никогда не возникало желания пересмотреть существующий порядок вещей, ни один не роптал на другого…
Отец Анфим посмотрел на меня и улыбнулся.
– Сейчас это звучит странно, правда? Но видит Бог, даже я застал то благословенное время… Однажды урожай винограда случился небывало большим. Братья с трудом таскали корзины к точилам. Два точила стояли у Трифона, а одно у Филофея. Отец Трифон дал своих послушников в помощь соседу давить гроздья в точиле и разливать вино по кувшинам, так как старец с Пахомием не справлялись. На этот раз урожай был такой большой, что пришлось даже приобрести несколько новых больших кувшинов. Старец говорил мне, что такого вина ему никогда больше не доводилось пробовать. А сейчас такого наверняка и в помине нет даже в Великой лавре, не говоря уже об остальных монастырях. И дело тут не в хороших сортах винограда или заботливом уходе. Просто в те благословенные времена монахи не только уважительно относились друг к другу, но и любили друг друга, как добрые братья. Поэтому Господь посылал обильную благодать, что сказывалось даже на вкусе приготовленного вина.
Собранный урожай отец Трифон и отец Филофей всегда поровну делили между собой. И никогда урожай у них не становился предметом унижающего дух торга.
Вот был поделен и новый богатый урожай. Поначалу все шло хорошо. Но затем мудрый отец Трифон начал просыпаться по ночам и скорбеть: «Нет, это несправедливо, видит Бог. Старый Филофей не имеет братства, только одного нерадивого Пахомку. И при этом старик получает половину урожая. У меня же братство немалое – целых семь сильных и здоровых монахов…»
– Неужели дьявол прельстил отца Трифона, – вырвалось у меня, – и он нарушил тот благословенный закон, решив затребовать себе большую часть урожая?!
Отец Анфим с легким упреком посмотрел мне в глаза:
– Когда ты наконец научишься слушать? Помолчи хоть пять минут! Даже сам дьявол боялся внушать старцу Трифону такие мысли, зная, что они с гневом будут отвергнуты! Старец думал совсем по-другому: у меня же братство немалое – целых семь сильных и здоровых монахов, и когда я совсем состарюсь, будет кому меня поддержать, накормить и принести воды. Но вот кто позаботится о Филофее, когда он состарится? На кого он обопрется? Этот его нерадивый Пахомка уже сейчас приносит ему больше хлопот, чем пользы… Видит Бог и Матерь Божья, ему нужно зарабатывать больше, чем он зарабатывает сейчас, я думаю, что он нуждается в деньгах больше меня.
С такими мыслями он вставал за час до полунощницы, незаметно пробирался в келью отца Филофея с кувшином вина и подливал его в кувшины соседа…
В это же самое время отца Филофея тоже начали посещать подобные мысли. Иногда он долго не мог заснуть и размышлял в стыде: «Какой же я жадный монах! Разве такие, как я, наследуют Царствие Небесное? Нет, это совершенно несправедливо. У моего доброго и незлобивого соседа есть семеро здоровых братьев, многие из них не привыкли к постам, да и работают все они не покладая рук. Поэтому им нужно больше еды и вина, а Трифон, раб Божий, получает только половину урожая. А что же я? Кроме Пахомия, который довольствуется одной похлебкой и даже не притрагивается к вину, у меня нет больше едоков. Разве справедливо, что мой благородный брат, чья нужда больше моей, получает столько же, сколько и я?» С такими мыслями он дожидался, когда монахи после повечерья лягут отдыхать, вставал, брал кувшин и также подливал вино в кувшины соседа. После этого возвращался со спокойной совестью в келью и проводил время в молитве.
Однажды случилось так, что отец Трифон и отец Филофей в одно и то же время направились к кельям друг друга с кувшинами в руках и встретились! Они почти не удивились, обнялись, и после этого случая их дружба еще более укрепилась.
Эта история так бы и осталась никому не известной, если бы не мой приснопоминаемый старец, которого тогда еще звали нерадивым Пахомкой. Ему не было тогда еще и девятнадцати лет, а по молодости он отличался любопытством. Он заметил, что отец Филофей на протяжении недели каждую ночь куда-то ходит. Движимый любопытством, он решил проследить его путь. Благодаря этому он стал свидетелем встречи старцев.
Через десять лет, живя уже в отдельной келье в Кавсокаливии, отец Пахомий построил на этом месте часовенку и часто приходил сюда помолиться. И не было, как сам он мне говорил, для него места святее этого.
Мы с отцом Анфимом еще немного посидели на бревне, а потом пошли по тропе к Панагии. Отец Анфим тяжело дышал и не разговаривал со мной. Потом остановился и сказал:
– Возвращайся-ка ты в монастырь, не дойду я сегодня до Панагии. Устал я, старый совсем стал.
Он мягко улыбнулся мне:
– История виноградника поучительна сама по себе. Но я рассказал тебе все это потому, что ты обидел своего брата. – Старец многозначительно замолчал.
Я долго думал, когда я мог обидеть своего брата, но не мог вспомнить ничего, кроме одного незначительного случая.
Недавно на мельнице мука в нескольких мешках испортилась. Пришел эконом и стал отчитывать старшего по мельнице; я был младшим, и когда эконом спросил меня, по чьей вине это случилось, я лишь пожал плечами, не сказав ни слова оправдания или обвинения. Я просто промолчал, но мое молчание значило примерно то же самое, что «моя хата с краю – ничего не знаю». Старший мой товарищ, как мне показалось, с укором посмотрел на меня. После того как эконом ушел, я начал бранить ушедшего и говорить, что он сам виноват, потому что купил испорченный товар. Я думал, что так я утешу своего брата.
Я исповедался отцу Анфиму в этом малом, по моему мнению, проступке. Но он сделался вдруг очень серьезным:
– Ты можешь убегать от своего конца долго. Ты и от правды можешь долго скрываться. Но все равно придет смерть и заберет твою жизнь. Скажи это клеветнику со злым языком, монастырскому иноку, расскажи об этом усталому сиромахе, монаху-келиоту, зилоту со свирепым взглядом, нерадивому дьякону, послушнику Афониады, подвижнику со свалявшейся бородой. Сделав земной поклон и взяв благословение, скажи это и тому брату, кого обидел, – смерть придет и за ним.
Как ты можешь бросать острый камень в ближнего и быстро прятать свои ладони, пытаясь обмануть в темноте мира сего своего брата? Сделанное втайне обязательно станет явным. Это очевидно так же, как то, что солнце сияет. Иди, беги! – Отец Анфим легонько толкнул меня в спину и слово в слово повторил:
– Ты можешь убегать от своего конца долго. Ты и от правды можешь долго скрываться! Но все равно придет смерть и заберет твою жизнь. Скажи это клеветнику со злым языком, монастырскому иноку, расскажи об этом усталому сиромахе, монаху-келиоту, зилоту со свирепым взглядом, нерадивому дьякону, послушнику Афониады, подвижнику со свалявшейся бородой. Сделав земной поклон и взяв благословение, скажи это и тому брату, которого обидел. Скажи им!
Старец развернулся и пошел в направлении Панагии, оставив меня пребывать в раскаянии. А я, вернувшись в монастырь, положил перед обиженным мною братом земной поклон.