в. Евангельская матерь скорбящая

В поисках ответа на этот вопрос обратимся к рассмотрению евангельских рассказов, где фигурируют женщины вместе с мотивами смерти и погребения Иисуса.

Одна группа этих рассказов рисует нам сцену умащения спасителя женщиной во время, так называемой, вифанской вечери. По Матфею, дело происходило так: за несколько дней до своей мученической смерти Иисус однажды был в местечке Вифании, в доме некоего Симона. Во время вечери там «приступила к нему женщина с алавастровым сосудом мира (душистого масла) драгоценного, и возливала ему, возлежащему на голову. Увидев эго, ученики его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Иисус, уразумев сие, сказал им: что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда имеете. Возлив миро сие на тело мое, она приготовила меня к погребению» (26,6—13).

Древнейший евангелист Марк (12, 1–9) сцену эту рисует так же и тоже не приводит имени этой женщины, умастившей Иисуса еще при жизни последнего к погребению. Иначе изображает все это четвертый евангелист — Иоанн. У него вифанская вечеря происходит в доме дружественной Иисусу семьи из воскрешенного им Лазаря и двух сестер последнего — домовитой, хозяйственной Марфы и неравнодушной к гостю — Марии, причем именно последняя умащает Иисуса.

Новый вариант этой сцены мы имеем у Луки, который относит ее к началу общественной деятельности Иисуса в Галилее, а не к местечку под Иерусалимом, причем у него здесь умащает спасителя, омывает слезами и отирает своими волосами безымянная грешница блудница (7, 36–50).

Несмотря на всю кажущуюся разнохарактерность этих евангельских сцен, на различие в месте, времени, обстановке и главных действующих лицах их, несомненно, что все они являются, в сущности, сценой одной с одним главным мотивом и с одной героиней. Сцена эта сводится к тому, что Мария блудница-проститутка, любящая Иисуса, умащает его на предмет погребения драгоценным миром и омывает своими слезами, отирая при этом своими волосами, причем последняя деталь — волосы — здесь резко подчеркивается. Запомним все это и продолжим дальнейшее рассмотрение интересующих вас евангельских рассказов.

Осужденный на смерть, претерпевший истязания и поношения, Иисус идет на место казни, на Голгофу. И вот, рассказывает Лука — «шло за ними великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери иерусалимские, не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: „Блаженны неплодные, и утробы не родившие, и сосцы не питавшие“» (23, 21–31).

Сцену эту оплакивания идущего на мучительную и искупительную смерть спасителя женщинами рисует один только Лука, другие евангелисты ее не выводят, хотя мифологически она, как увидим ниже, весьма уместна и выдает один, хорошо знакомый нам, мотив из мифов и культа многоименной богини-матери.

Далее, при смерти и погребении Иисуса (Матфей, 27,55–61; Марк 15,40–41; Лука, 23) присутствует ряд женщин, из которых многие почему-то носят имена Марий. Другой, бросающейся в глаза, странностью является то, что среди всех их мы не замечаем ту, которая, казалось бы, должна была присутствовать там в первую очередь, — богоматерь Марию. Пробел этот, — скажем теперь, — заполняет только Иоанн, самый поздний, по времени написания носящего его имя произведения, евангелист. Он пишет: «При кресте Иисуса стояли матерь его, и сестра матери, Мария Клеопова, и Мария Магдалина. Иисус, увидев матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит матери своей: „Жено, се, сын твой!“ Потом говорит ученику: „Се, матерь твоя!“ И с этого времени ученик сей взял ее к себе» (19,25–27).

Есть основание предполагать, что Иоанн вывел здесь мать Иисуса неспроста: она ему была нужна для возвеличения «любимого ученика», которому умирающий учитель, якобы, вручил свою мать и под которым в евангелии очень прозрачно выводится сам Иоанн. Поэтому в следующих сценах у него и остальных евангелистов богоматери мы опять, как-будто, не встречаем. Сцены эти связаны с мотивами самого погребального умащения умершего спасителя и его славного воскресения из мертвых, где опять фигурируют Марии, особенно — одна, странно выступающая всюду там, где мы ждали бы самой богоматери, скорбящей по своему страдальцу-сыну.

Что же касается рассказов евангелистов о смерти, погребении и воскресении Иисуса, то здесь, опять-таки, фигурирует масса женщин вообще, Марий — в особенности. Женщины эти: Мария — мать Иисуса, сестра ее — Мария Клеопова, Мария Магдалина, Мария — мать Иакова и Иосии, выступающая, по-видимому, также под именами Марии Иаковлевой и Марии Иосиевой, затем Саломия, Иоанна и «другие с ними». Характерно, что часть их фигурирует только у креста, часть же мы видим и у гроба. Разительнее, однако, другой факт: мы, как-будто, не находим нигде здесь ни Марфы, ни Марии — сестер Лазаря, которых так любил Иисус и которые, якобы, жили в Вифании, вблизи Иерусалима; зато неизменно всюду выводится Мария Магдалина, прямо замещающая даже самое богоматерь. Не менее странно и то, что последняя фигурирует один только раз у креста, да и то у тенденциозного Иоанна.

Весь этот клубок неясностей находит свою простую развязку в том научно-установленном факте, что в лице всех этих Марий и прочих женщин мы имеем дело, в сущности, с одной только исконно-мифологической личностью, разбившейся здесь на ряд ипостасей, мнимосамостоятельных образов: с личностью Марии, как богоматери скорбящей, бывшей одновременно также девой и возлюбленной умирающего и воскресающего божества. Она выступала пред нами выше, в образе Марии-блудницы, проститутки, умащающей миром, омывающей слезами, отирающей своими волосами и, тем, приготовляющей к погребению спасителя-Иисуса, который является одновременно ее сыном и возлюбленным.

Здесь она выводится как в своем чистом виде — скорбящей богоматери, так и в образах всех прочих Марий, особенно — в лице Марии Магдалины, играющей такую большую роль в сценах распятия, погребения, умащения и воскресения Иисуса. Мария-блудница, Мария-богоматерь и Мария Магдалина — все это один и тот же образ, выводимый здесь под разными именованиями и таящий в себе черты скорбящей матери и возлюбленной своего божественного сына. Мотив скорби, плача ее приводится в отведении ей такого большого места при смерти и погребении Иисуса; мотив нечистой, кровосмесительной любви матери к сыну, Марии к Иисусу, проступает здесь в подчеркивании нежной любви Марии-блудницы и Магдалины к страдальцу, тому же сыну, и обратно — его к ней.

Вместе с тем, пред нами здесь далекий отзвук, полуизглаженный намек на наличие священной, религиозной проституции в культах, многоименной богини древнего Востока, первообраза евангельской Марии. В силу этой проституции культ ее носил развратный характер, а ее образ переплетался с образом богини — проститутки-блудницы. Другой отзвук этого кроется в именовании Марии Магдалиной, собственно — «Мегаделлой», т. е. «уборщицей причесывательницей женских волос, парикмахершей, кауффершей».

Дело в том, что в древности храмовые (и прочие) проститутки обычно были также специалистками, профессионалками по части женских причесок, ухода за волосами и т. п. После всего этого неудивительно, что в Талмуде мать Иисуса определенно называется Мириамей Мегаделлой — Марией Магдалиной, — блудницей и завивальщицей, уборщицей волос, а он сам, — сыном блудницы. С чертами проститутки, — заметим теперь, — Магдалина перешла и в позднейшие «жития святых», превратившись там в раскаявшуюся грешницу. Понятно теперь также и то, почему раньше мы видели странную связь Марии- блудницы с волосами в сцене умащения.

Если мы припомним теперь, что первообразы христианской богоматери Марии — Изида — Иштар — Астарта — Кибела — в мифах о них выводились в качестве матерей и возлюбленных, оплакивающих умащающих и погребающих своих мученически-умерших сыновей-возлюбленных, чтобы потом присутствовать при их славном воскресении; если мы учтем также, что в их культах на особых праздниках разыгрывалось в лицах и производилось в обрядах женщинами, как их заместительницами, оплакивание и погребение божественных сыновей-возлюбленных: Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса, первообразов евангельского Иисуса, то для нас станут ясны разбираемые нами сцены, мотивы и личности евангелий.

В лице всех этих Марий вообще, богоматери и Магдалины — в особенности, мы имеем дело с единым образом матери скорбящей, а все множество женщин-участниц отражает собою всех тех женщин, которые, замещая богиню, производили обрядовое оплакивание и погребение умершего спасителя — его статуи. Христианская богиня эта носила имя Марии; отсюда такое множество Марий у креста и гроба Иисуса.

Не имея возможности дольше останавливаться на всех этих евангельских мотивах и образах, оставляя в стороне также разбор некоторых мелких замечаний евангелий о богоматери и подводя итог всему вышенайденному в данной главе, мы получаем следующее…

В самом начале христианства и в его тогдашних литературных памятниках богоматерь Мария еще не была историзована и носит свои исконные черты богини-матери и возлюбленной. Это мы наблюдаем в Откровении Иоанна. В Павловых посланиях она не фигурирует почти совсем. В древнейшем евангелии Марка заметен уже след начавшейся историзации, хотя еще слабый. В евангелиях Матфея и Луки процесс этот заметен ярче, при чем там уже приводятся переплетенные с мифами об историзуемом Иисусе мифы и о Марии, как о богоматери-деве, чудесно рождающей своего сына. Мифы эти своими мотивами имеют сцены благовещения, зачатия, рождения Марией Иисуса, принесения его в храм и случая с двенадцатилетним.

Во всех четырех евангелиях (у Иоанна — яснее) фигурирует также миф о Марии, как матери скорбящей, с намеками на образ возлюбленной, но миф этот еще не оформлен и образ главной героики разбит там на множество других женских образов, носящих по ней тоже имена Марий. Итак, Мария в евангелиях выведена хотя и в качестве земной женщины, но с еще явственными былыми чертами богини — девственной матери, возлюбленной и матери скорбящей. Цельной, связной истории ее мнимоземной жизни там нет: во второй половине II в. она еще не была выработана. История эта — продукт творчества христиан следующих веков и поколений, так как в хронологически следующих за евангелиями Деяниях апостолов нового о Марии ничего нет.