д. Девственная богоматерь и религиозный синкретизм

Присматриваясь ко всем этим богиням, мы находим у них ряд характерных общих мифологических черт, сторон, мотивов, придающих им своеобразную физиономию. Одной из таких черт является то, что все они считались богоматерями, при том девственными, девами. Их поклонники верили, что они как до своего разрешения от бремени, так и после него были и продолжали оставаться девами, — непорочными, зачавшими чудесным образом от божественного семени, без участия земного, мужчины. Одним обстоятельством, сыгравшим здесь свою роль, было то, что первобытным народам долго не был известен механизм зачатия и половому акту в нем они или не придавали никакого значения, или отводили второстепенное место.

Они считали, что зачатие женщиной происходит от того, что в ее тело проникает в том или ином виде и тем или иным путем дух предка, при чем для его проникновения туда нужно лишь отверстие. Поэтому существовал обычай лишать девушку девственности искусственным путем, с помощью какого-либо предмета, чтобы она могла после того стать матерью без помощи мужчины и, все же, считаться девой, а дети ее непорочно зачатыми. К этому надо присоединить еще то обстоятельство, что ранее девой, девственницей считалась всякая незамужняя женщина, хотя бы и бывшая уже матерью; звания этого она лишалась лишь после того, как выходила замуж, юридически становилась чьей-либо женой.

Наконец, рано также сложился взгляд, что все, более или менее выдающиеся в каком-либо отношении, лица не могли произойти, родиться естественным путем: в них видели сыновей, зачатых девственными матерями от небесных отцов-богов, а не от смертных мужей. Так, например, про египетских царей-фараонов рассказывали, что матери рождали их «непорочно» — девами и от верховного божества Амона или Ра, который для схождения с ними принимал образ их земных мужей. Такое же происхождение приписывали себе древние ассиро- вавилонские цари. Масса подобных сказаний существовала также о различных отдельных героях древности, при чем не только на Востоке, но и на Западе, в частности — в Греции и Риме.

После всего этого становится понятным мифологический мотив, общий сказаниям о всех вышеназванных богинях, что они до и после непорочного рождения ими сыновей были и оставались девами, — девственными богоматерями: мотив этот, земной по происхождению, был перенесен на «небо», в мир богов, и занял соответствующее место в их мифах и культах. Этому способствовало то, что названных богинь в мифах рисовали обычно земными женщинами, девами, якобы, жившими некогда на земле и здесь проходившими свой жизненный путь.

Другим таким общим мотивом является кровосмешение. В разобранных нами мифах (и многих других) мы наблюдали, казалось бы, странное явление: богоматери-девы выводятся также в качестве возлюбленных или жен своих сыновей и братьев, причем некоторые из этих сыновей рисуются еще плодом кровосмесительной связи их матерей со своими отцами. Мотив этот сложился на почве и в условиях матриархата, — такого социального уклада, где главную роль играла мать, женщина, а не мужчина и где потому наследование тех или иных прав происходило по женской линии. Это вело к тому, что местами, например, сложился такой порядок: царская власть хранилась и передавалась по женской линии, и чтобы получить ее, мужчина должен был жениться на царственной женщине.

Если эта царственная жена умирала, муж, дабы удержать власть, должен был вторично жениться на ее и своей дочери; если умирал отец, сын, дабы вступить во власть на его место, должен был жениться на своей матери; брат женился на сестре, примеры чего мы видим в истории Египта даже около начала христианской эры, когда на его престоле там сидели одновременно сестра и брат, вступившие в брак друг с другом. Система этих, связанных с матриархатом, брачных норм мало помалу отмирала и дольше всего удерживалась в царственных родах из стремления удержать царскую власть внутри определенной родственной группы Все это нашло свое отражение в соответствующем мифологическом мотиве сказаний о знакомых нам богинях, не раз выводимых там также лицами царского происхождения.

Итак, все эти Изиды, Иштары, Астарты, Кибелы считались одновременно девственными матерями и возлюбленными соответствующих «спасителей» древневосточных религий и их мифологий. Однако, это еще не все: помимо этого, все они были еще также «матерями скорбящими». Эту сторону их мы видим в мифологическом мотиве сетований и скорби богинь по случаю трагической смерти, гибели своих сыновей и возлюбленных. Она выступала перед нами в разыгрываемых жрецами или поклонницами-женщинами обрядовых, сценических изображениях скорби этих богинь, а также в «плачах» женщин в праздничные дни смерти, погребения и воскресения «спасителей», что мы встречали в описании различных «пасх».

Изида и Нефтис оплакивают умершего Озириса.

Здесь, в этих плачах женщин, кроется подкладка, основа данного скорбного мотива. Последний сложился на почве тех обрядовых плачей, сетований, скорби, воплей, которыми сопровождалось некогда праздничное умерщвление тотемного божества, тотема, священного животного для предстоящего поедания его «плоти и крови», — первоосновы позднейшего таинства причащения. Мы не можем здесь останавливаться дольше на этом культовом моменте, скажем только, что в эпоху разложения тотемизма и дальше — произошло многократное замещение: умерщвление тотемного животного было заменено умерщвлением магически замещавшего божество человека, каковым был вначале царь, потом его сын, затем кто-либо из знатных и простого народа, наконец, преступник, раб или пленный. Замещение пошло еще дальше: вместо человеческой жертвы стали умерщвлять какое-либо животное или же производить символическое умерщвление и погребение статуи — изображения божества.

Это обрядовое умерщвление и т. д. носило магический характер, сопровождалось, между прочим, оплакиванием умерщвляемого «божества» или его заместителя женщинами, всячески выражавшими свою действительную или мнимую скорбь по нем, и совершалось обычно на главном годовом празднике — «пасхе». И вот, пережитком всего этого было обрядовое оплакивание божества женщинами в праздничные дни его смерти и погребения, а отражением — мифологический мотив плача, оплакивания, сетований, скорби девственной богоматери по своем, мученически погибшем, сыне и возлюбленном. Так знакомые нам богини приняли еще черты «матерей скорбящих», каковые черты выступали, подчеркивались в разобранных нами мифах и праздниках.

Подводя итоги всему вышенайденному относительно этих первообразов христианской богородицы, богоматери, приснодевы Марии, мы получаем: все эти богини были божествами женского начала, плодородия, земли, произрастающей из своего, оплодотворяемого небесными водами или речными разливами, материнского лона растительность, и природы вообще. В этом отношении они стояли в теснейшей связи с сельским хозяйством, земледелием и считались женскими божествами — покровительницами его, имея мужским соответствием себе своих «сыновей и возлюбленных» — растительных богов: Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса, в виде зерен, семян, погребаемых в землю, в виде срезаемых колосьев умирающих мученической смертью и воскресающих в виде молодой зелени на полях.

Но это еще не все: с течением времени, под влиянием новых социальных условий, в новой обстановке, представления об этих богинях, конечно, менялись, расширялись и обобщались. В этом отношении мы наблюдаем любопытную картину. С развитием городской и общегосударственной жизни богоматери, удерживая в сельских местностях свои исконные земледельческие черты, в городах принимают также черты и характер божеств всей природы вообще, той высшей, основной, всеобъемлющей ее силы, которая, якобы, незримо царит над жизнью и судьбами отдельного человека, общества, государства и всей вселенной. Стали думать, что нет ничего в мире, — ни существа, ни предмета, ни явления, над которыми бы не царили они, которыми бы не ведали эти божества.

Но божества ли?

Нет, божество! Все эти богини постепенно слились вместе, в один образ, в одно божество, чтившееся в различных местностях под различными именами и различавшееся только последними. Выработался слитный образ единой многоименной богоматери, которая, якобы, царит над всем миром и управляет всеми сторонами его жизни. Слиянию этому способствовали многие причины. Одной из них была бросающаяся сама в глаза общность и родственность природ и характеров всех этих древневосточных богоматерей, различавшихся между собой фактически лишь именами. Другой — процесс религиозного синкретизма, смешения, протекавший на почве экономического, политического и культурного сближения различных народов античного мира и начавшийся еще за несколько веков до начала христианской эры.

Процесс этот длился веками, протекал широко, захватывал собою религии и мифологии многих народов тогдашнего Востока и Запада и всюду подводил к одному знаменателю их божества. В результате к началу христианской эры, к эпохе зарождения христианства, широко господствовали вера и представление, что наибольшего почитания, поклонения заслуживают многоименная богиня — богоматерь-дева и многоименный ее сын возлюбленный, в едином образе которого слились образы знакомых нам «умирающих и воскресающих спасителей» и ряда других богов. Хорошее изображение того, как же представляли себе эту богиню теперь, в эпоху синкретизма, дает нам римский писатель Апулей в своем произведении «Золотой осел», выводя Изиду.

В этом произведении он влагает в уста ей такие слова по адресу героя: «Я явилась к тебе, Люций, тронутая твоими мольбами. Я — природа, мать всего существующего, начало всех элементов, начало веков; я — высшее божество, царица подземных теней, первая между небожителями, вмещающая в себе качества богов и богинь. Моей воле подчинены сияющие небесные своды, ветры океана и мрачная преисподня. Я — великая, единственная сила, которой поклоняется вся вселенная и которую чтут под различными именами».

Читая эти и другие, не приведенные нами строки, можно подумать, что читаешь молитвенный гимн, составленный каким-то, не в меру восторженным, поклонником христианской богоматери, Марии, а не «языческой», дохристианской богородицы — многоименной богини. И это совпадение, конечно, не случайно; оно объясняется тем, что, — как мы уже сказали в начале главы, — названная Мария является лишь простой разновидностью и плодом позднейшей обработки образа этой богини. Отмечая последнее, мы тем самым говорим, что богиня эта попала в ранее христианство не прямо и не в своем чистом, первоначальном виде, а косвенно и со следами переработки. Но как и чьей? Если мы. учтем, что христианство вышло из недр еврейского народа и его религии, то сам собою напрашивается ответ на эти вопросы, что дохристианская многоименная богомать превратилась в христианскую Марию чрез посредство этого народа и юдаизма. Чтобы понять это посредство, обратимся к рассмотрению последних в интересующей нас части и области.