КРАТКОЕ, СЛИШКОМ КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

КРАТКОЕ, СЛИШКОМ КРАТКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

Энергии, заложенной в слове «Талмуд», хватило бы на дюжину водородных бомб. Да и сама талмудическая тематика (не говоря уже о технике) обладает огромной взрывчатой силой, нередко используемой по назначению. Увы, большинство людей ничего не знает ни о талмудической взрывчатке, ни о ведущихся о ней спорах просто потому, что эти споры — почти исключительно внутриеврейское дело. Между тем, в духе эпохи, им неплохо бы выйти на белый свет и стать всеобщим достоянием.

Из прекрасного предисловия, написанное автором «Запретного Талмуда», выдающимся талмудистом и (лишь затем) исследователем Талмуда Яроном Яданом, ясно следует, что его книга — все еще взгляд на Талмуд изнутри. Да и как может быть иначе, если автор знает Талмуд наизусть — примерно как его бесписьменные герои, палестинские и вавилонские мудрецы V века н. э.! Талмудическая эрудиция Ядана колоссальна, недаром еще в молодости ему пришлось (думаю, с тоской) отказаться от блестящей карьеры главы ешивы! Однако за все надо платить. В том числе за исключительную аутентичность, да и за многолетнюю борьбу внутри талмудического лагеря. Ядану, прожившему большую часть жизни среди ультраортодоксальных евреев, носящих (в израильскую жару) меховые шапки и черные лапсердаки, проклинающих внешний мир и разговаривающих между собой на идиш, гораздо естественнее воевать и спорить с ними, нежели изучать их со стороны. Ядан — просветитель, а не этнограф. Они ему не чужие.

Только это обстоятельство (взгляд изнутри) и оправдывает самый факт написания моего предисловия (взгляд снаружи). Мои талмудические познания неизмеримо меньше авторских, а академические интересы лишь отчасти соприкасаются с Мышной и обоими Талмудами (Палестинским и Вавилонским). Однако мне представляется, что не только полезно, но просто необходимо сопоставить, а то и дружески противопоставить взгляду Ядана с пограничного «изнутри» альтернативный, пусть все еще еврейский взгляд «снаружи» — взгляд, ищущий иных пропорций и, во всяком случае, с исторической и социальной точки зрения куда более беспощадный.

Талмуд — текст и процесс (об этой двойственности ниже) одновременно — вероятно, самое могущественное произведение в человеческой истории. Предназначенный исключительно для внутреннего пользования, он и не пытался завоевывать народы, царства и континенты. Зато его власть над иудейским миром во всей его пестроте стала со временем не только безграничной, но и, в сущности, магической. Талмуд не только управлял евреем, но и формировал его облик. Нынешний еврей — в полном смысле порождение Талмуда, а Талмуд соответственно — зеркало, в которое всем нам, евреям, полезно время от времени заглянуть. Лишь памятуя о талмудической аналогии, я могу расшифровать сегодня загадочные слова Ленина о (Толстом как) «зеркале русской революции», лишь с оглядкой на Талмуд становится понятной нетривиальная коммунистическая амбиция «строительства нового человека». В самом деле — революцию, осуществленную мудрецами Талмуда, именно перекройку пестрейшей человеческой массы, рассеянной по разным странам и говорящей на разных языках, по силовым линиям идеологического текста, да столь основательную, что в дальнейшем эта масса и не припоминала себя иной, не поддавалась ни внешнему, ни внутреннему давлению и, как отборное масло, не смешивалась ни с какой водой, вполне можно было затеять еще раз, в рамках новой передовой теории. Только вот — не получилось.

Между тем в последнее столетие непобедимый Талмуд продемонстрировал еще одну свою превосходную сторону — он продолжает мощно воздействовать на секулярную еврейскую массу, не получившую никакого талмудического образования и утратившую связь с раввинистической традицией. Стоит помнить и о том, что секулярный сионизм считал своей главной политической задачей истребление в израильском народном сознании именно этой традиции, справедливо считавшейся антигосударственнической и галутной — ориентированной на жизнь в рассеянии. Однако довольно быстро выяснилось, что светское сионистское государство, созданное в 1948 году, было антиталмудическим лишь в своем поверхностном «слое», так что с годами талмудическое начало почти целиком подобрало его под себя (кое-кто уже предложил переименовать его в Талмудическую республику Израиль). Более того, вчистую забывшее талмудическую культуру, включая самое главное — древний раввинистический язык, американское еврейство сейчас так быстро ее возрождает, что уже через пару десятилетий большая часть американцев, оставшихся евреями, снова станут талмудистами — правда, большей частью умеренными.

Итак, Талмуд — еврейское зеркало. Только чуть-чуть кривое. Это совсем просто. Чтобы осознать эту простоту, достаточно познакомиться с парой-тройкой талмудических трактатов. Любых трактатов, ибо все они, в сущности, об одном и том же. Годится и разнородная подборка дискуссий, выбранных Яданом, хотя, разумеется, неповторимый «аромат» талмудической невнятицы в ней отсутствует — ибо любой перевод Талмуда, даже переложение на нынешний стандартный иврит, позволяющее опереться на синтаксис оригинала, изрядно разочаровывает. Чем именно — станет ясно чуть позже. В любом случае, при чтении «Запретного Талмуда» немедленно бросаются в глаза и метафизический, все покрывающий догматизм оригинальной талмудической культуры, и ее гиперактивность, и ее неимоверная зацикленность на сексе, и ее мелочность, несомненно, заодно с обратной стороной — чуткостью и вниманием к деталям, и болезненное женоненавистничество, и удивительный замес ксенофобии на беспрерывной экспроприации чужих культур, и пренебрежение фактами, и уверенность в том, что если немного постараться — действительность, будь то бег небесных светил, человеческая биология или земная география, непременно выстроится по талмудической указке.

Несколько столетий тотальной талмудизации — начиная с XVII века почти все евреи мужского пола уже в трехлетнем возрасте начинали проходить талмудическую возгонку, причем самые одаренные из них оставались в талмудической колбе до конца дней, прочие же осваивали какое-либо ремесло, но ни в коем случае не получали иного, неталмудического образования — привели к тому, что талмудические формулы жестко преломились в еврейских сознании и быте, иногда с точностью до наоборот — зато всегда в легко опознаваемых конструкциях.

Поговорим, например, о сексе. Талмудическая одержимость сексом, помноженная на талмудическое же женоненавистничество, породила такие классические формулы, как «женский волос — мерзость», «взгляд мужчины не должен падать на женское лицо» или «не умножай бесед даже с собственной женой». Странновато, однако следует иметь в виду, что слово «мерзость» имеет в талмудическом контексте второе, по сути, центральное значение: «соблазн». Собственно, соблазн и есть мерзость, мерзость и есть соблазн. Неудивительно, что мужчины, воспитанные на талмудической диалектике, помешаны на сексе, а израильские публичные дома безбедно существуют за счет ортодоксальных праведников, беспрерывно искушаемых бесом. Эти же праведники отказываются от подавляющего большинства рабочих мест ввиду их мерзостной соблазнительности — то есть из-за присутствия там женщин, тем более женщин, не покрывающих голову, кисти рук и щиколотки ног. В наших ортодоксальных районах давно уже пытаются ввести правило, запрещающее женщинам идти по той же стороне улицы, что и мужчины (увы, оно постоянно проваливается по топологическим соображениям); в ездящих там автобусах мужчинам и женщинам уже не разрешается не только сидеть вместе, но и входить через одну дверь. Сексуальное напряжение в Израиле и в зарубежных центрах ортодоксии столь густо, что его можно резать ножом. Оборотной стороной этого напряжения становится возникновение (лучше сказать, появление, исчезновение в неподходящие времена и непременное возобновление) изуверских женских сект, вроде недавней, прозванной журналистами «сектой мамы-талибан», членши которой изрядно шокируют своей внешностью прохожих на улицах Иерусалима, Бейт-Шемеша и Бней-Брака, а своим поведением — солдат и полицейских, охраняющих общественные объекты. Еврейские сектантки полагают, что чем больше слоев одежды на женщине, тем она праведнее; они носят десять-пятнадцать одежек одна на другой, пять-шесть толстых покрывал на голове, обливаются потом, отказываются иметь при себе документы, содержащие фотографии, и тем более предъявлять их солдатам, ибо фотография — это тоже мерзость-соблазн, избивают кнутом собственных детей и читают псалмы ежедневно по двадцать часов подряд — как загипнотизированные, как одержимые. Только очень наивные люди считают, что эти менады живут в мире с ортодоксальным истеблишментом. Разумеется, нет. Как и следует ожидать, они отвергают признанные мужские авторитеты, не подчиняются главам общин, самостоятельно толкуют первоисточники и прямо на глазах у изумленной публики создают новую-старую традицию амазонок-фундаменталисток, своего рода феминисток от ортодоксии.

Это далеко не все — за недостатком времени и пространства я лишь мазнул по сексуальной поверхности. Чуть более внимательное изучение предмета немедленно вскрывает совершенно неожиданные явления.

Талмуд преисполнен страха перед женской сексуальностью. Талмудическая культура отражает еще не завершившийся разрыв с матриархатом — с удивительнейшими социальными последствиями. Женщина в Талмуде — ни в коем случае не пассивное существо. Наоборот, она — чересчур активное существо. В частности, она не сексуальный объект. Она — сексуальный субъект, который очень даже следовало бы превратить в объект, только никак не получается.

Она не Ева, а Лилит. Отсюда неимоверная строгость запретов, связанных с отношениями между полами, — и ясное понимание того, что обеспечить pix исполнение невозможно, ни тогда, ни сейчас.

Было бы время и место, я бы рассказал со всеми подробностями о том, что каждая дама, выходящая в Израиле замуж, должна изложить «талмудической специалистке» детали своего менструального цикла, принять довольно вредное лекарство, подгоняющее этот цикл к нужной дате, и пройти малоприятное ритуальное омовение с тем, чтобы подойти к брачной ночи в магическом состоянии ритуальной чистоты. Это было бы дико, если бы не касалось женщин, годами живших до брака со своими будущими мужьями. Но, с учетом всевозможных комедийных деталей, это все-таки только смешно.

Или — о еде. Разумеется, в израильском социальном пространстве невозможно вообразить кулинарное единообразие. Восточноевропейские кулинарные традиции уживаются, вернее, ни в коем случае не уживаются, здесь с североафриканскими и среднеазиатскими — полнейшая кулинарная несовместимость. Я, к примеру, не смог бы и под угрозой расстрела проглотить тарелку супа в восточном ресторане. Однако не станет спешить с выводами — разнородность нередко ведет к единообразию. Почти все продаваемое в израильских магазинах, подаваемое в общественных учреждениях и предприятиях общепита продовольствие проходит сложные (и весьма дорогостоящие) магические процедуры, определенные Талмудом и его средневековыми интерпретаторами. Израиль полон кулинарной магии. Скажем, на предназначенное еврею вино не должен падать взгляд нееврея, тем более недопустимо, чтобы его нечистая рука осквернила священную бутылку своим прикосновением. Нееврея нельзя оставить наедине с еврейским сыром в процессе его приготовления; вдобавок, теория кошерного сыра столь сложна и противоречива, что ее изучают только в институтах по подготовке раввинов или на курсах магов-надзирателей — да и то, на курсах она излагается в упрощенном виде. Что там сыр — довольно одного только молока! Запрет на совершение в субботу всяческих работ делает принципиально невозможной работу молочной фермы — ведь корову надо доить ежедневно, и не один раз, невзирая ни на какую магию, но невозможность никогда не останавливала талмудическую культуру. Поэтому фермы работают — как работали они в талмудические времена. Талмуд без колебаний противоречит сама себе и изобретает комбинации, позволяющие ему отменять собственные запреты. Чем строже и неисполнимее запрет — тем естественнее и простительнее его нарушить. Поэтому на практике евреи хранят в ходе пасхальной недели в своих домах запретный хамец, одалживают деньги под проценты не только неевреям, но и друг другу, создают банки и успешно обходят субботние запреты. Главное — не соблюдение заповеди, а принцип, обязывающий ее соблюдать. Разумеется, нарушать заповеди следует по возможности в точном соответствии с талмудической логикой.

Однако вернемся к еде. Талмуд устанавливает, что «нет на свете радости без вина и мяса». Следовательно, настоящий еврей не может быть ни трезвенником, ни вегетарианцем — ибо Талмуд предписал ему радоваться в определенные дни. Ввиду чрезвычайной важности обоих продуктов, с их производством, хранением и употреблением связаны невероятные сложности.

Начнем с вина. Это воистину магический напиток. К сожалению, его ценность знакома не только евреям, но и прочим народам. Увы, все они (во всяком случае, так велено рассуждать) являются идолопоклонниками и используют вино (магический напиток) в культовых целях. Следовательно, любое вино, к которому в том или ином смысле причастны неевреи. следует признать частью языческого культа. Значит, евреям оно запрещено. Из-за идолопоклонства? Возможно. Однако тому кто возразит, что подавляющая часть нееврейского вина в культовых целях не используется, да и косвенная причастность нееврея к производству напитка едва ли превращает его в объект возлияний, немедленно ответят, что это вовсе не основная причина запрета. Куда важнее другое, чисто практическое обстоятельство: дозволение нееврейского вина легко может привести к совместному с неевреями винопитию, что, в свою очередь, нередко способствует установлению дружеских отношений. Ну а отсюда недалеко до самой страшной вещи на свете — сватовства к иноверцу. Поэтому в том, что касается вина, вводятся фантастические строгости — вплоть до запрета на взгляд…

Закончим мясом. Талмуд признает, хотя и не слишком охотно, что самостоятельно, без какой бы то ни было опоры на Библию, даже вопреки библейской традиции ввел жуткий — монопольно жуткий — способ умерщвления кошерных животных и птиц. Чтобы мясо животного или птицы было пригодно к употреблению в пищу, им необходимо перерезать горло и дать умереть от потери крови. Все виды применяемой в наше время «анестезии», скажем, предварительное оглушение животного ударом по голове или электрическим разрядом, категорически запрещены талмудической логикой, так что кошерным животным, особенно крупным, не позавидуешь. С другой стороны, выходит, что свиньям, кроликам и другим животным, запрещенным к употреблению в пищу, сильно повезло. Рыбам тоже — их разрешается убивать как угодно. В некоторых европейских странах талмудический забой скота запрещен, в других иудейским общинам удается отстоять жуткую талмудическую традицию, апеллируя к принципу свободы совести. Несколько лет назад в США прогремел фильм, заснятый скрытой камерой на крупнейшем в стране комбинате по производству кошерного мяса. Миллионы людей пришли в ужас при виде коровы с перерезанным горлом, вздернутой за задние ноги, более получаса умиравшей в страшных мучениях. Ну а что Талмуд? Явно предвидя современную критику, он рассказывает, что древние телята дрались между собой за право быть зарезанными еврейским священником и принесенными в жертву в Иерусалимском Храме — так нравилась им эта талмудическая процедура. Отсюда следовало бы плавно перейти к истории, теории и практике кровавых жертвоприношений, пресекшихся с разрушением римлянами Иерусалима в 70 году н. э. и ставших к талмудическим временам древней историей, — но на это у меня не хватает духа. Тем более что о возобновлении этих жертвоприношений каждый религиозный еврей молится, самое меньшее, три раза в день.

Межконфессиональные, межкультурные и межнациональные отношения в Талмуде — настоящий приключенческий роман. Прежде всего потому, что сам он — произведение еврейское максимум в той же степени, в какой «Война и мир» — сборник русских былин. Диалектический, еще вернее, формальный и состязательный характер Талмуда, его самозабвенная антибиблейская логика, не отделяющая факта от вымысла, но чрезвычайно жесткая в том, что касается препарирования вымышленных объектов, — однозначный культурный диагноз. Талмуд — ярчайшее эллинистическое произведение, впрочем, как и вся еврейская литература, начиная самое позднее с I века до н. э. Иосиф Флавий писал эллинистическую еврейскую историю, а Филон Александрийский — эллинистическую религиозную апологетику. Впрочем, эти авторы хотя бы дозрели до персонального, авторского творчества. Составители Мишны (позднее — составители Талмуда) наивно полагали, что, отказавшись от письменности и вдобавок от авторской техники в пользу техники коллективной, они смогут избежать греческих сетей. Какое там! Как все мыслящие люди того времени, они, сами того не сознавая, мыслили по-гречески, не непременно (хотя часто) в лингвистическом смысле слова — но уж наверняка в логическом и культурном. Ибо именно греки, породив искусство абстрактного рассуждения, а заодно с ним формальную математику, теорию доказательства, метафизику и, разумеется, немало всякого попутного вздора, научили им своих соседей. Все те, кто пытались, отныне и присно, тем более проживая в эллинизированном ближневосточном пространстве, рассуждать на эти темы, в интеллектуальном плане осознавали себя греками, либо сильно напоминали мольеровского Журдена, до поры до времени не знавшего, что он говорит прозой. Именно поэтому, кстати, еврейские теологические сочинения по сей день ведут полемику с Аристотелем. В любом случае, Талмуд не начал, а лишь продолжил рассуждать на еврейские темы по-гречески — и далеко не закончил. Всякий кто раскроет средневековые еврейские сочинения, Саадию Гаона, Йехуду а-Леви или Маймонида, немедленно столкнется с устаревшими на тысячу или полторы тысячи лет греческими метафизическими конструкциями, наивно использованными в качестве талмудического самооправдания. Пустое, даже смешное дело.

Теперь самое время соотнестись с блестящей мыслью Ядана, верно сопоставившего Талмуд с христианским Новым Заветом. Ибо христианский Новый Завет — также бесспорный эллинистический екст, созданный на еврейском историческом и фольклорном материале. Мало того, у них сходная социальная судьба. Евангелия стали величайшим революционным прозрением в истории, самое меньшее — в истории литературы, а «Новый Завет иудаизма» — другим величайшим прозрением — только открыто реакционным.

На самом деле — неудивительно. Ибо, говоря о Завете, мы, в сущности, имеем в виду Союз. Тривиальный союз, оборонительный и наступательный, между Богом и людьми, на древнееврейском языке просто брит. Обрезание, брит-мила — это союз, заключаемый посредством определенной операции. Ветхий Завет — это древний союз между Богом и Израилем. Новый Завет (а-брит а-хадаша) — новый союз, заключенный Христом или во времена Христа (пусть решают теологи). «Новый Завет» Талмуда — раввинистическая альтернатива нового союза, оказавшаяся столь же жизнеспособной.

Только вот — общечеловеческий, универсальный Новый Завет, союз Бога и человечества, был (по крайней мере, в свое время) величайшим прогрессивным культурным актом. Смысл тезиса «нет ни эллина, ни иудея» ясен даже записному атеисту вроде меня. «Новый Завет» Талмуда, навсегда эффективно изолировавший евреев от окружающего мира и не оставивший им ни малейшей культурной альтернативы — отвергавшие его евреи довольно быстро растворялись в нееврейском пространстве и исчезали как отдельная сущность, — величайшее достижение реакции в истории. На мой взгляд, Талмуд должен активно и аутентично преподаваться в любом консервативном учебном заведении. Он — сильнейшее оружие реакции на свете.

В чем же его сила? Попробую напоследок (рискуя нарваться на проклятия даже самых равнодушных талмудистов — ругать ругай, но секретов не раскрывай) объяснить, в чем состоит и как действует талмудическая магия. Секрет ее, как водится, прост. Но — хорош, да и изрядно опередил свое время.

Представьте себе ребенка (еще лучше — себя ребенком), которого в весьма юном возрасте усаживают за парту с таким изрядным напутствием: «Сейчас ты начнешь осваивать технику, перекрывающую всю мудрость мира, старую и новую. Ты начнешь с самого начала и, если постараешься, можешь дойти до самого конца. Мало того, ты станешь соучастником, соавтором всей этой мудрости, станешь стороной в ведущихся в ее стенах спорах, внесешь в нее свою лепту и даже сумеешь, опять же, если постараешься, повлиять на нескончаемый ход ее развития. Ибо это не застывшая, а подвижная, динамичная мудрость, изменчивая, как мир, с которым она сосуществует и который она описывает. И это еще не все. Эта мудрость, еще вернее, эта техника, древнее мира и сильнее его, она влияет на его становление и, в конечном счете, его определяет, хотя это не всегда видно. Мир существует исключительно ради нее и кружится вокруг нее, как муха вокруг лампы (Земля в рамках этого учения не вращается вокруг Солнца, так что напрашивающееся сравнение недопустимо)».

Наутро ребенку предстоит столкнуться с совершенно непонятным текстом, который, безотносительно к языковым обстоятельствам, не может быть внятно прочитан — только проинтерпретирован. Содержание у него странное и бестолковое (какую часть мяса впитывают стенки сосуда, в котором его варили), а вот форма… Ребенку никогда не дают готовый ответ на поставленный вопрос, пусть даже с доказательством, как на уроке математики. Вместо этого он встревает, в буквальном смысле как равный, в разногласия древних мудрецов, пытавшихся найти ответ на этот самый вопрос, поочередно берет ту или иную сторону, пока в итоге не определяет свою лояльность — уже не талмудистам, а одному из средневековых или даже более поздних ученых, продолжавших терзать старинную тему с разных боков. Периодически выясняется, что вместо поднятого должен обсуждаться совсем другой вопрос; иногда следует принять, что тело мыши состоит из земли или что дважды два — пять, но это, оказывается, не так уж и страшно. В течение многих лет (Кафка прекрасно, хотя и чересчур пугливо описывал это в своих рассказах) он пробирается по бесконечным талмудическим лабиринтам, пока не оказывается, что в их нескончаемости есть огромное преимущество: оно позволяет каждому лояльному талмудисту выстроить свой собственный талмудический мир, сочинить новый бессмертный трактат, устраняющий некоторые старинные трудности и парадоксы и порождающий массу новых. На этой стадии выясняется, что ему подвластно все на свете; самое меньшее, он обретает право отвечать на любые предметные вопросы, разрешать любые споры, судить, награждать и наказывать, определять истинный смысл новых явлений (например, невесомости, искусственного оплодотворения или бозона Хиггса) и, что еще интереснее, лишать их всякого смысла. Я лично знаком с вызывающим всеобщее преклонение бородатым мудрецом, расходящимся во мнениях о длине дозволенных еврею бакенбард со всеми классиками последних полутора тысяч лет. Воистину великий и счастливый человек — вдобавок все еще на свободе! Ну, а другой общепризнанный авторитет вслух полагает, что некоторые сексуальные запреты могут быть смягчены в духе постановлений пятисотлетней давности, когда об изобретенных в последние три столетия строгостях еще и не слышали. Все установления этих господ обязывают небесную канцелярию, так что они озарены настоящим божественным светом.

Знакомо, не правда ли? Многоуровневый аутотренинг, делающий человека непобедимым — во всяком случае, в собственных глазах, — сегодня этим никого не удивишь. Даже на любительском уровне такого рода ощущения без труда порождаются ролевыми упражнениями и просто компьютерными играми, но где было все это в V веке н. э.? Только в Вавилонии.

Попробуйте отвлечь от столь увлекательных игр народ, игравший в них полтора тысячелетия! Думаю, лучше не пробовать, но оптимист Ядан считает иначе.

Александр Этерман