ИОАНН, ЗАТВОРНИК СЕЗЕНОВСКИЙ
ИОАНН, ЗАТВОРНИК СЕЗЕНОВСКИЙ
Затворник Иоанн родился 24 июня 1791 г. в селе Горках, при реке Потудани, Коротоякского уезда, Воронежской губернии. Его отец был крепостным бедного мелкопоместного помещика Кузьмина, и Иван был сверстником господского сына Василия, с которым они вместе росли и вместе работали, насколько могли, в поле.
Особая тихость и незлобие отличали мальчика с детства. Часто в грустных глазах его были слезы, было что-то жалостное в его младенческом лепете.
С десяти лет он стал искать уединения. Игр и забав он не любил, и даже иногда прятался от них.
Не чуждался Иоанн из своих сверстников только молодого барина своего Василия Феодоровича. Они вполне подходили друг к другу своими наклонностями… Но некоторое время, когда Василия Кузьмина отец отдал обучаться грамоте, Ивану пришлось остаться одному. Он ходил несколько раз с отцом на богомолье в Киев, а на 15-м году начал юродствовать.
Когда молодой Кузьмин вернулся домой, он часто работал на поле с Иваном. Во время этих работ они молились. Как чистое пение жаворонка, разносились в поле их серебристые голоса, и крестьяне, остановясь работать, заслушивались их. Часто также выходили они по ночам из дому и пели под открытым небом.
В знак своей дружбы и единомыслия, они задумали надеть на себя железные пояса, заперли их замками, и ключи бросили в реку Потудан. Но когда от них пошел дурной запах, так как железо врезывалось в тело, образуя раны: тайна их обнаружилась и обручи с них сняли. Пришлось тогда железо перепиливать подпилком.
Обычный ход жизни не мог удовлетворить Ивана. Ему чего-то не доставало. Он ходил в Острогожск, в Киев, Воронеж, Задонск и другие места, где пользовался советами выдающихся по высокой духовности лиц. Они были нужны ему, чтобы терпеливо и твердо сносить и насмешки, и осуждения, и наказания за то настроение, которое все сильнее и сильнее становилось в его жизни.
Чтоб удержать Ивана дома, помещик отдал его к столяру. Но он постоянно только портил материал, как будто ничего не понимал. Столяр отказался от него. Тогда господин сделал его пастухом. Но и тут, углубленный в молитву и размышления, он не замечал, как его скот заходил в засеянные поля. Помещик его наказывал, а другие пастухи били его иногда до того, что он терял сознание.
Безропотно сносил он все — и побои, и когда его в мороз запирали в холодный чулан. Никто не видал его слез, не слыхал стона, и никто его не жалел. Приходский священник, к которому, особенно в более трудные дни, Иван ходил по ночам, — один принимал в нем участие. А друг его детства, молодой барин, находился тогда в военной службе.
Подкрепляемый священником, который беседовал с ним иногда целые ночи напролет, Иван не оставлял избранного пути.
Он молился целыми часами сряду, плача и вздыхая, и часто, обращаясь к иконе святителя Димитрия, он употреблял, как бы юродствуя, ласкательные выражения. Однажды во время такой ночной его молитвы, священник, бывший в соседней комнате, увидел от образа ослепительный свет, падавший на лицо Ивана.
Однажды Иван со своим старшим братом Ларионом пошли на праздник в соседнюю деревню и, возвращаясь, зашли ночевать на свой пчельник. В эту самую ночь Иван тайно ушел и сперва побыл у двух подвижников, потом вступил в Киево-Печерскую лавру, где три года провел послушником при трапезной, прекрасно исполняя не только обязанность распорядителя трапезной, но и просьбы и услуги разным инокам.
Между тем богомольцы с родины Ивана принесли с собою домой весть о том, где он находится, и после разной переписки, Киевская полиция потребовала у Ивана письменный вид, которого у него не было, и Иван вынужден был отправиться на родину.
Придя туда, он принял окончательно вид юродивого, вошел без доклада в контору барина, помолился на иконы, но не поклонился барину и на вопросы отвечал странными телодвижениями.
Тогда помещик, не понимая настроения Ивана, сковал его и запер под караулом в амбар, приказывая не давать ему ни пищи, ни пития. Может быть, барин относился к Ивану с особым раздражением потому, что родная сестра Ивана, Марья, тоже вся проникнутая стремлением к Богу, — ушла неизвестно куда, так что о ней и слух пропал.
Сожалея о заключенном, брат его Ларион потихоньку принес ему пищи и хотел подать ему в окно. Но Иван не принял ее, говоря, что нужно с терпением переносить все испытания.
Пришел посетить его также священник, взяв с собой икону св. Димитрия Ростовского, пред которой обыкновенно молился Иван. Это было ночью, но караульные спали, а собаки, обыкновенно очень злые, стали ласкаться к священнику. Поговорив с Иваном, священник, никем не замеченный, вернулся домой.
Кузьмин отправился за несколько дней в г. Острогожск, и в это самое время приехал из своего полка молодой барин. Узнав о заключении своего друга, он хотел сбить с двери замок, но Иван уговорил его прокопать крышу, и таким образом вылез из амбара. Когда принесли инструменты, чтоб снять с него железо, оно само упало к его ногам.
Чтоб уйти ночью, Иван, раздавшись, спрятался в камыш, но был замечен и приведен к возвратившемуся назад господину. Молодой барин еле уговорил отца, чтоб он его не наказывал. Но, чтоб помешать его побегам, Кузьмин приказал остричь ему половину головы.
Но Иван все-таки ушел в Острогожск к юродивому Ивану Васильевичу. И лишь письмо этого юродивого к помещику о том, что Иван — Христов раб, а не его раб и уверения о том же священника заставили помещика оставить Ивана в покое.
В продолжение шести лет Иван странствовал, посетив Киев, Почаев, Воронеж, Задонск, Саров.
Некоторое время он жил в Задонске, куда привез его купец Плетнев, раздавший все свое имение нищим и посвятивший себя на служение Богу. Иван ходил летом и зимою босыми ногами, в ветхом рубище, едва прикрывавшем его изнуренное тело.
Он был образцом воздержания и смирения, и поражал послушанием и услужливостью. Когда Воронежский архиерей, будучи в Задонске, пожелал видеть Иоанна, о духовной жизни которого он слышал, тот пришел к нему, прыгая и кривляясь. Но архиерей понял намерение Ивана отклонить от себя славу.
В таком юродстве Иван провел десять лет.
В Раненбургском уезде, в селе Головинщине, в особой келлии у церкви, жила крестьянка Дария Кутукова. Она занималась печением просфор для окрестных церквей и для жившего тогда в селе Колычеве, Данковского уезда, старца Илариона. Она также прислуживала ему.
Будучи для богомолья и говенья в Задонске, она увидела Ивана, и задумала взять его к себе и служить ему. Иван не противился ей.
По дороге они заехали в село Сезеново, к владельцу его, князю Несвицкому.
Под этот день (19 декабря 1817 г.) князь видел во сне, что из образа Божией Матери вышел младенец и сказал ему: "Возьми меня к себе на руки и дай место для молитвы — я Иоанн многострадальный".
Когда к князю вошла Дария с Иоанном, князь смутился: именно его лицо он видел во сне… Простившись с Несвицкими, путники поехали дальше к о. Илариону, которому Дария предложила взять к себе Иоанна для услуг.
— Не Иоанн мне, а я Иоанну должен служить: он старее меня, — отвечал о. Иларион.
Между тем князь Несвицкий приехал к о. Илариону с рассказом о своем сне и о встрече с Иоанном. О. Иларион посоветовал князю взять к себе Иоанна.
В господском доме было тесно и шумно, и Иоанн упросил, чтоб ему отдали баню, из которой выбрали всю обстановку. Здесь Иоанн наглухо забил единственное окно, чтоб к нему не проникал дневной свет. Одна лампада боролась с темнотою.
После трех лет, проведенных в этом здании, Иоанну устроили особую келлию.
У князя был лес в споре с крестьянами. В первый раз, проезжая этим лесом к о. Илариону, Иоанн сказал: "Ах, лес шумит, топоры блестят, кровь льется, много слез будет!". И вот, чрез несколько лет от того дня, крестьяне напали в этом лесу на князя и прорубили ему в нескольких местах череп.
Несмотря на отчаянное положение князя, Иоанн говорил: "Князь не умрет, а, Бог даст, выздоровеет и жив будет"…
После выздоровления своего, князь подарил Иоанну леса на келлию, и она была построена близ Казанской церкви.
В этой келлии Иоанн жил еще уединеннее, не показывая никому и своего лица.
По смерти князя, его наследница, сестра, сперва сочувствовавшая затворнику, потом отняла у него келлию. Ее раздражало то, что он настоятельно советовал ей не обременять крестьян чрезмерными поборами. Но приверженный к Иоанну крестьянин Бирюков поставил ему другую келлию.
Ночь и большую часть дня Иоанн не выходил, кроме как в церковь, за водой для себя и для поливки деревьев на речку Скворню, также в лес за деревьями для посадки. В келлии он занимался рукоделием, молитвою, чтением, иногда писал. В девятом часу он пел херувимскую так сладко, что нельзя было слушать его без волнения. Пищею ему были — пшеничный хлеб, картофель, кашица из манных круп, яичница из одного яйца, капуста, — все с приправою деревянного масла. Иногда по два, по три дня он ничего не ел. Приобщать его ходил из недалекого города Лебедяни его духовник, и сам он ходил иногда к нему ночью для исповеди. Приобщался он сперва чрез всякие шесть, а потом чрез всякие три недели, и чаще.
Подаяние принимал он не всегда. Деньги сейчас же отсылал в церковь. Из вещей, оставив себе крайне нужные, отсылал остальные бедным или сам выносил ночью в лес или на дорогу — где и находили часто обернутые в салфетку или полотенце блюда с плодами, медом и разным съестным, или на кустарниках холсты, платье и обувь.
Келейник его роптал на него, когда он отказывался от вещей. Однажды принесли манных круп, Иоанн не хотел их брать, но уступил келейнику и просил его на следующий день сварить из них кашицу. Когда келейник взялся за чашку, он увидвл в ней белых червей вместо крупы. Иоанн сказал ему тогда: "Знай, что не все приносится от усердия, а потому и не все так хорошо, как кажется с виду".
Очень часто келейник имел случай убедиться, что Иоанну известен каждый его поступок.
Иоанн не показывал никому своего лица. Только изредка случалось увидать его келейнику и немногим избранным. Они говорили, что лицо его было смуглое, волосы черные, длинные, редкие, бороды почти не было, роста высокого с сутуловатостью, глаза немного прищуренные. На всем лице печать мирного и святого настроения души.
На теле его были раны, которые он не лечил, а закладывал щепочками. Рану, бывшую на ноге от топора, закрывал травой "медвежье ухо", накладывая сверху лубок и бинтуя полотенцем. Кроме того, он носил на своем слабом теле вериги в 18 фунтов, железные башмаки, обтянутые сукном и чугунные четки.
Далеко стал расходиться слух о строгой жизни затворника, и к дверям его келлии стали собираться толпы народа, — Иоанн не отказывал никому в беседе. Он говорил с посетителями чрез запертую дверь, речью приветливою и убедительною, хотя она и была прикрыта притчами. Особенно убеждал он надеяться во всем на Бога, стараться исполнять заповеди, иметь незлобие и воздерживаться от мщения.
Местный диакон постоянно поносил затворника пред его келейником, спрашивая: "Ну, что твой кормленый боров?" Сколько мог, келейник защищал его и с огорчением пересказывал все затворнику.
— Если б у нас не было врагов, — успокаивал его затворник: — как бы могли мы войти в царствие небесное? Мы должны быть благодарны им, как своим благотворителям. Они своим поношением даруют нам венцы.
Когда диакон этот тяжко заболел и был при смерти, Иоанн исцелил его, и тогда тот понял свое заблуждение.
Вообще затворник врачевал — маслом из лампады, просфорами, кореньями, сухим листом, чаем.
Когда же кто хвалил затворника, он говорил келейнику:
— Василий, я окаянный грешник и грешнее всего мира. Помилуй меня, Господи, очисти меня крестом Твоим и не дай земной славы, затворяющей врата небесные!
Часто затворник приходившим к нему в первый раз людям — одним намекал на то, что с ними может случиться в будущем, другим указывал, что с ними было.
Было бы долго рассказывать о многих случаях проявления старцем дара прозорливости, помещенных в жизнеописании затворника.
Между прочим, когда крестьянин Бирюков привез ему новую келлию, Иоанн, подойдя к гумну дьячка, сказал ему: "Положи три поклона!" — и затем в этом месте забил кол.
— Знаешь ли, что будет здесь? — спросил Иоанн: — тут выстроится колокольня, и здешний колокол будет слышен по всей России.
— Едва ли, батюшка, — ответил тот: — здесь не слыхать и московских колоколов, а они известны всюду по величине и по звону.
И много вообще говорил затворник о будущем монастыре.
Действительно, местность, указанная затворником, занята теперь монастырем, имя которого далеко известно, разошлось, как сильный удар колокола. В монастыре частицы мощей угодников Божиих, иконы из Киева, Афона — в исполнение слов затворника: "Здесь будет Киев, Афон".
Мало-помалу Иоанн собирал вокруг себя вдов и две, которые должны были стать первым зерном монастыря. Они устраивали себе неподалеку келлии и жили в благочестии.
Он приучал их к послушанию, и, чтоб укрепить веру их в силу послушания, давал им иногда поручения, с виду неисполнимые, которые, однако, становились возможны.
Так, одной из них он велел принести себе живую сороку — и, когда та, выйдя на дорогу, стала звать сорок, одна из них сама далась ей в руки. Другой приказал принести живого зайца, и та в лесу наткнулась на спящего зайца и без затруднений принесла его затворнику.
Полиция находила, что от Иоанна, как человека ей неизвестного, следует потребовать сведения, кто он такой и решила произвести у него обыск.
Когда исправник, после долгого стучания у запертой двери келлии, вошел, наконец, к Иоанну, в келлии горела лампада, а на столе лежали восковые свечи. Зажегши их, исправник осветил келлию, и затворник закрыл глаза рукою от сильного света. Осмотрев келлию, исправник спросил Иоанна, кто он.
— Ты знаешь Иисуса Христа? — спросил затворник.
— Знаю.
— И Божию Матерь знаешь? Ну, так я Их слуга.
На все дальнейшие расспросы Иоанн другого ничего не сказал, и исправник уехал, обязав Несвицких подпискою не допускать его никуда, пока не будут представлены доказательства, кто он такой.
Однако исправник возвращался домой с тяжелым чувством за свое грубое отношение к затворнику. Ему казалось, что он будет наказан Богом. И, действительно, вслед за тем в самое короткое время он потерял двух детей.
Когда, по совету Острогожского затворника Иоанна Васильевича, советами которого Сезеновский затворник пользовался с юности, он решил открыть неизвестное дотоле в Сезенове свое происхождение, двое лиц, уважавших его, выкупили его за тысячу рублей от Кузьмина и приписали к Лебедянскому городскому обществу.
В 1833 г. для Иоанна выстроили двухэтажную келлию в виде столба. Незадолго до смерти он приказал сделать там в подполье каменный склеп, говоря: "Где мой дом, там мой гроб".
8 сентября 1838 г. в День Рождества Богородицы затворник заложил в Сезенове новый семипрестольный каменный храм.
Предприятие казалось безумным, но возведение этого храма и возникновение около него обители было рядом чудесных явлений.
Подрядчик не хотел приступать к работам без задатка, а Иоанн говорил ему, что сейчас у него денег нет, но в том, что они будут ему заплачены, он представлял поручителями Пресвятую Богородицу и святителя Николая.
Мало это успокаивало подрядчика. Кроме того, не было материалов.
— Подожди до завтра, — сказал с твердостью Иоанн: — Бог даст, все будет.
На следующий день множество подвод привезли от неизвестных жертвователей камень, кирпич, известь, лес и другие нужные материалы, а один неизвестный помещик, посетив затворника, дал ему 500 руб. ассигнациями. В 1842 г. поднялась величественная церковь.
Но Иоанн не дождался ее. 14 декабря 1839 г. он почил после своей мученической жизни, на 49-м голу, после 22-летнего затвора.
Он скончался наедине.
Когда выломали двери, он оказался мертвым пред иконою Божией Матери, у аналоя.
Тело было немного наклонено на правый бок, правая рука, стоя на локте, поддерживала голову, а левая лежала на ладони правой. Лицо было обращено к иконе.
Во время приготовления тела в гроб, на лице был румянец: он имел вид спящего. Когда приехала полиция, и потребовала вскрытия тела, то руки, сложенные у почившего на груди, вытянулись, и из раны, заткнутой щепочкой, потекла кровь. Духовенство еле уговорило полицию не производить вскрытия.
Так как для погребения затворника в приготовленном им склепе потребовалось разрешение тамбовского епископа, то тело стояло в келлии 27 дней. С утра до поздней ночи в ней толпился сходившийся отовсюду народ, и, несмотря на спертый воздух, тело не только не предалось тлению, но от него исходило благоухание.
Наконец, 12-го января, состоялось погребение. Гроб продвинули в нарочно сделанную пробоину, так как в дверь он не проходил.
Во время заупокойной литургии на лице почившего выступил пот, и больные вытирали его своими платками и, прикладывая эти платки к больным местам, исцелялись. Все стремились коснуться ко гробу и многие больные и одержимые возвратились домой здоровыми.
Затворник Иоанн почивает в воздвигнутом на месте его келлии храме. Там же схоронены сезеновские подвижницы: начальница Сезеновской общины, старица Дария (Кутукова), и игуменья Сезеновского женского монастыря Серафима, устроившие по завету старца эту обитель.
Монастырь этот (свыше 400 сестер) принадлежит к числу многолюдных и благоустроенных.
Толпы богомольцев молятся у могилы затворника о загробном за них ходатайстве его.