ВЕЛИКИЙ СТАРЕЦ СЕРАФИМ САРОВСКИЙ

ВЕЛИКИЙ СТАРЕЦ СЕРАФИМ САРОВСКИЙ

I

Широко по Руси славится имя отца Серафима Саровского. Его чтут больше всех подвижников последнего времени, наравне с уже прославленными святыми.

По времени своей жизни отец Серафим принадлежит нам: еще наши отцы хаживали к нему наставляться; доселе должны еще быть живы люди, слышавшие его голос, говорившие с ним. А по своим великим подвигам он принадлежит давно прошедшим временам. Мера его трудов переносит нас в древнезаветные времена, как та мера благодати, которую он стяжал своею жизнью.

Хотя отец Серафим бегал постоянно от людской молвы, его ученики в подробных описаниях сохранили память о важнейших событиях его жизни — и она, на наше счастье, становится нам известною.

В жизни этого великого старца удивительно то, как он умел совместить в себе одном исполнение самых трудных подвигов монашества: с детства отдавшись Христу, он прошел путь общежительного инока, далее пустынника, столпника, молчальника и затворника. Потом он был старцем, т. е. не отказывался от руководительства и попечения о всех, кто приходил к нему, и в этом высочайшем подвиге кончил свое трудовое и праведное существование.

19 июля 1759 года в древнем городе Курске, на Сергиевской улице, близ храма преподобного Сергия, у зажиточного купца Исидора Мошнина и жены его Агафии родился сын, которого они назвали во святом крещении Прохором. Это был второй их сын.

Мошнин занимался каменными подрядами по стройке домов и храмов и исполнял их очень добросовестно. Он, по рождении сына Прохора, прожил только года три. Незадолго до смерти он взялся строить новый храм во имя преп. Сергия, по плану известного архитектора Растрелли и, умирая, передал это дело жен.

Мать Прохора была к церкви еще усерднее, чем ее муж, слывший в народе за очень богобоязненного человека. Она творила много милостыни. Агафия сама продолжала и довершила стройку храма.

В семилетнем возрасте, когда мать Прохора осматривала стройку, мальчик с нею взобрался наверх недоконченной колокольни и упал на землю; мать в неописанном ужасе сбежала вниз, зная, что найдет его разбитым до смерти. Но Прохор был цел и невредим, и мать не могла не видеть в том особого попечения Божия об ее сыне.

Через три года, когда Прохора с большим успехом стали уже учить грамоте, он заболел и был при смерти. В самый отчаянный час болезни, в сонном видении, отроку явилась Божия Матерь и обещала посетить его и исцелить от болезни. Вскоре затем в городе шли крестным ходом с Коренною иконою Божией Матери по той улице, где стоял дом Мошниных. Полил дождь. Для сокращения пути ход свернул через двор Мошниных. Мать Прохора поспешила вынести сына к иконе, — и с этого дня он стал быстро поправляться.

Учился он хорошо и полюбил чтение священных книг. Его старались также приучить к торговле разным деревенским товаром, которую вел его брат. Эти занятия не позволяли ему бывать у обедни и вечерни, и потому он подымался пораньше, чтоб отстоять заутреню. В праздничные дни он занимался духовно-назидательным чтением и любил читать вслух сверстникам, но более предпочитал уединение.

За это время он сблизился с одним юродивым, в то время чтимым в Курске и имевшим на Прохора большое влияние.

На семнадцатом году решение оставить мир окончательно созрело в Прохоре.

Прощание с матерью сына, покидающего родину для Бога, было трогательно. Она благословила его медным крестом. Это материнское благословение Прохор свято хранил всю жизнь и всегда носил открыто на груди.

В то время недалеко от Киево-Печерской лавры, в Китаевской пустыни, жил затворник Досифей, прозорливый старец. Ему Прохор открыл свою душу. Старец Досифей указал ему на Саровскую пустынь.

20 ноября 1778 г., в канун праздника Введения, Прохор прибыл в Саровскую пустынь, где ему Бог судил возрасти и сделаться образцом и славою русских иноков. Саровская пустынь основана лишь в 1700 году и, благодаря непрерывному ряду прекрасных настоятелей, к концу прошлого века стала на высокую степень духовной жизни. Затеряна она и поныне в глубине лесов, вдали от шумных путей, от неправды мирской. Строителем в Сарове в то время был старец Пахомий, родом из курских купцов, знавший родителей Прохора. Он ласково принял пришельца и, определив в послушники, отдал в научение казначею, иеромонаху Иосифу. У этого старца Прохор должен был исполнять келейную службу. За образцовое поведение послушник Прохор был переведен в хлебню, потом в просфорню, столярню и сделан потом будильщиком, после же и пономарем.

Несомненно, что уже в те годы молодой послушник начал борьбу с мысленными врагами, которые не оставляют в покое строгих к себе иноков, и с духом печали, скуки, уныния, действия которого он ясно описал в годы своего старчества. Он боролся и постоянным наблюдением над собою, и трудовым распределением своего времени.

К службам церковным он приходил как можно ранее и неподвижно выстаивал непременно всякое богослужение до самого конца. В свободное время он не ходил по келлиям, а уединялся у себя, предаваясь чтению и телесному труду. Читая духовные книги, Прохор старался в мыслях все сказанное в них применять к человеку и разным его отношениям — отсюда умение его впоследствии осветить всякое жизненное положение ясным решением, согласным со словом Божиим.

В часы, свободные от духовных занятий, Прохор работал — вырезывал кресты из кипарисного дерева для благословения богомольцам. Во время работы он всегда, не переставая, творил про себя Иисусову молитву: "Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!"

Точное исполнение монашеских послушаний, усердная церковная молитва, духовное чтение и труд не могли утолить в Прохоре ту жажду строгой пустыни и тяжелого подвига, которая наполняла его душу.

Вокруг Сарова, в глубине монастырского леса, не далеко друг от друга, жили пустынники, удалившиеся на полное уединение из монастырской ограды. По благословению своего старца Иосифа, и молодой Прохор стал в свободные часы уходить в лес для одинокой молитвы. В чаще леса он устроил себе шалаш и там погружался в созерцательную молитву.

Тут, в пустыни — вдали от всех людей, он с умилением погружался в свой молитвенный подвиг, среди природы, раскрывавшей ему величие Творца, под небом, сиявшим звездами, из которых каждая говорила ему о невыразимой небесной славе. В это же время он усилил пост: в среду и пятницу не вкушал вовсе пищи, а в другие дни недели принимал ее по одному разу.

Необыкновенное уважение, которое вселил к себе среди саровских старцев молодой Прохор, выразилось ясно во время его тяжкого недуга.

В 1780 году он жестоко заболел. Тело распухло, болезнь не поддавалась никаким средствам; врача не было; по-видимому, это была водянка. Безропотно в продолжение трех лет послушник выносил сильные страдания, плакал, молился. Его старец Иосиф, строитель Пахомий, старец Исаия ходили за ним, находясь при нем почти неотлучно.

Болезнь приняла самый опасный оборот, строитель советовал пригласить врача или открыть кровь. Прохор отказался.

Старец Иосиф особо отслужил о здравии Прохора всенощную и литургию; братия была в сборе. Прохора исповедывали и приобщили.

Тогда, в несказанном свете, ему явилась Пресвятая Дева Мария с апостолами Иоанном Богословом и Петром. Указывая Богослову на больного послушника, Она сказала: этот нашего рода, и возложила правую руку на его голову. Материя, наполнявшая тело больного, начала выходить через отверстие, образовавшееся в правом боку, и вскоре он выздоровел. Признаки этой раны навсегда остались на теле.

Необыкновенное выздоровление все приписали общей молитве и причастию. Явление же стало известно только много лет спустя, когда, приближаясь к смерти, подвижник рассказал о нем одному доверенному лицу.

Эта болезнь еще более закалила дух Прохора, и подготовила его к принятию великого монашеского образа.

Вскоре в Сарове приступили к новым постройкам. На место кельи, где болел Прохор, поставили больницу с богадельнею и при больнице церковь в два этажа — нижний престол во имя преп. Зосимы и Савватия Соловецких, в верхнем — Преображения Господня.

Прохора послали за сбором денег на церковь. Обходя Русь, он зашел и в Курск. Мать его уже умерла, и он долго молился на ее могиле; но родной его брат хозяйствовал с успехом, и много пожертвовал на церковь.

В то время внешний облик послушника Прохора был таков. Ему было более 25 лет; росту высокого (2 арш. 8 вершк.); несмотря на строгий пост, лицо было белое и полное, нос правильный и острый; светло-голубые, выразительные и проницательные глаза, густые брови; густые светло-русые волосы на голове; окладистая борода соединялась с густыми усами; он был крепко сложен и очень силен; он обладал увлекательною речью, необыкновенною памятью и светлым, отчетливым соображением.

13-го августа 1786 года он был пострижен в монашество и ему дано было, без его ведома, подходящее к нему имя, избранное монастырским начальством: Серафим, что значит пламенный.

В декабре 1787 года он посвящен в иеродиакона. С того дня в течение шести лет он почти беспрерывно находился в служении. Ночи на воскресенья и праздники проводил все в молитвах, стоя. Бог подавал ему силы, — он не нуждался почти в отдыхе, забывал о пище и с сожалением уходил из церкви.

По временам он видал при церковных служениях ангелов, сослужащих и воспевающих с братиею.

Особенно же знаменательного видения удостоился он во время литургии в Великий четверг, когда, после малого выхода, он увидел Господа Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого во славе, сияющего, светлее солнца, и окруженного небесными силами. От западных церковных врат Он шел по воздуху, остановился против амвона и, воздвигши Свои руки, благословил служащих и молящихся.

От видения о. Серафим мгновенно изменился видом — и не мог сойти с места, вымолвить слова. Иеродиаконы под руки ввели его в алтарь, где он стоял неподвижно около двух часов.

По служению своему о. Серафим не мог удалиться совершенно в пустыню, но по вечерам он уходил как в то время, когда был послушником — в пустынную келью, и там ночь проводил в молитве, а к утру возвращался в Саров.

2-го сентября 1793 года в Тамбове о. Серафим был рукоположен во иеромонаха, и с этого дня, пока жил в самой пустыни, стал ежедневно приобщаться св. Таин.

II

О. Серафим был достаточно подготовлен к многотрудному и великому деланию пустынножительства: всецелому посвящению всех мыслей Богу.

"Мы бегаем, — говорил о. Серафим, — не людей, которые одного с нами естества и носят одно и то же имя Христово, но пороков, ими творимых. Удаляемся мы из общества братства не из ненависти к нему, а более для того, что мы приняли и носим на себе чин ангельский, которому невместительно быть там, где словом и делом прогневляется Господь Бог".

Чтобы душе о. Серафима развиться на просторе, ей нужны были особые условия, полное удаление от людей, и быт, свободный от всяких уз общежития: пустыня.

От постоянного стояния в церкви и на домашней молитве, у него ноги опухли, открылись раны; он не мог служить, был освобожден от исполнения послушаний и просился в пустыню. Он удалился в свою пустынную келью, 20-го ноября 1794 года, ровно шестнадцать лет после прихода своего в Саров, 35 лет от роду, т. е. "на преполовении" своей жизни.

Его келья находилась в густом сосновом бору, на берегу реки Саровки, на возвышенном холме, в 5–6 верстах от обители. Выстроенная из дерева, она состояла из комнаты с печкой, сеней и крылечка. Вокруг — гряды огорода и забор. Потом он завел у себя и пчельник, приносивший очень хороший мед.

Одежда о. Серафима была самая убогая. На голове он носил поношенную камилавку, на плечах балахон из белого полотна, на руках кожаные рукавицы, на ногах кожаные бахилы (род чулок) и лапти. На белом балахоне висел медный крест, который при прощании надела на него мать, а за плечами, в сумке, он неразлучно носил Евангелие, чтоб всегда читать его и в напоминание о ношении ига Христова. Летом и зимой одежда у него была та же. Его время проходило в телесных трудах, чтении книг и молитвах.

В холодную пору он собирал дрова для отопления своей келлии, а летом возделывал гряды на своем огороде. Для удобрения его, он в жары ходил на болотистые места и приносил оттуда мху. Насекомые нестерпимо кусали его, высасывая кровь, а он радовался, потому что, как говорил он впоследствии, "страсти истребляются страданием и скорбию — или произвольною, или посылаемою Промыслом".

Работая, он приходил в светлое, радостное настроение, которое изливал пением священных песен. И посреди этой трудовой молитвы он погружался иногда в столь глубокое созерцание духовных тайн, что орудия падали на землю, руки опускались, во взгляде его, устремленном в себя, выражалось что-то чудесное, и, если кто проходил мимо, с благоговением смотрел на него и не смел нарушить его созерцаний.

Во время молитвы он достигал высшей радости, доступной человеку.

Пища о. Серафима состояла из сухого и черствого хлеба, который он брал с собою из монастыря по воскресеньям на целую неделю. Есть сказание, что из этого количества он уделял еще зверям и птицам, которые любили собираться к нему. Но потом он отказался и от хлеба насущного, довольствуясь овощами огорода; и исполнились над ним слова ап. Павла — он питал себя, добывая себе сам пропитание. Всю первую неделю Великого поста он ничего не вкушал. Наконец, он дошел до того, что в продолжение почти трех лет питался травою сниткою, которую варил в горшечке, а на зиму засушивал ее себе на запас.

Накануне праздников и воскресных дней о. Серафим приходил в обитель, выстаивал вечерние службы и приобщался за раннею литургиею в дорогой ему церкви преп. Зосимы и Савватия; до вечерни в келлии принимал нуждавшихся в его совете из монастырской братии, а затем, взяв хлеба, удалялся в пустынь. Только всю первую неделю Великого поста он оставался в обители.

Молва стала распространяться о пустынном старике, и многие приходили к нему в его пустынную келью.

Но в эти годы о. Серафим всячески избегал посетителей. Особенно же он сторонился некоторых, видя в них одно любопытство. Действительно же нуждающимся духовно из иноков не отказывал. Иногда соседние пустынники, Александр и Марк, находили о. Серафима до того погруженным в богомыслие, что он не замечал их присутствия; прождав с час, они уходили. Если же старец встречал кого в лесу, то смиренно кланялся и отходил, ибо как он говаривал впоследствии: "от молчания никто никогда не раскаивался".

На людей, видевших старца в первый раз, эти неожиданные встречи производили неизгладимые на всю жизнь впечатления; уже один внешний образ его поучал, говоря о чем-то возвышеннейшем и духовном… Существует большая картина: о. Серафим в полуклобуке, полумантии, с сумкою на плече, с четками в руках, опираясь на сучковатую палку и пригнувшись к земле, как ходил он после ран, совершает свой переход по лесу. Трудно оторваться от этого чудного лика саровского пустынножителя. Какие же чувства испытывали те, кто видели его живым, ощущая действовавшую в нем благодать?

О. Серафим, достигнув высоты мирного духа, и диким зверям внушал благоговение. Несколько раз посещавшие его в дальней пустыни видели близ него громадного медведя, которого он кормил. По его слову, медведь уходил в лес — и потом приходил снова и старец кормил его, и давал иногда кормить его посетителям. Лицо у старца было тогда светлое, как у ангела, и радостное. Но он запрещал говорить о том до его смерти.

Видя такую великую жизнь подвижника, исконный враг нашего спасения яростно вооружился против него, насылая на него тяжкие искушения.

Иногда ему видимо представлялось, что келлия рушится на четыре стороны, и что к нему рвутся страшные звери с диким ревом.

Все эти внешние видения и искушения подвижник побеждал силою крестного знамения. Дважды был избран о. Серафим в игумены и архимандриты монастырей, но отказался. Видя такое смирение, враг ополчился на него новою бедою и воздвиг в его душе со страшною силой соблазна мысленную брань — самую ужасную из бед… Трудно было о. Серафиму. Призвав на помощь Господа Иисуса Христа и Пречистую его Матерь, он решился для победы над кознями на новый подвиг.

В лесу, на полпути от келлии в Саров, лежал гранитный камень громадной величины. На нем решился о. Серафим начать жизнь столпника. Всю ночь теперь он стал проводить на этом камне, в молитве, стоя во весь рост, или на коленях, с воздетыми руками, взывая, как мытарь: "Боже милостив буди мне грешному!" — В келлии о. Серафим на весь день становился на другой камень, сходя с него только для принятия пищи и редкого отдыха. Так прожил он тысячу суток — и мысленная брань утихла от великого труда плоти и непрестанной молитвы.

Но болезнь в ногах открылась опять, и уже не оставляла старца до конца его дней. Достигнув цели, он окончил этот подвиг, совершенный в такой тайне, что никто о нем не знал, — и только пред смертью он, в назидание, рассказал о том ближайшей братии. Когда его спросили, как он мог это перетерпеть, была ли ему Божья помощь, он отвечал:

"Да иначе сил человеческих не хватило бы. Внутренно подкреплялся и утешался я этим небесным даром, нисходящим от Отца светов. Когда в сердце есть умиление, то и Бог бывает с нами".

Камни о. Серафима существуют. Но от большого остался только один осколок. Многие откалывали себе от них куски. В семьях встречаются эти куски, иногда с изображением молящегося о. Серафима. Богомольцы пробили в пустынь Серафимову вместо тропинки просторную дорогу, по которой ездят экипажи.

А старца ждало новое испытание, изгонявшее его из пустыни.

12-го сентября 1804 года, когда он рубил в лесу дрова, к нему пришли три неизвестные крестьянина, и нагло стали требовать денег. Он ответил: "Я ни от кого ничего не беру". Первый бросившийся на него упал, и они все испугались, а о. Серафим, хотя был очень силен и был при топоре, вспомнил слова Спасителя: "Вси приимшии нож, ножем погибнут". Он опустил топор, сложил на груди крестом руки и сказал: "Делайте, что вам надобно". Они ударили его обухом топора в голову — из рта и ушей хлынула кровь, старец упал замертво. Разбойники повлекли его к келлии, продолжая топтать его ногами, связали веревками — и, думая, что он убит, кинули его, и бросились в келлию для грабежа. Но нашли только икону и несколько картофелин; на злодеев напал страх, и они убежали.

О. Серафим, придя в чувство, кой-как развязал себя, поблагодарил Бога за безвинное страдание, помолился о прощении грабителей и к утру приплелся в обитель, в самом ужасном виде, истерзанный, окровавленный, с запекшейся кровью. Врачи нашли, что голова проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана и по телу смертельные раны, и удивлялись, как он еще жив. Когда они совещались по-латыни, что делать, о. Серафим уснул и имел видение.

Пресвятая Владычица, во славе, с апостолами Иоанном Богословом и Петром явилась к его одру и произнесла в ту сторону, где были врачи: "Что вы трудитесь?", а старцу: "Сей от рода нашего!" — слова, уже слышанные старцем.

Проснувшись, о. Серафим отклонил лечение, и, в тот же день почувствовав возвращение сил, встал с постели. Но пять месяцев он провел, оправляясь, в обители, а там снова возвратился в пустыню.

Когда грабители были уличены, о. Серафим объявил и Саровскому настоятелю, и их помещику, что, если крестьян накажут, то он навсегда уйдет из Сарова в дальние места. По мольбе старца, злодеев простили; но в скором времени пожар сжег их дома; они раскаялись и приходили к о. Серафиму.

С той поры он остался навсегда совсем согбенным (еще прежде он был однажды придавлен деревом, при рубке леса), и ходил, опираясь на топорик, мотыгу или палку.

Умножая свои труды, о. Серафим после 1806 года, приступил к подвигу молчальника, основываясь на словах св. Амвросия медиоланского: "Молчанием я видел многих спасающихся, многоглаголанием же ни единого" — и еще другого учителя: "Молчание есть таинство будущего века; словеса же — орудие суть мира сего".

Он не выходил теперь, если кто посещал его в пустыне; встречаясь с кем в лесу, он падал ниц, пока не уходили. Он перестал ходить в обитель; однажды в неделю ему приносили оттуда пищу. Услышав стук, он на коленях, как Божий дар, принимал в сенях пищу с земли, куда ставил ее приносивший монах, не смотря на него, и клал возле кусочек капусты или хлеба — чтобы показать, в чем он нуждается на следующий раз. Сущность же подвига состояла в отречении от всех житейских помыслов.

Около трех лет провел о. Серафим в таком молчании, и от него перешел к новому высшему подвигу, называемому затвором.

Ему было тогда пятьдесят лет.

Все, что имел тогда у себя в келлии о. Серафим, — была икона с горящей лампадой и обрубок пня взамен стула. Для себя он не употреблял и огня. В келлии лежала охапка дров для печи, никогда не топившейся. Для умерщвления плоти он носил под рубашкою, на плечах, поддерживаемый веревками, большой пятивершковый железный крест; вериг и власяницы он не носил никогда и говорил: "Кто нас оскорбит словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски — вот и вериги наши, вот и власяница!"

Питьем его была одна вода; пищей — толокно и белая рубленая капуста; это ему приносили ежедневно; иногда уносили непочатым.

Часто он на коленях целыми часами безмолвно стоял пред иконой, созерцая в сердце Господа.

В течение недели он прочитывал весь Новый Завет. Сквозь дверь было слышно, как он вслух толковал себе Писание; многие приходили и внимали ему.

В праздники к нему приносили св. Дары, и он приобщался. Чтобы яснее помнить о смерти, он упросил сделать себе гроб, и поставил его в своих сенях, и завещал, чтобы его схоронили в этом гробе.

Случайно открылось, что по ночам он трудился, перенося поленца к своей келлии, читая чуть слышно молитву Иисусову.

III

Прошло пять лет затвора, и о. Серафим внешне ослабил его: он открыл дверь келлии; всякий мог войти к нему; он же продолжал свои духовные занятия — и на вопросы не отвечал.

Еще через пять лет он уже начал вступать в беседу, и прежде всего с иноками.

Он учил их точному выполнению иноческих правил, ревности к церковному служению.

В деле спасения души великую силу придавал о. Серафим Причастию.

Приступать ко Св. Причастию и монахам, и мирянам о. Серафим советовал во все двунадесятые праздники — и никак не опускать без говения четырех постов. Вот, что говорил он о высокой милости евхаристии: "Если бы мы и весь океан наполнили слезами, то и тогда бы не могли удовлетворить Господа за то, что он изливает на нас жизнь и питает нас пречистою Своею кровию и телом, которые нас омывают, очищают, оживотворяют и воскрешают. Но приступай без сомнения и не смущайся, а веруй только".

Открыв дверь инокам, старец не отказывал уже более и мирянам. Его слово действовало с большою властью, потому что все приходившие к нему знали, что сам он исполнял то, что проповедывал. А как говорил о. Серафим, "учить других так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки на верх собора".

Теперь двери его келлии были открыты от ранней обедни до 8 ч. утра. Он принимал в белом балахоне и мантии; а в дни, когда приобщался, еще в епитрахили и поручах. Людей искренних встречал с особенною радостью. Побеседовав, он заставлял наклонить голову, и, возложив епитрахиль, произносил с посетителем молитву: "Согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, делом, умом и помышлением и всеми моими чувствами… волею или неволею, ведением или неведнием". И затем читал разрешительную молитву. В эту минуту испытывалось необыкновенное облегчение совести. Потом он помазывал крестообразно лоб маслом от иконы — и давал пить богоявленской воды и частицу антидора, по утрам; потом, целуя пришедшего в уста, говорил во всякое время — Христос Воскресе, и давал прикладываться к образу Божией Матери или кресту, висевшему у него на груди.

Особенно он советовал и настаивал на том, чтоб люди постоянно имели в сердце молитву Иисусову. "В этом да будет все твое внимание и обучение". Этой молитве он придавал великое значение и считал непременно обязательною для каждого христианина.

Насчет ежедневных молитв, он оставил следующее правило, исполнимое решительно для всех.

Вставши от сна, читать "Отче наш" трижды, "Богородице Дево, радуйся" — трижды, и "Верую во единого Бога" — один раз. Затем, до обеда читать, по возможности всегда, и на пути, и на труде, Иисусову молитву, а при людях повторять мысленно "Господи помилуй". Перед обедом повторять утреннее правило.

После обеда до вечера вместо Иисусовой молитвы читать "Пресвятая Богородице, спаси мя грешного". Перед сном — опять утреннее правило.

Кто же не имеет времени, пусть совершает эти правила хоть на ходьбе, на постели, помня: "всякий призывающий имя Господне, спасется".

А имеющие время — пусть читают еще зачала из Евангелия, акафисты, псалмы. Малое же это правило — высокого достоинства: первая молитва, образец молитв, дана Господом; вторая — принесена архангелом с неба; в третьей — все догматы веры.

Знатным посетителям о. Серафим говорил много об их обязанностях к отечеству и вере, умолял их служить верно Церкви Христовой и блюсти Ее учение. Простолюдины кроме душевных скорбей шли к нему со своими несложными нуждами, и он не отказывал.

Однажды прибежал в обитель крестьянин, растрепанный, в отчаянии и, отыскав о. Серафима, упал в ноги и закричал: "Батюшка, у меня украли лошадь. Без нее семью нечем кормить. А, говорят, ты угадываешь!"

О. Серафим, ласково взяв его за голову, сказал: "Огради себя молчанием и иди в "такое-то" село. Подходя к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома. Войди в калиточку, отвяжи лошадь от колоды и выведи молча".

Лошадь нашлась.

Особенно доступен стал о. Серафим с 1825 года, когда он окончил свое затворничество.

Верстах в двух от монастыря издавна существовал родник, и близ него на столбике была икона св. Евангелиста Иоанна Богослова, почему и родник называли Богословским. О. Серафим всегда очень любил это место: в четверти версты стояла келлия одного умершего подвижника.

На это место и начал ходить старец, строение над родником возобновили; вокруг устроили гряды; старец работал, унизывая дно родника каменьями, которые сам собирал, и возделывая овощи. На берегу горы, у родника, поставили сруб, под который он укрывался во время жары. Он постоянно проводил тут все будничные дни, с 2 или 4 ч. утра, лишь на ночь возвращаясь в монастырь, в холщевом белом балахоне, камилавке, с топором в руке, с сумою, набитою каменьями или песком, на которых лежало евангелие — и на вопросы о суме, по св. Ефрему Сирину, отвечал: "Я томлю, томящего мя". Это место — "ближняя пустынька", а колодезь, чудесно открывшийся явлением Богоматери старцу — "колодезь о. Серафима".

По пути, и в обители, и в пустыньке — всюду ждало его множество народа. Его возвращение в келлию в дни причастия представляло необыкновенное зрелище. Он шел в мантии, епитрахили и поручах; народ, окружавший его, старался хоть взглянуть на него; но он не благословлял никого, и шел, весь погруженный в себя.

Также дивно было видеть уже прославленного чудесами, прозорливостью, даром благодати старца, согбенного, в убогой белой одежде, рубящим дрова или копающим гряды, подпираясь топором, с сумою с камнями на плечах. А иногда он покрывался выделанною кожею, и вспоминались слова ап. Павла: "Проидоша в милотех и в козиих кожах, в пустынех скитающеся, скорбяще, озлоблени, — их же мир не бысть достоин" (Евр. II, 37)

Теперь открылось людям великое сокровище: беседа о. Серафима. Она дышала проникающею, тихою, живительною властью. Его речи были смиренны, грели сердца, снимали завесу с глаз, озаряли ум духовным разумением, приводили к раскаянию, родили желание исправиться, стать лучшим — возбуждали надежду, что это исправление возможно, и, охватывая разум и волю, осенили душу человека тишиной. Его вид, его беседа были как ясный луч солнца, просветляющий всякую темноту.

Как всю свою жизнь, так и слова свои, о. Серафим основал на слове Божием и разъяснял все спрашивавшим у него решения самых трудных обстоятельств жизни — на основании мест из Писания и примеров святых.

Особенно выделялись в нем любовь и смиренномудрие. Всякого приходившего, — богача, барина и нищего, и грешника, изболевшего грехами, — он целовал, кланялся до земли и, благословляя, целовал руки. Никогда он не говорил строгими укорами, — никогда не обличал жестокими словами; а если замечал дурное — то тихо и кротко; более просил и советовал, чем обличал. Иногда не понимали люди в ту минуту, когда он говорил, что его слова относятся именно к ним; но впоследствии, при нужде, всегда вспоминалась старцева речь.

Множество народа шло теперь в Саров, к о. Серафиму. Ежедневно в его келье, в многолюднейшее время, бывало тысяч до двух. Со всяким было у него время побеседовать на пользу, причем в кратких словах он говорил много, разом давая наставление, которое бы охватило всю жизнь человека, и, при нужде, открывая самые затаенные мысли и чувства. Его любовь с такою силою грела всякого приходившего, что от ее воздействия неудержимо плакали люди с самым твердым и окаменелым сердцем.

О. Серафим придавал очень большую важность православному сложению креста, а лиц, знаменовавшихся двухперстным знамением, старался отклонить от этого обычая.

Вот, как он говорил об упадке благочестия и о силе православной веры: "Мы, на земле живущие, много заблудили от пути спасительного; прогневляем Господа и нехранением св. постов; ныне христиане разрешают на мясо и во св. четыредесятницу, и во всякий пост среды и пятницы не сохраняют, а Церковь имеет правило: нехранящие св. постов и всего лета среды и пятницы много грешат… Не до конца прогневается Господь, паки помилует. У нас вера православная, Церковь, не имеющая никакого порока. Сих ради добродетелей Россия всегда будет славна и врагам страшна, и непреоборима, имущая веру и благочестие в щит и во броню правды: сих врата адова не одолеют".

Детям о. Серафим внушал уважать родителей, даже преданных унизительным порокам, и не позволял детям говорить об этих пороках родителей, закрывая им тогда рот рукой.

О. Серафим имел в сильнейшей степени дар прозорливости. В настоящем коротком описании будет вовсе опущено множество случаев, занесенных в подробные жития о. Серафима; но необходимо указать на мнение старца об этой прозорливости.

После одного обнаружения прозорливости, на удивление одного из своих детей, — старец объяснил: "Он шел ко мне, как и другие, как и ты; шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думал, что я грешный раб Божий — что мне повелевает Господь, как рабу своему, то я передаю требующему полезное. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только веруя, что так мне указывает воля Божия. Своей воли не имею; а что Богу угодно, то и передаю". Получая письма, о. Серафим часто, не распечатывая их, знал их содержание и давал ответы: "Вот что скажи от убогого Серафима". После кончины его нашли много таких нераспечатанных писем, на которые были даны ответы.

Одному мирянину В. о. Серафим говаривал часто, что на Россию восстанут три державы и много изнурят ее. Но за православие Господь помилует и сохранит ее. Это он говорил о крымской кампании, как показали события.

Еще не было ни откровений, ни явлений у гроба святителя Митрофана Воронежского, а о. Серафим письменно поздравил архиепископа Антония воронежского с открытием св. мощей.

Духом о. Серафим знал и был в единении со многими подвижниками, которых никогда не видал и которые жили от него за тысячи верст. Когда в затворнике задонского Богородицкого монастыря Георгия возник помысл, — не переменить ли ему своего места на более уединенное, и никто, кроме него, не знал этого тайного смущения, пришел к нему какой-то старик от о. Серафима и сказал: "О. Серафим приказал тебе сказать: стыдно-де, столько лет сидевши в затворе, побеждаться такими вражескими помыслами, чтоб оставить свое место. Никуда не ходи: Пресвятая Богородица велит тебе здесь оставаться". Старик сказал и вышел.

Он равно видел прошедшее и будущее, в нескольких словах очерчивал предстоящую жизнь человека и говорил вещи и давал советы, казавшиеся странными, доколе они не оказывались полными духа прозрения. Подробные жития его сохраняют множество удивительных проявлений этого дара.

О. Серафим имел также дар исцлений. У него был обычай мазать больных маслом от лампады, горевшей пред его келейною иконою Богоматери — "Умиления", которую он называл "Всех радостей Радость" — и, когда ему был предложен вопрос, зачем он это делает — он отвечал посланному: "Мы читаем в Писании, что апостолы мазали маслом, и многие больные от сего исцелялись. Кому же следовать нам, как не апостолам?" — и помазанные им получали исцеление.

А о колодце "Серафимовом" старец сказал: "Я молился, чтобы вода сия в колодце была целительною от болезней". Эта вода получила тогда особые свойства. Она не портится, хотя бы много лет стояла в незакупоренных сосудах; во всякое время года, и в холода, ею омываются больные и здоровые, и получают пользу. Один саровский монах остановил дворового человека, гнавшегося за старцем и спросил: "Что ты гонишься за ним?" — "Как же не гнаться мне за ним, — отвечал поспешно тот, — я был слеп, а о. Серафим сделал меня зрячим", — и он побежал далее за старцем.

М. В. Сипягина была больна, чувствовала в себе ужасную тоску и от болезни не могла в постные дни есть пищи, положенной уставом. Старец приказал ей напиться воды у его источника. Тогда без всякого принуждения из нее гортанью вышло много желчи, и она стала здорова.

Многим, даже в ранах, о. Серафим приказывал окатиться водой из его источника. Все получали от этого исцеление — и в различных болезнях.

В начале двадцатых годов, г. Манторов заболел недугом, которого врачи не могли определить и которого не могли облегчить. Страдания вынудили его выйти из военной службы, и поселиться в имении Нуче, в 40 в. от Сарова. Об о. Серафиме уже шла молва: слух дошел до больного, и он был принесен на руках, своими людьми, к старцу. Старец его трижды спросил: "Веруешь ли ты несомненно в Бога?" Больной трижды отвечал: "Несомненно верую". Старец помазал больные места маслом из лампады; все струпья, покрывавшие тело, мгновенно отпали. Манторов, исцеленный, вышел здоровым из келлии. Он всю свою последующую жизнь прожил под рукою старца, и много сделал для Дивеевской его общины.

У генерала Ладыженского сильно болела левая рука от раны, полученной в турецкую кампанию. По просьбе сестер своих, ему пришлось быть у о. Серафима.

Вернувшись, он рассказал, что с ним совершилось чудо. "Пока я передавал о. Серафиму поручения — он взял меня за больную мою руку и так крепко сжал, что я только от стыда не вскрикнул, но теперь не ощущаю в руке решительно никакой боли".

О. Серафим за несколько лет говорил о приближавшейся холере и, когда она наступила, открыто предвозвестив, что ее не будет ни в Сарове, ни в Дивееве, исцелял тех, кто обращался к нему. Так, один крестьянин, заболев, приполз к старцу, который приложил его к своему образу, напоил св. водою, дал просфоры и велел обойти кругом обители и помолиться в соборе. Крестьянин был исцелен.

Ничем нельзя лучше описать любви и заботы старца о. Серафима к своим детям, как следующим. В келлии у него горело много лампад и теплились целые кучи восковых свеч, больших и малых, на разных круглых подносах. И, на мысль одного посетителя, к чему это у него так много лампад, старец отвечал:

— Как вам известно, у меня много особ, усердствующих ко мне и благотворящих мельничным сиротам моим (т. е. сестрам Дивеева). Он приносят мне елей и свечи и просят помолиться о них. Вот, когда я читаю правило свое, то и поминаю их сначала единожды. А, как я не смогу повторять их на каждом месте правила, то и ставлю эти свечи за них в жертву Богу — за каждого по свече; за иных — за несколько человек одну большую — и, где следует, не называя имен, говорю: "Господи, помяни всех тех людей, рабов Твоих за их же души возжег Тебе аз, убогий, сии свещи и кандила".

IV

Наступили последние годы жизни старца. Он говорил: "Скоро я не буду жить здесь; близок конец мой!"

С прежнею любовью и заботою продолжал старец служить приходившим к нему. Вот одно из описаний посещения о. Серафима.

"Мы нашли старца в ближней пустыне, на работе: он разбивал грядку мотыгою. Когда мы поклонились ему до земли, он благословил нас и, положивши на мою голову руки, прочитал тропарь Успения: "В рождестве девство сохранила еси". Потом он сел на грядку и приказал нам также сесть; но мы невольно встали пред ним на колени и слушали его беседу о будущей жизни, о жизни святых, о заступлении, предстательстве и попечении о нас грешных Владычицы Богородицы, и о том, что необходимо нам в здешней жизни, для вечности. Эта беседа продолжалась не более часа; но такого часа я не сравню со всею прошедшею моею жизнию. Во все продолжение беседы я чувствовал в сердце неизъяснимую, небесную сладость, Бог весть каким образом туда переливавшуюся, которой нельзя сравнить ни с чем на земле. До тех пор для меня в духовном мире все было совершенно безразлично. О. Серафим впервые дал мне теперь почувствовать всемогущего Господа Бога и Его неисчерпаемое милосердие и всесовершенство".

Мимо Сарова проезжает за ремонтом кавалерийский молодой офицер. Он сомневается в учении Церкви об иконах, и боится обличения прозорливого старца — и минует пустынь. Но чрез полгода, отправляясь в поход, он, по просьбе своего отца, заезжает в Саров. Старец в толпе народа делает ему знак подойти, и ведет в келью. На просьбу молиться, чтоб он уцелел в битве, старец благословляет его медным крестом и исповедует, говоря ему вслух его грехи, и потом наставляет его: "Не надобно покоряться страху, который наводит на юношей диавол, а нужно тогда особенно бодрствовать духом и помнить, что мы, хоть и грешные, но все находимся под благодатью нашего Искупителя, без воли Которого не спадет ни один волос с головы нашей. Искушения диавола подобны паутине; дунуть на нее — и она истребляется; стоит оградить себя крестным знамением, и козни вражеские исчезают совершенно". Потом старец разъясняет все заблуждения слушателя на счет св. икон, благословляет солдат командуемой им части и предсказывает, что они все уцелеют в походе. Уходя, офицер кладет около старца три рубля на свечи, и вдруг в душе помысл, на что старцу нужны деньги. Он возвращается с раскаянием к о. Серафиму, а старец, прежде чем тот вымолвил слово, говорит: "Во время войны с галлами надлежало одному военачальнику лишиться правой руки; но эта рука дала какому-то пустыннику три монеты на св. храм, и молитвами св. Церкви Господь спас ее. Ты это пойми хорошенько и впредь не раскаивайся в добрых делах. Деньги твои пойдут на устроение Дивеевской общины, за твое здоровье". Подавая ему выпить святой воды, старец говорит: "Да изженется благодатию Божиею дух лукавый, нашедший на раба Божия Иоанна". Потом старец дает ему на дорогу просфору, св. воды и сухариков.

В другой раз приходит к старцу генерал и рассказывает, что, окруженный со всех сторон турецкими полками, оставшись без надежды с одним своим полком, он твердил: "Господи, помилуй молитвами старца Серафима", ел его сухарики и пил св. воду — и спасся. А старец объясняет ему, что молитва веры — непобедимая победа.

Вот, о. Серафим соединяет снова неблагополучную жизнь разошедшихся супругов и разлученных ради того детей. Вот мать, потерявшая из виду сына, припадает к ногам старца, и он говорит: "Подожди в Сарове!" Через три дня, входя в келью о. Серафима, она находит в ней своего сына, которого о. Серафим подводит к ней за руку и поздравляет.

Приближаясь к концу, о. Серафим не смягчал своего жестокого жития. Пищу он вкушал однажды в день, вечером. От дождя и жара надевал полумантию из цельной кожи, с отверстием для головы и рук. Поверх одежды опоясывался белым чистым полотенцем и надевал свой медный материнский крест. Один богатый человек спросил его: "Зачем ты носишь такое рубище?" Старец отвечал: "Святой Иоасаф-царевич данную ему пустынником мантию счел выше и дороже царской багряницы".

Спал он не ложась, а сидя на полу, прислонившись к стене и протянув ноги; иногда же прислонял голову на камень или деревянный отрубок; часто же укладывался на кирпичах и на поленьях; а в самое последнее время нельзя было без ужаса смотреть на его сон: он становился на колени и спал лицом к полу, поддерживая руками голову. Небо стало для него, действительно, родным и, когда тот офицер, о котором было рассказано, спросил старца, не передать ли от него чего курским родственникам, старец, указав на лики Христа и Богоматери, с улыбкою сказал: "Вот мои родные, а для живых родных я уже живой мертвец".

Вот событие, засвидетельствованное княгинею Е. С. Ш.

Она привезла к старцу своего племянника Я.; больного внесли в келлию на постели. Старец сказал ему: "Ты радость моя, молись, и я за тебя буду молиться, только смотри — лежи, как лежишь, и в другую сторону не оборачивайся". Но больной не выдержал и увидел молящегося о. Серафима стоящим на воздухе, и от ужаса вскрикнул.

Окончив молитву, старец запретил рассказывать виденное — до его смерти. Я. из келлии вышел уже сам.

В то время о. Серафима чтила уже вся Россия, а современные ему подвижники смотрели на него как на "град, верху горы стоящий" — и широко шла о нем благочестивая молва.

На вид о. Серафим был светел и радостен, хотя тяжкие страдания ног, которые мучительно болели от непрестанных бдений и из которых текла материя — не оставляли его до конца.

Образованные люди, близко его знавшие, говорят, что он был гениальный человек. У него был ясный, меткий, широкий, основательный ум; счастливая память и живое, творческое воображение. Это был дух в тонком, прекрасном, необыкновенно миловидном теле. Лицо у старца было белое, глаза проницательные, светло-голубые, детский румянец на щеках под седыми волосами головы.

25-го марта 1831 г. в праздник Благовещения старец был обрадован дивным посещением. Свидетельницею того посещения была одна старица Дивеева, которой о. Серафим приказал придти к себе и сказал: "Нам будет видение Божией Матери", молился над нею и успокоил: "Ничего не убойся!"

Сделался шум, как шумит лес от большого ветра. Когда он утих, послышалось пение, подобное церковному. Дверь в келлию сама собою отворилась, сделалось светло — белее дня, и благоухание наполнило келлию.

О. Серафим стоял на колениях, воздев руки к небу и произнес: "Вот Преславная, Пречистая Владычица наша Пресвятая Богородица грядет к нам!.." Впереди шли два ангела с золотистыми волосами, держа по ветви, усаженной только что расцветшими цветами. Они стали впереди. За ними шли: св. Иоанн Предтеча, и св. Иоанн Богослов, в белой, блистающей от чистоты одежде. За ними шла Богоматерь и двенадцать дев. Царица Небесная имела на себе мантию, как пишется на образе Скорбящей Божией Матери, несказанной красоты, застегнутую камнем, выложенным крестами; поручи Ее на руках, и епитрахиль, наложенная сверх платья и мантии, были тоже убраны крестами. Она казалась выше всех дев; на голове Ее сияла в крестах корона — и глаз не выносил света, озарявшего лик Богоматери. Девы шли за Нею попарно, в венцах, и были разного вида, но все великой красоты. Келлия сделалась просторнее, и ее верх исполнился огней, как бы горящих свеч. Было яснее полудня, сияние больше дневного луча, светлее и белее солнца.

Когда инокиня пришла в себя, о. Серафим стоял уже не на коленях, а на ногах пред Пресвятою Богородицею, и Она говорила с ним. Девы сказали инокине свои имена и страдания за Христа.

Из беседы Пречистой Владычицы с о. Серафимом, инокиня слышала: "Не оставь дев моих! (дивеевских)". О. Серафим отвечал: "О Владычице! Я собираю их, но сам собою не могу их управить". Царица Небесная отвечала: "Я тебе во всем помогу. Кто обидит их, тот поражен будет от Меня; кто послужит им ради Господа, тот помяновен будет пред Богом". Потом Она сказала инокине: "Эти девы Мои возлюбили единого Господа; иные оставили земное царство и богатство, и за то видишь, какой славы сподобились. Как было прежде, так и ныне. Только прежние мученицы страдали явно, а нынешние тайно, сердечными скорбями, и мзда будет такая же". Благословляя о. Серафима, Пресвятая Богородица сказала: "Скоро будешь с нами!" Св. Предтеча и Богослов благословили его, а девы целовались с ним рука в руку. — В одно мгновение все стало невидимо.

Это было двенадцатое явление старцу Серафиму от Господа Бога.

V

Старцу было 72 года. Телесное изнеможение все усиливалось; старец реже мог ходить в пустынную келлию, и многие подолгу проживали в монастырской гостинице, чтобы видеть его и насладиться благоуханием его последних бесед.

Говоря о пустыньке с одною дивеевскою старицею, о. Серафим пришел от представления чаемого блаженства в восторг; он встал на ноги и с воздетыми руками смотрел в небо и говорил: "Какая радость, какой восторг объемлют душу праведника, когда ее сретают ангелы и представляют пред лице Божие!"

Одному подвижнику он сказал: "Сей, о. Тимон, сей, всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камени, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро".

О. Серафим уже приготовлялся окончательно к смерти. Нередко он, сидя в сенях, у своего гроба, размышлял о загробной жизни, и земной путь его казался ему столь несовершенным, что он горько плакал.

Старец некоторым лицам разослал письма, призывая к себе, а другим поручил после смерти своей передать полезные для них советы.

В самый день Рождества о. Серафим долго беседовал с одним мирянином. Это была, может быть, последняя длинная его беседа.