Слово 75. О непрестанном посте, о том, чтобы пребывать собранным в себе на одном месте, о последствиях сего и о том, что при ведении различать обучился он правильному употреблению всего подобного сказанному

Слово 75.

О непрестанном посте, о том, чтобы пребывать собранным в себе на одном месте, о последствиях сего и о том, что при ведении различать обучился он правильному употреблению всего подобного сказанному

Долгое время искушаемый в десных и шуих, неоднократно изведав себя сими двумя способами, прияв на себя бесчисленные удары противника и сподобившись втайне великих вспоможений, в продолжение многих лет снискал я опытность и, по благодати Божией, опытно дознал следующее. Основание всего доброго, возвращение души из вражия плена, путь, ведущий к свету и жизни, — все это заключено в сих двух способах: собрать себя воедино и всегда поститься, то есть премудро и благоразумно поставить для себя правилом воздержание чрева, неисходное пребывание на одном месте, непрестанное занятие богомыслием. Отсюда покорность чувств; отсюда трезвенность ума; отсюда укрощение свирепых страстей, возбуждающихся в теле; отсюда кротость помыслов; отсюда светлые движения мысли; отсюда рачительность к делам добродетели; отсюда высокие и тонкие умопредставления; отсюда не знающие меры слезы, источающиеся во всякое время, и память смертная; отсюда чистое целомудрие, совершенно далекое от всякого мечтания, искушающего мысль; отсюда проницательность и дальновидность; отсюда глубокие, таинственные понятия, какие ум постигает при пособии Божественных словес, и внутренние движения, происходящие в душе, разделение и различение духовного как в святых силах и истинных видениях, так и в суетных мечтаниях. Отсюда тот страх на путях и стезях, который в море мысли отсекает леность и нерадение, тот пламень ревности, который попирает всякую опасность и превозмогает всякий страх, та горячность, которая пренебрегает всяким вожделением, и изглаждает оное в уме, и вместе с прочим приводит в забвение всякое памятование о преходящем; короче сказать, отсюда свобода истинного человека, душевная радость и воскресение со Христом во Царствии.

Если же кто вознерадит о сих двух способах, то пусть знает, что не только повредит он себе во всем, что пред сим сказано, но поколеблет и самое основание всех добродетелей пренебрежением сих двух добродетелей. И как они, если кто удержит их в себе и пребудет в них, суть начало и глава Божественного делания в душе, дверь и путь ко Христу, так, если кто отступит и удалится от них, то придет к сим двум противоположным тому порокам, разумею же телесное скитание и бесчестное чревоугодие. Это суть начала противного сказанному выше, и они дают место в душе страстям.

И первое начало одной причины прежде всего покорные чувства разрешает от уз воздержности; что же наконец бывает от сего? Неуместные и неожиданные сходбища, приближающие к падениям, мятеж сильных волн, возбуждаемый видением, быстрое воспламенение очей, овладевающее телом и заключающее его в оковы, удобное поползновение в мыслях, неудержимые помыслы, стремящиеся к падению, охлаждение любви к делам Божиим, постепенное ослабление в предпочтении безмолвия и совершенное оставление правила жития своего; а вследствие того, что представляется человеку в непроизвольных и разных видениях и встречается при перехождении из страны в страну, из места в место, — возобновление забытых, худых дел и обучение иным, которых прежде он не знал. И страсти, которые, по благодати Божией, были уже умерщвлены в душе и истреблены забвением памятований, хранившихся в уме, снова начинают приходить в движение и понуждать душу к их деланию. Вот что (если не говоришь и не входишь в подробности о всем прочем) открывается вследствие оной первой причины, то есть скитания тела и нетерпеливости в перенесении бедствований безмолвия.

Что же бывает следствием другой причины, то есть если начато нами дело свиней? Что же это за дело? Не то ли, чтобы дозволять чреву не знать границ, непрестанно наполнять его и не иметь указанного времени на удовлетворение телесных потребностей, какое свойственно наблюдать существам разумным? И что же наконец выходит из этого? Отсюда тягость в голове, великое отягощение в теле и расслабление в мышцах, а от сего — необходимость оставлять Божию службу, потому что приходят леность творить на ней земные поклоны, нерадение о поклонах обычных, омрачение и холодность мысли, ум, одебелевший и неспособный к рассудительности от смятения и великого омрачения помыслов, густой и непроницаемый туман, распростертый в целой душе, сильное уныние при всяком Божием деле, а также и при чтении, потому что человек не способен вкушать сладость словес Божиих; великая леность к отправлению необходимых дел, ум неудержимый, скитающийся всюду по земле; большее накопление соков во всех членах, по ночам нечистые мечтания скверных призраков и нелепых изображений, исполненных похотения, которое проникает в душу и в самой душе нечисто исполняет свои хотения. И постеля у бедного, и одежда его, и даже все тело оскверняются множеством срамных нечистот, какие лиются у него как бы из источника. И это бывает у него не только ночью, но и днем, потому что тело всегда источает нечистоты и оскверняет мысль, так что человек отрекается поэтому от целомудрия. Приятность щекотаний в целом теле его производится непрестанным и нестерпимым разжжением. И бывают у него обольстительные помыслы, которые изображают перед ним красоту и собеседованием с ними во всякое время раздражают и щекотят ум. И человек, нимало не колеблясь, сочетавается с сими помыслами, помышляя о них и вожделевая их по причине омрачения в нем рассудка. И это есть то самое, что сказал и Пророк: вот воздаяние сестре Содоме, которая, роскошествуя, ела хлеб в сытость, и так далее (Иез.16:49). И о сем–то сказано одним из великих мудрецов, что если кто с великою роскошию будет питать тело свое, то душу свою подвергнет брани; и если придет в себя и примет на себя труд принудить себя, чтобы овладеть самим собою, то не возможет сего по чрезмерному разжжению телесных движений и потому что сильны и понудительны раздражения и щекотания, производимые теми, которые пленяют душу своими хотениями. Видишь ли в этом тонкость сих безбожных? И он же говорит еще: телесное наслаждение своею мягкостию и влажностию производит, что скоро снискиваются душою юношеские страсти, и окружает ее смерть, и человек подпадает суду Божию.

А душа, занятая памятованием своих обязанностей, упокоевается в свободе своей; заботы ее невелики, она ни в чем не раскаивается, промышляя о добродетели, обуздывая страсти, храня добродетель, в возрастание приводит беспечальную радость, добрую жизнь вводит в безопасную пристань. Телесные же наслаждения не только усиливают страсти и восставляют их на душу, но даже исторгают ее из самого корня, и с тем вместе разжигают чрево к невоздержанию, бесчинию до крайней расточительности, и понуждают безвременно удовлетворять телесным потребностям. Одолеваемый сим не хочет стерпеть малого голода и владеть собою, потому что он — пленник страстей.

Вот постыдные плоды чревоугодия. А выше описанные плоды терпения, пребывания на одном месте и в безмолвии великую пользу доставляют душе [ [69]]. Посему и враг, зная времена наших естественных потребностей, побуждающих природу удовлетворять себя, зная, что от скитания очей и упокоения чрева ум приходит в кружение, старается и усиливается в таковые именно времена побуждать нас, чтобы увеличивали мы естественные потребности, и посевать в нас образы лукавых помыслов, чтобы, если можно, страсти в усиленной борьбе взяли верх над природою и человек погряз в грехопадениях. А потому, как враг знает времена, так и нам должно знать немощь свою и силу естества своего, что она недостаточна к сопротивлению стремлениям и движениям в оные времена, и тонкости помыслов, которые в очах наших по легкости уподобляются пуху, и что не можем видеть их [ [70]] и противостать тому, что встречается с нами, и по причине многого испытания, какому не раз бедственно подвергались мы и каким искушал нас враг, наконец умудриться и не дозволять себе опрометчиво исполнять волю нашего покоя, не уступать над собою победу алчбе, но паче если будет изнурять и утеснять нас голод, не двигаться с места своего безмолвия, не ходить туда, где удобно случается с нами это, и не уготовлять себе предлогов и способов к тому, чтобы уйти из пустыни. Ибо это явные замыслы врага. Если же пребудешь в пустыне, то не подвергнешься искушению, потому что не увидишь ни женщин, ни чего–либо вредного для жития твоего, и не услышишь непристойных гласов.

…Что тебе и пути египетскому, еже пити воду геонскую (Иер.2:18)? Пойми, что говорю тебе; покажи врагу терпение свое и опытность свою в малом, чтобы не искал у тебя великого. Пусть это малое будет для тебя указанием, как низложить в том сопротивника, чтобы не было у него времени и не изрыл он тебе великих западней. Ибо кто не послушается врага, чтобы на пять шагов отойти от места своего безмолвия, тот может ли послушаться и уйти из пустыни или приблизиться к селению? Кто не соглашается посмотреть в окно из безмолвной своей келии, тот согласится ли выйти из нее? И кого едва убедишь вечером вкусить весьма мало пищи, того уловят ли помыслы есть прежде времени? Кто стыдится насыщаться и чем–либо дешевым, тот пожелает ли дорогих яств? Кого не убедишь посмотреть на свое тело, тот уловится ли любопытством видеть чужие красоты?

Посему явно, что иной, вначале пренебрегая малым, побеждается, и таким образом дает врагу повод нападать на него в великом. Кто не заботится о том, чтобы хотя на краткое время продолжилась временная жизнь его, тот побоится ли озлоблений и скорбей, приводящих к желанной смерти? Это брань рассудительная, потому что мудрые не дозволяют себе замышлять о великих подвигах, но терпение, показываемое ими в малом, охраняет их от впадения в великие труды.

Поэтому диавол усиливается сначала сделать, чтобы оставлена была непрестанная сердечная молитва, а потом внушает пренебрежение к уставленным временам молитвы и правила, совершаемого телесно. И таким образом вначале помысл предается слабости вкусить прежде времени какую–нибудь малость пищи и что–либо самое незначительное и ничтожное, а по впадении в нарушение воздержания своего человек поползается в неумеренность и распутство. Сначала одолевается желанием (лучше же сказать, маловажным представляется это в глазах его) посмотреть на наготу своего тела или на другую какую красоту членов своих, когда снимает с себя одежды свои, или когда выходит он для телесной потребности или к воде, и расслабит чувства свои, или смело положит руку под одежды свои и начнет осязать тело свое, а потом восстает уже в нем и прочее одно за другим. И кто прежде охранял твердыню ума и скорбел о чем–либо одном из сказанного, тот отверзает тогда к себе широкие и опасные входы, потому что помыслы (скажу уподобительно), как вода, пока отвсюду бывают сдерживаемы, соблюдают добрый свой порядок; а если мало из твердыни своей выступят наружу, производят разорение ограды и великое опустошение. Ибо враг днем и ночью стоит у нас перед глазами, примечает, выжидает и высматривает, каким отверстым входом чувств наших войти ему. И когда допущено нами нерадение в чем–либо одном из сказанного выше, тогда этот хитрый и бесстыдный пес пускает в нас стрелы свои. И иногда природа сама собою начинает любить покой, вольность, смех, парение мыслей, леность — и делается источником страстей и пучиною мятежа; а иногда противник внушает это душе. Но мы великие труды свои заменим, наконец, трудами малыми, которые почитаем за ничто. Ибо если сии пренебрегаемые нами труды, как показано, предотвращают многие великие подвиги, неудобоисполнимые труды, самые жаркие борьбы и тяжкие удары — кто не поспешит сими малыми предварительными трудами обрести себе сладостный покой?

О, как удивительна ты, мудрость, как издалека все предусматриваешь! Блажен, кто обрел тебя. Он свободен от нерадения юности. Если кто за маловажную вещь из своей собственности покупает врачевство от великих страстей, то хорошо он делает. Ибо однажды некто из любомудрых, покачнувшись от слабости и ощутив это, немедленно сел, приведя себя в прямое положение; другой, посмотрев на него, рассмеялся на это. Но он отвечал: «Не этого убоялся я, но боюсь небрежения: потому что малая небрежность нередко ведет к великим опасностям. А тем, что нарушил я порядок и вскоре исправился, показал, что я трезвен и не пренебрегаю даже и тем, что не страшно». Вот любомудрие — человеку, что ни делает он, и в малом и в незначительном быть всегда трезвенным. Он уготовляет себе великое упокоение, и не спит, чтобы не случилось с ним чего–либо противного, но заблаговременно пресекает к тому причины и ради маловажных вещей переносит малую скорбь, уничтожая ею скорбь великую.

А безрассудные малый близкий покой предпочитают отдаленному Царству, не зная, что лучше претерпеть мучения в подвиге, нежели упокоиться на ложе земного царства и быть осуждену за леность. Мудрым вожделенна смерть, только бы не подпасть обвинению, что какое–либо из дел своих исполнили без трезвенности. Почему и говорит мудрый: будь бодрствен и трезвен ради жизни своей, потому что сон ума сроднен истинной смерти и есть ее образ. А богоносный Василий говорит: кто ленив в чем–либо малом, до него касающемся, о том не верь, что отличится он в великом.

Не унывай, когда дело о том, что доставит тебе жизнь, и не поленись за это умереть, потому что малодушие — признак уныния, а небрежение — матерь того и другого. Человек боязливый дает о себе знать, что страждет двумя недугами, то есть животолюбием и маловерием. А животолюбие — признак неверия. Но кто пренебрегает сим, тот удостоверяет о себе, что всею душою верует Богу и ожидает будущего.

Если кто приблизился к Богу без опасностей, подвигов и искушений, то и ты подражай ему. Сердечная бодрость и пренебрежение опасностей бывают по одной из сих двух причин: или по жестокосердию, или по великой вере в Бога. За жестокосердием следует гордость, а за верою — смиренномудрие сердца. Человек не может приобрести надежды на Бога, если прежде, в своей мере, не исполнял воли Его. Ибо надежда на Бога и мужество сердца рождаются от свидетельства совести, и только при истинном свидетельстве ума нашего имеем мы упование на Бога. Свидетельство же ума состоит в том, что человека нимало не осуждает совесть, будто бы вознерадел о чем–либо таком, к чему обязан он, по мере сил своих. Если не осудит нас сердце наше, дерзновение имамы к Богу (1 Ин.3:21). Посему дерзновение бывает следствием преспеяния в добродетелях и доброй совести. Потому мучительное дело — раболепствовать телу. Кто хотя несколько ощутит в себе надежды на Бога, тот не согласится уже по нужде работать этому жестокому владыке — телу. Богу же нашему слава во веки веков! Аминь.