Иеромонах Иннокентий (в схиме Иов)

Иеромонах Иннокентий (в схиме Иов)

(†16 февраля /1 марта 1861)

Иеромонах Иннокентий (в схиме Иов), в миру Иван Владимиров, сын священника. По окончании курса семинарских наук он был посвящен в диакона в село Воскресенское Московской епархии Коломенского уезда; но, овдовев, в 1824 году определил оставшуюся малолетнюю дочь свою Агриппину в одно из отделений Московского воспитательного дома для призрения сирот духовного звания, а сам, следуя влечению сердца своего, вступил в Московский Андрониев монастырь. По надлежащем искусе диакон Иван Владимиров пострижен был в монашество, наименован Иннокентием и посвящен в иеромонаха. Примерное усердие к Божественной службе и рачительное прохождение возложенных на него послушаний скоро обратили на него особое внимание настоятеля обители, и потому в течение 19-летнего его пребывания в Андрониевом монастыре на него возлагались разные, соединенные с особым доверием, должности. Так, он временно исполнял должность казначея, долгое время заведовал монастырской в городе часовней, которая, при его попечении, получила хорошее благоустройство, и был часто посылаем для служения в домовых городских церквах. Получив же, по положению штатных монастырей, определенную ему сумму денег, он, за необходимым для себя расходом, употреблял их на нужды бедных и, следуя заповеди Спасителя творить милостыню так, чтобы шуйца не знала, что творит десница, тайно разделял что мог заключенным в тюрьмах и долговых отделениях.

Несмотря на благоволение к отцу Иннокентию московского духовного начальства, он, как любитель безмолвия, тяготясь молвою городской жизни, стал помышлять о водворении себя в одной из пустынных обителей и проситься, чтобы уволили его из штатного монастыря. Три года он был удерживаем своим монастырским и епархиальным начальством, которому жаль было потерять в нем на всякое благое дело уготованного инока; но, наконец, принуждены были уступить его усердному прошению. Промысл Божий указал ему тихое пристанище в Оптиной пустыни. Он прибыл в нее 15 декабря 1843 года и, водворясь с благословения настоятеля обители в устроенном при ней ските, прожил в оном неисходно более 17 лет, до самой своей блаженной кончины.

Здесь он с самого начала благоустроил свою жизнь сообразно той главной цели, которую имел при перемене пребывания во граде на жительство в пустыни, то есть с редким постоянством и терпением отсекал все поводы, служившие к нарушению любимого им безмолвия, не только внутреннего, но и внешнего. Так, например, во все свое пребывание в скиту он почти никого не принимал в свою келлию. Многие из скитских братий, жившие в скиту по несколько лет, впервые переступили порог келлии безмолвнолюбивого старца лишь перед самой его кончиной.

Не любил он и бесполезных разговоров и потому старался избегать встреч не только с посторонними, но и со своими братиями. Единственным его собеседником и сотаинником был сосед его по келлии, мантийный монах, страдавший от [болезни] ног, отец Макарий (Грузинов), один из учеников покойного старца иеросхимонаха Льва. Приняв на себя в виде послушания и единственно ради Бога, по влечению своего доброго сердца, обязанность исполнения необходимых для больного услуг, отец Иннокентий свято исполнял эту обязанность до последней своей предсмертной болезни, и, по собственному свидетельству о нем самого отца Макария, был для него всем — попечительным отцом, незаменимым другом и духовным сотаинником. Их духовный союз, основанный на чувстве христианского милосердия, с одной стороны, и на чувстве благодарности — с другой, был образцом для всех братий.

Вместе с тем отец Иннокентий был весьма усерден к церковным службам. Не обязываясь, по собственной болезненности, очередными монастырскими служениями, он, однако, никогда не отказывался от приглашения к служению в скитской церкви без какого-либо особого повода, который заключался, главным образом, в тяжелой его болезни — в кресте, который он безропотно нес в течение многих лет своей жизни. Когда же болезнь эта уступала и он чувствовал себя в силах, тогда, отслуживши в скиту литургию, любил ходить к поздней обедни в монастырь в воскресные дни, а также и в праздничные; причем ему поручали читать после причастного стиха для народа избранные поучения.

Отец Иннокентий имел такой замечательный дар произносить поучения, что, просмотрев назначенное к чтению слово заранее, он усваивал его себе как собственное произведение и произносил с такою ясностью, силою и чувством, что не оставалось желать ничего более самому взыскательному слушателю. Впрочем, он не вдруг решился употребить этот дар в дело, а из опасения поработиться тщеславию. Он объяснил это опасение жившему тогда в скиту старцу духовной жизни отцу игумену Варлааму и получил от него такой ответ: "Имей в виду не тщеславие, а пользу слушателей, и Бог покроет тебя от первого". С тех пор отец Иннокентий старался по возможности неопустительно своим даром служить Господу Богу, сказывая в церкви к народу поучения.

Между тем одновременно с отцом Иннокентием живший в скиту монах Иоанникий (в схиме Леонид), человек с открытым и твердым характером, по временам смирял его. Идет, бывало, отец Иннокентий в монастырь говорить поучение, а отец Иоанникий встретит его на дорожке у скитских ворот и начнет ему напевать: "Что? Что? Куда идешь? Думаешь, что без тебя-то уж там и почитать некому?". Но смиренный отец Иннокентий, не отвечая ему ни слова, протрется мимо него боком и уйдет. Видно было, впрочем, что отец Иннокентий нисколько не оскорблялся на отца Иоанникия за его замечания, потому что, когда этот последний перешел на жительство в Калужскую Тихонову пустынь, отец Иннокентий, обратясь как-то к иеромонаху (впоследствии старцу) Амвросию, сказал: "Врач-то, врач-то наш уехал!". Так проповедник слова Божия смотрел на замечания своего собрата как на врачевство духовное против тщеславия, которое, по слову святых отцов, приражается ко всем: и к новоначальным, и к средним, и даже к совершенным монахам.

Богомольцы же, посещавшие обитель, любили слушать старца отца Иннокентия. Когда он всходил на амвон для чтения поучения, после движения народа вперед, для того чтобы стать поближе, водворялась совершенная тишина — знак глубокого внимания. Сказывая какое-либо проникнутое одушевлением слово (что часто встречается у святых отцов) или читая к народу в Великий пост слезоточивые мольбы святого Ефрема Сирина, старец и сам проникался чувством умиления и изливал обильные слезы, вызывая их и у благочестивых слушателей.

Отец Иннокентий, по свидетельству отца Макария, соседа его по келлии и сотаинника, во всех своих поступках отличался необыкновенною точностью и умеренностью. Воздержание его не только никогда не переходило пределов недозволенных, но нередко он отказывал себе и в необходимом. Занимаясь по целым дням чтением и выпискою замечательных, по его соображению, мест, он нарушал любимое свое молчание лишь только для поведания своему больному соседу прочитанного в истории и учительских церковных книгах. Любимым его чтением, после книг Священного Писания, были Пролог и Четьи Минеи святителя Димитрия Ростовского, которые он, обладая отличной памятью, знал почти наизусть. Когда что-нибудь рассказывал, приводил тексты из Священного Писания или подкреплял свою всегда духовную беседу примерами из деятельной жизни святых.

Никто из живых в обители современников отца Иннокентия не мог сказать, чтобы он в течение многолетнего своего в скиту пребывания кого-либо обидел или пороптал на что-либо. Бегая от людей, он бегал более, как яда змеиного, осуждения, клеветы и злоречия, заграждая от них уста свои и уши. Если кто начинал с ним подобный разговор, он, невзирая ни на какое лицо, тотчас же удалялся, не ответив ни слова, и тем оберегал себя и собеседников от душевного вреда.

Общее всех братий уважение к отцу Иннокентию за его примерную скромность и любовь к уединенной жизни завершилось наконец тем, что одновременно живший с ним в скиту, всеми почитаемый покойный великий старец иеросхимонах Макарий в последние годы избрал его своим духовным отцом. Отец Иннокентий напутствовал сего блаженного старца Таинством Покаяния и в жизнь вечную; по представлении же его служил по нем в скитской церкви сряду с лишком 20 дней заупокойные литургии, а через несколько месяцев после сего и сам отозван был Господом в горние обители. Как бы предчувствуя близость своей кончины, отец Иннокентий принес в дар упокоившему его на старости лет скиту остаток прежнего своего достояния, устроив тайно в скитскую церковь на местные иконы Спасителя и Божией Матери сребропозлащенные ризы, коими сии украшены были в праздник Рождества Христова в 1860 году.

А 24 января следующего 1861 года он заболел внезапно упадком сил и болел ровно две недели, не употребляя в это время ни медицинских пособий и почти никакой пищи, подкрепляясь в духе лишь частым причащением Святых Христовых Таин. Строго хранивший безмолвие во все время пребывания своего в скиту, отец Иннокентий в предсмертной своей болезни отворил дверь келлии своей для всех приходивших к нему и, утешаясь общей к нему любовью и уважением братии скита и монастыря, любовно и назидательно беседовал с каждым; притом многим преподал такие наставления, которые ясно показали, что старец недаром жил в безмолвии. Вообще, предсмертные беседы его вполне выразили благодатное настроение духа его и благое уготование к исходу из сей жизни. Когда приготовлялись к совершению над болящим Таинства Елеосвящения, которое и совершено было 4 февраля, один из иеромонахов, обратившись к нему, сказал: "Батюшка, Бог даст, Таинство это послужит вам к исцелению души и тела". — "Верю, — ответствовал отец Иннокентий, — но овем, по апостолу, воня духовная в живот, овем же в смерть" [ср.: 2 Кор. 2, 16], давая сим разуметь, что, веря в спасительную силу Таинства, он тем не менее предчувствует, что оно послужит спасительным напутствием к мирному исходу его души из телесного состава его. Далее, когда старец уже находился в крайнем изнеможении, один из старших братий спросил его: "Не желаете ли чего, батюшка?". Собрав последний остаток сил, он ответил с расстановкой: " Желаю… разрешитися… и со Христом быти" [ср.: Флп. 1, 23]. И это были почти последние слова его из его благоглаголевых уст.

Отец Иннокентий скончался о Господе 16 февраля 1861 года на 72-м году от рождения, удостоившись в тот же день поутру последний раз приобщиться Святых Христовых Таин, оставив по себе память с похвалою во всех, знавших доброго старца. Когда пострижен был он в схиму, неизвестно, но можно полагать, что, по исстари заведенному в Оптиной пустыни обычаю, незадолго перед кончиною.