Из Дневников св. Николая в Японии
Из Дневников св. Николая в Японии
Объезды местных приходов
Святитель о. Николай иногда отправлялся в поездки по местным приходам. Естественно, что, занимаясь миссионерской деятельностью в Японии целых 50 лет, он объездил всю страну. В своих Дневниках он подробно записывает состояние каждого прихода — от количества прихожан до таких деталей, как состав семей верующих, размер средств, необходимых для постройки храма, и т. д.
Он также описывает виды природы, рек и гор, которые встречались по дороге, впечатления о том, насколько бедный или богатый поселок или село, где он побывал, какая прослойка там больше — самурайского дворянства или простого народа, какая промышленность есть в той или иной местности, как ведутся сельскохозяйственные работы в деревне. Путевые заметки о. Николая можно назвать также своего рода полевыми записями о состоянии японской деревни в эпоху Мэйдзи.
Например, во время посещения района Цугару он записывает в своем Дневнике: «Местность бедная; кто мечтает о чистоте японских жилищ, будто бы повсюдной, пусть приедет сюда и посмотрит, в каких грязных соломенных лачугах живет бедный японский люд, по крайней мере, в Цунгарской области» (5/17 мая 1893 года). Надо сказать, что в эпоху Мэйдзи было не так много иностранцев, которые настолько хорошо знали японскую деревню.
Много записей и о гостиницах, в которых о. Николай останавливался в дороге. Например, в путевых заметках во время объезда района Дзёсю весной 1881 года он пишет следующее: «Один из везших меня ямщиков, пробежав 10 ри и не переставая бежать, пред Кумагая, стал вслух восхищаться горами направо! Как тут не сказать, что японцы — народ, расположенный к поэзии и мягким чувствам! В Кумагая добрались еще засветло, но остановились на ночлег, так как дальше нет хороших мест для ночлега, а до Маебаси нельзя сегодня добраться. В гостинице прямо объявили, что с иностранца за ночлег 50 сен. Комната порядочная; дали теплой воды вымыть голову. Ама [Амма?] мущины и женщины три раза уже приходили набиваться своим искусством. Спать хочется; но заснуть едва ли скоро придется, так как кругом гомон и шум» (7/ 19 мая 1881 года).
В путевом дневнике во время поездки по Тохоку в июне того же 1881 года есть подробная запись о производстве лака около города Фукуока в Иватэ — сколько его добывается, какова его стоимость, как ухаживают за деревьями. «Закупщики лака приходят из Эцинго и откупают деревья совсем», — пишет о. Николай (4/16 июня 1881 года). Он также подробно фиксирует свои наблюдения о разведении шелковичного червя в Дзёсю — как и каких видов производится шелковая нить, куда она продается, каковы условия труда работниц фабрики (15/27 июня 1881 года).
Похоже, о. Николай любил осматривать различные места производства — в его путевом дневнике часто встречаются описания впечатлений от посещения заводов по изготовлению соевой пасты «мисо», соевого соуса, соли, рыбных консервов, керамики и т. д.
А когда он находился на своем рабочем месте в Токийской Миссии, к нему каждый день приходили со всей страны письма с рапортами и просьбами от священников, катехизаторов, верующих. «Вчера пришло еще письмо из Акита, деревни Оою, от христианина Тимофея Циба, тоже с просьбою посодействовать искоренению ужасного обычая давить новорожденных и бросать в реку. Сегодня посланы письма к нему и к Ефрему Ямазаки с укорами и убеждениями. Авось, даст Бог, хоть у християн–то не будет этого» (13/25 января 1882 года).
Таким образом, и находясь в Токио, о. Николай через священников и катехизаторов из местных приходов постоянно соприкасался с жизненными реалиями японской провинции. Поэтому его Дневники являются ценным материалом по истории не только Японской Православной Церкви, но и различных областей Японии.
Церковное пение
Особенное впечатление в поездках по местным приходам производит то, как о. Николай обращает особенное внимание на верующих, способных к пению, и даже в самой захолустной общине ревностно старается повысить уровень исполнения церковных песнопений.
«Поет одна Раиса, девочка, бывшая несколько лет в Хакодатской Миссийской школе, дочь о. Николая — врача, кажется, жившего в Хакодате, и поет превосходно и смело; голос у нее также отличный. Наказывал ей научить и других, способных петь» (29 мая/10 июня 1881 года).
О. Николай также очень чутко реагирует на качество исполнения песнопений.
«Поют 3–е: Иоанн Кон и 2 девочки, учившиеся пению от Василия Такеда. Девочки поют хорошо, Кон же до того дурно, что во время богослужения я должен был попросить его перестать петь и удовольствоваться одним чтением; читает же он хорошо» (13/25 июня 1881 года).
«Вечером было много катехизаторских писем; везде помаленьку дело идет вперед. Больше и больше открывается потребность в учителях пения; Роман Цибауслан на север, Яков Маедако — на юг, в приход о. Павла Таде, оттуда должен в Оосака, а пения и сам–то путем не знает; в Преображенской же Церкви слепец Александр Комагай обучает, и тому везде рады» (20 января/1 февраля 1882 года).
Развитие проповеди означало также увеличение количества людей, способных исполнять церковные песнопения.
Православные японцы эпохи Мэйдзи еще за 30 лет до введения Министерством образования программы пения в школах (которая начала распространяться около 1910 года) уже исполняли русские церковные песнопения, переложенные для пения на японском языке. Православное богослужение немыслимо без пения, поэтому умение владеть европейской техникой пения было насущной необходимостью. Таким образом, Православная Церковь вместе с проповедью веры способствовала также распространению среди японцев западного стиля пения и умения его воспринимать.
Мало кто знает о церковных хорах Японской Православной Церкви, которые в действительности владели западной техникой пения настолько хорошо, что во второй половине периода Мэйдзи их искусством восхищались студенты Музыкального училища в Уэно, одного из первых музыкальных учебных заведений в Японии. Это означает, что в тогдашней Японии в этой области им не было равных. Репутация этих хоров была настолько высока, что послушать торжественные рождественские или пасхальные песнопения в соборе Николай–до в Токио собирались даже многие англичане и американцы.
О. Николай с большой ревностью и в то же время строгостью относился к обучению церковному пению, что можно объяснить кардинальным отличием его позиции по этому вопросу от представителей других христианских конфессий.
«Это не протестантская церковная беднота, пробавляющаяся несколькими ветхозаветными псалмами, своими слезливыми стишками и самодельной каждого пастора проповедью — „чем богаты, тем и рады“, — и не католическая богомольная тарабарщина с органными завываниями». Православная же церковная музыка целиком и полностью основывается на Священном Писании и Священном Предании — «нужно только в церкви внятно читать и петь, а молящемуся внимательно прислушиваться, — и целое море христианского научения вливается в душу, — озаряет ум познанием догматов, оживляет сердце святою поэзиею, одушевляет и движет волю вслед святых примеров», — записывает о. Николай свои мысли по этому поводу (11/24 октября 1904 года).
Для него церковное пение занимает в православном богослужении безусловно приоритетное положение и само по себе является «авторитетной проповедью»: тот, кто с благоговением внимает прекрасным песнопениям, тем самым уже воспринимает божественное учение.
Из дневниковых записей о церковном пении можно получить хорошее представление о том, что представляет собой христианство для св. Николая, да и вообще для русских людей. Православие — не просто система догматов и моральных ценностей, а религия, одно из центральных мест в которой занимает величественное, пронизанное радостью богослужение, где церковные песнопения служат как проводником учения Божия, так и молитвенным ответом на него людей.
Сочувственное отношение к японским религиям
О. Николай хорошо владел «камбуном» и читал буддийские тексты. Он также иногда беседовал с бонзами в буддийских храмах. В его работе о Японии, которая была опубликована в России, можно встретить даже сочувственное отношение к буддизму — например, о. Николай пишет, что, слушая иную проповедь в храме буддийской секты Монто–сю (Дзёдо–синсю), «можно забыться и подумать, что слышишь христианского проповедника» (Япония с точки зрения христианской миссии).
А каково было отношение о. Николая к народным верованиям японцев? Здесь можно увидеть здоровое религиозное чувство о. Николая, не отравленное современным, чисто гуманистическим, восприятием мира.
Путешествуя по различным областям Японии, о. Николай видел, как широко распространена среди простого народа вера в таких языческих богов, как Инари или Дзидзо, что, однако, не вызывало в нем и тени презрения. Он воспринимал это как проявление «живого религиозного чувства» и даже считал, что местности, отличающиеся ревностным отношением народа к религиозным верованиям, наиболее подходят для христианской проповеди.
Вот что он пишет в своем Дневнике: «По дороге встречались группы разряженных богомолок, плетутся куда–то около Ямада — к идолу, кажется — Дзидзо, покровительствующему жатве. Это после посадки риса — молиться, чтобы был урожай. […] Но замечательна вообще эта потребность народа в богомольных хождениях. Ее нельзя не иметь в виду при водворении христианства между народом» (10/22 июня 1881 года).
«В Акуцу, 2 1/2 ри от Уцуномия, и около Акуцу по дорогам множество разряженного народа, особенно женщин и детей, все богомолицы, стекающиеся к Инари в Акуцу. […] А факт все–таки тот, что молящегося народу бездна, значит, религиозное чувство в этой местности живо, нужно иметь это в виду, чтобы не упустить назначить проповедников в Уцуномия и Кицурегава» (20 июня/2 июля 1881 года).
Это же касалось и буддизма — вот что, например, о. Николай говорит о Нагано, где находится известный буддийский храм Дзэнкодзи: «Место, совсем готовое для проповеди: между прочим, и то, что там знаменитый идольский храм, делает народ более готовым к восприятию истинного учения, чем в других местах; все же таки почва ума и сердца приготовлена, хоть думою об идоле» (17/29 февраля 1882 года).
О. Николай был христианским миссионером, но он не отрицал религиозных чувств простого японского народа, ходившего на поклонение в буддийский храм или к синтоистскому богу Инари, поскольку считал, что эти чувства являются универсальными и взаимозаменяемыми. Он чувствовал, что проповедуемая им христианская вера имеет все возможности быть воспринятой религиозным чувством японцев. Думается, что англо–американские протестантские миссионеры, находившиеся в Японии в то время, скорее всего, этого не понимали. Протестантские конфессии христианства, как будет сказано далее, стали основной силой в модернизации Японии («буммэй кайка» — курс на просвещенную цивилизацию). По существу, они несли в себе дух современного рационализма и индивидуализма и были своего рода обоюдоострым мечем: являясь религией, они в то же время подвергали «средневековые» религиозные чувствования рациональной и этической критике.
В японских народных обычаях нет религии, которая имела бы строго определенное учение, однако верующих людей очень много. Судя по всему, о. Николай считал, что на почве религиозных чувств таких людей можно посеять семена истинной веры, то есть православного христианства.
Нельзя также сказать, что о. Николай воспринимал христианство как основу обладающей несравнимым превосходством западной цивилизации, подчеркивал его абсолютное значение или хотел «осчастливить» японцев, выведя их в христианский мир с помощью «западной науки» путем отказа от всего японского и предмодернистского, средневекового. Это можно объяснить тем, что в числе прочего он с усердием изучал «камбун», занимался историей Японии и чувствовал, что японцы — народ, обладающий незаурядной культурой. Он признает, что Япония, будучи языческим государством, в то же время является выдающейся страной. Находясь в Японии долгое время и путешествуя по различным областям, о. Николай практически каждый день сталкивался с особенностями духовной культуры японцев, где синтоизм, буддизм и конфуцианство составляют одно неразрывное целое, и ощущал своеобразие и незаурядность этой культуры. Вот что он пишет, в путешествии по району Хокурокудо встретившись неподалеку от Фукуи с толпами народа, собравшегося на день памяти Рэннё, одного из основателей секты Дзёдо–синсю.
«Среди многих десятков, быть может, сотни тысяч не было ни единого пьяного и ни на волос никакого неприличия, никакой грубости, никакой неблаговоспитанности. Нужно сказать правду, японский народ тремя своими религиозными пестунами — буддизмом, конфуцианством и синтуизмом, и еще своим строгим правительством воспитаны для сей жизни замечательно хорошо; и это доброе воспитание вполне сохраняется еще в местностях, закрытых для иностранного влияния, как в Хокурокудо» (20 апреля/2 мая 1893 года).
О. Николай не был согласен с вестернизацией японского образования. Уже в своей статье «Япония и Россия», опубликованной в журнале «Древняя и новая Россия» в 1879 году, он пишет: «Буддизм — самая глубокая из языческих религий, и конфуцианизм — высшая из языческих нравственных философий. Многими прекрасными нравственными качествами, конечно, японцы обязаны этим двум своим педагогам». Кроме того, несмотря на то, что буддизм и конфуцианство проникли во все уголки японского общества, «не умерло и национальное учение — синтуизм: оно нейтрализировало почву для самостоятельных умов Японии, которые, без злобы и зависти видя разлив по стране иностранных учений, нашли возможным отстоять против них и свои убеждения, показав чрез то, что иностранные учения не безусловно хороши и не вполне удовлетворяют Японскому духу. В самом деле, Синту именно оказал великую услугу Японии тем, что он не дал слиться буддизму и конфуцианизму с Японским духом».
О. Николай был, пожалуй, единственным христианским миссионером, обладавшим в эпоху Мэйдзи таким глубоким пониманием Японии.
Существует еще один важный момент: о. Николай был все–таки русским миссионером и, в отличие от протестантских и католических миссионеров из Европы и Америки, принадлежал к миру православия, которое еще сохранило в себе действительную религиозную сущность. Христианская вера, которую он проповедовал, вероятно, была близка «японскому духу» эпохи Мэйдзи с его остатками средневекового мироощущения.
«Японцы, кажется, и обнаруживают наклонность именно к православию. Не нравится им гнет католичества. […] Не нравится японцам и протестантство. Протестантство, давая лишь библию в руки, но предоставляя каждому понимать ее как угодно, не может удовлетворить их религиозной жажды», — пишет о. Николай (Япония и Россия. — Древняя и новая Россия, ноябрь 1879 г.).
Сопоставление Японии и России
Как русский человек, приехавший в Японию уже в зрелом возрасте, о. Николай, естественно, делает о Японии различные наблюдения и сравнивает ее с Россией. Например, в работе «Япония с точки зрения христианской миссии» (1869) он пишет, что Япония — не страна «восточной тупости и неподвижности», как ее представляют в России; что в Японии не наблюдается «абсолютный деспотизм сверху и безответное раболепство снизу, невежество, отупение и вместе с тем невозмутимое самодовольство и гордость»; что «деспотами, в том смысле, какой мы привыкли соединять с этим словом, [японские] императоры никогда не были»; что «образование здесь разлито почти равномерно по всем слоям народа» и т. д., предлагая таким образом свои представляющие большой интерес наблюдения о Японии в сравнении с Россией.
В другом месте, узнав в процессе изучения японской истории, что с эпохи Муромати фактическая власть перешла от императоров к сёгунам, о. Николай, словно обнаружив что–то редкое и необычное, пишет: «Япония, не задумываясь долго, создала себе новую форму правления. Вышло нечто очень оригинальное: император, по–видимому, продолжал быть тем же императором; титулы и почести на словах и в книгах остались за ним, но власть перешла к более живым и сильным деятелям — сёогунам» («Япония с точки зрения христианской миссии»),
В дневниковых записях также часто встречаются сравнения Японии с Россией. Так, во время поездки по Дзёсю о. Николай сравнивает японских соловьев со своими родными, причем в пользу последних: «По окраине дороги — внизу, в мочевине [1], много тальника, любимое местопребывание для соловьев, и сколько же зато их здесь! Жаль только, что они не так хорошо поют, как наши, например курские», — или, сравнивая японских и русских ямщиков, пишет, что в Японии они «не такие нахальные» (7/19 мая 1881 года).
Делал он и крупномасштабные сравнения Японии и России. Например, точка зрения о. Николая, изложенная в Дневнике от 20 мая/2 июня 1905 года, где он сопоставляет морскую державу Японию и континентальную державу Россию, представляет большой интерес и сегодня.
Особенно часто о. Николай выделяет по сравнению с русскими такую особенность японцев, как их законопослушность. Во время русско–японской войны японское правительство приняло решение охранять Православную Церковь и о. Николая, для чего в токийской Миссии (Николай–до) постоянно дежурили полицейские и жандармы. Охрана была устроена чрезвычайно серьезно и простиралась до самых мелочей. Часто действия охраны казались о. Николаю проявлением чрезмерной приверженности правилам, упрямым нежеланием отступить от них ни на йоту. Он даже писал с некоторым негодованием: «Формалисты эти японцы!» Однако в то же время и ценил японскую приверженность правилам и законам: «Но это же и хорошая черта их и сила их: закон они исполняют точно и аккуратно. Сёогунство своим строгим режимом так воспитало японцев» (4/17 февраля 1904 года).
О. Николай, приехавший в Японию в конце эпохи сёгуната, чувствовал преемственность между эпохами Эдо и Мэйдзи и знал, что основы социального поведения и характера японцев были сформированы именно в эпоху Эдо. А как в этом отношении обстояло дело с Россией? Вот что о. Николай пишет по этому поводу: «Здесь [в Японии] закон и правило царят. В России не закон, а „усмотрение”» (19 июля/1 августа 1905 года).
Русско–японская война
Русско–японская война стала для о. Николая и для Японской Православной Церкви периода Мэйдзи величайшим бедствием. В то время как все сотрудники русской дипломатической миссии в связи в началом войны вернулись на родину, о. Николай один остался в Токио. Он продолжал без устали работать — стоять у руля молодой Японской Церкви для того, чтобы сохранить ее и не дать потерять японским верующим присутствие духа, — а также трудиться для «религиозного утешения» русских военнопленных, в большом количестве попадавших в Японию с поля битвы (окончательное их число превысило 70 тысяч человек).
Во время этой войны о. Николай делает дневниковые записи, не пропуская почти ни одного дня, и дневники этого периода можно назвать, наверное, самой интересной и примечательной частью из всего текста его Дневников.
В период русско–японской войны японское правительство заняло официальную позицию, признающую, что война не имеет отношения к религии, и приняло решение оградить Японскую Православную Церковь от водоворота войны. Для этого японская полиция приступила к охране Православной Миссии на Суругадае. Но даже несмотря на это православные японцы подвергались упрекам и нападкам со стороны своих обычных сограждан — «по всей стране на православных христиан часто возникали гонения». Православные верующие, по причине принадлежности к «русскому христианству», подвергались со стороны соседей остракизму, разрушению домов и имущества и другим преследованиям.
«Местные организовали против верующих своего рода союз и отказывают им в торговых и прочих сделках»; «в начальной школе дети верующих подверглись со стороны других учеников избиениям, в результате чего один из них стал глухим»; «хулиганы в количестве 3040 человек, напав на дом [православного] катехизатора, начали беспорядочно бросать камни и черепицу, сломали двери и перегородки и ворвались внутрь» — эти и подобные происшествия происходили одно за другим. Газеты же «по распоряжению полиции писали об этих событиях лишь в опровержительных тонах». Православные в Кусиро для того, чтобы «откупиться» от окружающих, вынуждены были отдать своих лошадей, которые были очень нужны им самим, на военные нужды. Бывали также случаи, когда опрокидывали все до одного могильные камни на православных кладбищах.
Страдания японских христиан причиняли воспитавшему их о. Николаю сильную душевную боль. Слушая рассказы о гонениях на верующих в разных уголках Японии, он каждый раз приходил в такое негодование, как будто мучили его собственное дитя. А когда приходило известие о смерти на поле боя японского юноши, преподававшего в семинарии, он погружался в глубокую печаль и молился о упокоении его души. Душа о. Николая слилась воедино с душами японских христиан.
Однако в то же время о. Николай каждый день слышит новости о поражениях русской армии, и ему, как русскому человеку, не дают покоя патриотические чувства.
«Какое горе, какое великое горе! Красота и сила русского флота — Макаров, потонул!» (2/15 апреля 1904 года).
«Несчастная эта война с мыслей не идет, ко всему примешивается и все портит; знать, патриотизм такое же естественное чувство человека, как сознание своего ,,я“» (4/17 августа 1904 года).
«Сложная моя печаль. […] Любезные мои японцы торжествуют; но, как я ни люблю их, на этот раз не с ними: Отечество милей и дороже; и крайне печально, что не Отечество бьет японцев, а они нас» (5/18 апреля 1904 года).
Сердце о. Николая, любившее и Японию, и Россию, из–за русско–японской войны страдало и разрывалось надвое.
Видя ликующих японцев, он понимал, что их радость естественна и резонна, но в то же время глубоко скорбел о том, что его отечество терпит поражение. Из–за этого он даже вынужден был отказаться от участия в общественном богослужении. Патриотизм о. Николая — не что–то абстрактное или идеологическое. Это чувство глубоко укорененное в его душевной и физической природе.
Получая известия о сплошных поражениях России, о. Николай записывает в своем Дневнике следующие горькие слова о любимой родине: «Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени; служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех степенях служения — поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть. Верхний класс — коллекция обезьян — подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного; духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис — до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?» (18/31 июля 1904 года).
Когда в мае 1891 года произошел «инцидент в Оцу», [2] правительство Японии попросило о. Николая о посредничестве между Царевичем Николаем и японскими властями. Как хорошо показывает этот случай, о. Николай был своего рода мостом, соединявшим Японию и Россию в период Мэйдзи. Дневники о. Николая во время русско–японской войны также свидетельствуют о его неутомимой деятельности в качестве связующего звена между Японией и Россией.
Общее количество русских офицеров и солдат, взятых в плен в русско–японской войне, составило внушительную цифру в 72 тысячи человек. Военнопленные отправлялись в лагеря, которых по всей Японии насчитывалось около тридцати. В этой ситуации о. Николай прилагал все усилия для «религиозного утешения» русских воинов: мобилизовав всех японских священников, владевших русским языком, он направил их в лагеря военнопленных. Практически остановив миссионерскую деятельность среди японцев, о. Николай, поддерживая связь с посольством Франции в Японии и японскими военными властями, посвящал все свое время исполнению просьб, с которыми к нему обращались в письмах военнопленные и их родственники в России. Офицерам он посылал книги и газеты на русском языке, а неграмотным солдатам, радуясь, что они изъявляют желание научиться читать и писать во время плена, в большом количестве отправлял карандаши и тетради.
Кстати говоря, Япония, ощущая пристальное наблюдение за ходом войны со стороны развитых стран — Европы и Америки — и желая показать себя «цивилизованной страной», старалась обращаться с русскими военнопленными очень гуманно. Так, в лагере в Мацуяма на о. Сикоку, где находилось в неволе около 6 тысяч человек, разрешалось получать денежные переводы с родины, обменивать их на японские йены и пользоваться ими. Офицеры могли свободно покидать территорию лагеря, снимать дом или квартиру. Они любили развлечения, часто кутили в ресторанах с участием гейш, а гостиница с горячими источниками («онсэн») в Дого благодаря русским военнопленным даже пережила невиданный за свою историю расцвет.
Российский Император Николай II через французского посланника в Японии направил епископу Николаю приказ об обеспечении «религиозного утешения» для русских военнопленных, оказавшихся в Японии (24 марта/6 апреля 1904 года). А российский Синод отправил для военнопленных 129 посылок с книгами на русском языке. Эти факты стали впервые известны благодаря Дневникам св. Николая.
Однако о. Николай трудился на благо военнопленных не по приказу. Его служение имело различные формы: он в большом количестве отправлял находящимся в лагерях русским офицерам ободряющие письма, на Рождество для утешения пленных посылал к ним молодых преподавателей семинарии с «волшебными фонарями». Конечно, в основе его деятельности лежало сострадание к своим соотечественникам, потерпевшим поражение и оказавшимся в плену у вражеской Японии, но в то же время он делал это не только ради самих русских.
Вот что пишет об этом сам святитель: «Усердное служение наших священников у военнопленных и хорошее обращение японцев с военнопленными вообще немало принесут пользы для Японской Православной Церкви и для сближения Японии с Россиею вообще: больше тысячи пленных, вернувшись, разойдутся в тысячи мест России и везде молвят доброе слово о японцах и Японской Православной Церкви» (23 июля/ 5 августа 1904 года).
Также в письме к обер–прокурору Святейшего Синода К. П. Победоносцеву о. Николай просит его передать Императору, как хорошо японцы обращаются с русскими военнопленными (4/27 января 1905 года).
Получив от томского епископа письмо с просьбой прислать для находящихся в Томске японских военнопленных книги на японском языке, о. Николай сразу же отсылает большое количество японских Библий. А когда из России приходит просьба отца солдата, погибшего при Порт–Артуре, узнать хотя бы от японцев обстоятельства гибели сына, он старается удовлетворить и эту просьбу.
Таким образом, со страниц Дневника перед нами предстает образ о. Николая, который прилагал все усилия для того, чтобы не оборвать нити, связывающие Японию и Россию.
Русские военные, вернувшиеся на родину после заключения мира, много рассказывали о своем пребывании в Японии. Солдаты хвалили японских врачей и медсестер, которые ухаживали за ними, а среди офицеров были и такие, кто выпустил о своем японском опыте объемистые книги с фотографиями, — например «646 дней в плену у японцев» Г. Г. Селецкого (1910) или «В японской неволе» Ф. П. Купчинского (1906).
Война, оставившая такое благоприятное впечатление у военнопленных, наверное, редкость.
Сразу после окончания русско–японской войны, в июне 1906 года, японский писатель Рока Токутоми совершил путешествие в Россию. Он рассказывает о том, что благодаря военнопленным, вернувшимся из Японии, среди русского народа распространилась репутация о японцах как о «хороших, добрых людях» (Рока Токутоми. Путевые заметки. 1906).
Не только во время русско–японской войны — всю свою жизнь о. Николай последовательно стоял на позиции, что Япония и Россия — страны, которые не должны подвергать опасности основные условия существования друг друга. Он убеждал представителей научных кругов в России в необходимости многогранного изучения Японии, принимал мальчиков из России для обучения с тем, чтобы в будущем они стали переводчиками, а также посылал на учебу в Россию способных японских семинаристов. Для русских, приезжавших в Японию с целью научных исследований, о. Николай был своего рода принимающей стороной и научным руководителем. Так, известный ученый–японист Д. М. Позднеев пишет: «Можно без преувеличения сказать, что все приезжающие в Токио и вообще в Японию русские пользовались постоянным содействием покойного архиепископа и его учеников. Это факт всем нам хорошо известный» (Позднеев Д. М. Архиепископ Николай Японский. 1912). Читая Дневники, можно часто встретить подтверждающие эти слова записи о различных посетителях, которые приходили к о. Николаю.
Русские генералы и представители Красного Креста, приехавшие в Японию сразу после окончания русско–японской войны с целью репатриации русских военнопленных, также прежде всего в Токио посещают о. Николая и просят его о разных услугах. Даже агитатор, приехавший из России для распространения революционных идей среди русских военнопленных, посчитав о. Николая полезным для своей деятельности человеком, старается завязать с ним связь.
Связи с инославными миссионерами
В эпоху Мэйдзи в Японию кроме православия проникли такие христианские конфессии, как католицизм, различные направления протестантства, а также англиканские церкви Великобритании и США (последнюю о. Николай в своих Дневниках называет «американской епископальной церковью»). Из этих конфессий с о. Николаем в тесных отношениях находилась Англиканская церковь.
Как видно из Дневников о. Николая, с ним состояли в дружеском общении, а иногда даже пытались завязать сотрудничество такие миссионеры Англиканской церкви в Японии, как Райт, Джефферис, Одри, Сесил, Уильямс, Макким. Может быть, одним из факторов, вызвавших подобное сближение, было то, что православие и англиканство имели между собой сходство как государственные религии, которые отвергли папство и оказывали должное почтение по отношению к императору или королю.
Приведем несколько примеров дружеского общения между о. Николаем и англиканскими миссионерами.
Судя по всему, о. Николай уже в довольно ранний период познакомился с У. Б. Райтом, первым миссионером Английской заграничной евангельской миссии в Японии. В своих поздних дневниковых записях о. Николай пишет следующее.
«Ответил на письмо Rev. Wm. Ball Wright, бывшего одним из двух самых начальных англиканских епископальных миссионеров в Японии и оставившего Японию в 1882 году (надо сказать, что о. Николай до самого конца жизни четко помнил все даты); с тех пор он служил в разных местах в Англии и Америке; ныне — приходским священником близ Йорка в Англии. Я с ним и его сослуживцем Rev. Shaw был в добрых отношениях. Ныне он прислал мне длиннейшее письмо, в котором, между прочим, пишет следующее: „Помните ли Вы наши разговоры об «общении святых» и как Вы говорили, что мы, англикане, не понимаем его смысла или что мы должны молиться за усопших во время общественных богослужений и просить молитв Божией Матери и святых. Вы не убедили меня тогда в правомерности последней практики. Однако причиной тому были мои предвзятость и невежество. […] В нашей церкви в последнее время произошли большие изменения. […] Учреждены два общества с целью стимулировать процесс воссоединения между православными и старокатоликами. Все это наверняка будет весьма интересно для нас с Вами, столько раз обсуждавших эту проблему”.
…Как не ответить было старому приятелю на такие приятные новости!» (1/14 августа 1909 года; в оригинале письмо Райта — на английском языке).
Райт приехал в Токио в 1873 году, то есть на следующий год после переезда о. Николая из Хакодате в Токио. Наверное, среди западных миссионеров того времени редко можно было встретить человека, проявлявшего понимание и уважение к Православной Церкви.
Как пишет Тацуя Мориясу, еще в XIX веке «в Западной Европе было распространено представление о православии как о народно–обрядовой форме христианства, которая остановилась на уровне языческой древности и не имеет ничего общего с Евангелием». Более или менее правильную оценку православию на Западе стали давать лишь после революции. «В результате потрясшей нынешнее столетие революции 1917 года многие православные священнослужители и мыслители, спасаясь от революции и возникших после нее гонений на религию, эмигрировали в Европу и Америку. Там они заново строили храмы, занимались вероучительной деятельностью среди эмигрантов. Благодаря этому на Западе стали больше узнавать о православии» (Т. Мориясу. Православное христианство. 1978).
Действительно, в Дневнике о. Николая за 1900 год мы находим запись, где выражено его негодование по поводу невежества одного английского миссионера, который считает православие чуть ли не язычеством.
«Сегодня, когда перед сумерками я гулял на площадке перед Собором, один молодой английский миссионер подходит и просит показать внутренность Собора, который в то время уже был заперт. Отворяю и подвожу к иконостасу, который издали и рассмотреть уже нельзя было. Спрашивает, вплетая русское слово:
— Is that your Bog? (Это и есть ваш Бог?)
— Бог наш Творец Неба и земли и Искупитель человеков, а это только святые иконы, — отвечаю.
Смотрит и улыбается, как будто не веря.
— Смотрите, — продолжаю, — вот Спаситель учащий, вот Он на руках Матери, вот благословляющий детей, а вот на царских вратах Благовещение, Евангелисты… Словом, это — Евангелие, изображенное красками и понятное для глаз, точно так же, как читаемое понятно для уха…
— А какая у вас Библия? — спрашивает.
— Как какая? Да, разумеется, такая же, какая у вас. У нас всякий семинарист знает довольно подробно все главное о протестантстве, а вы так невежественны о нашей Церкви, — не стыдно ли это вам? И когда же вы станете изучать нас?..» (13/26 октября 1900 года).
Однако упоминавшийся выше Уильям Райт, который также был английским миссионером, благодаря своей встрече в Токио с о. Николаем в 1870–е годы, когда иностранных миссионеров еще можно было перечесть по пальцам, уже был знаком с учением Православной Церкви и даже говорил о диалоге между англиканством и православием. Мы не знаем, было ли это его идеей, но незадолго до революции в Англиканской церкви возникло движение за поиск путей воссоединения с Православной церковью. Райт, являвшийся сторонником этого движения, несомненно, не был нетерпимым или одержимым чувством собственного превосходства человеком, однако он смог понять и почувствовать значение православия именно благодаря встрече с о. Николаем.
Представляют интерес отношения между о. Николаем и Генри Джефферисом, американским епископальным миссионером, долгое время занимавшимся проповедью в Маэбаси и Сэндае. Джефферис уважал и любил о. Николая, словно своего брата. Во время своих приездов в Токио он обязательно появлялся на Суругадае, пел в православном соборе, после чего о. Николай угощал его у себя чаем. Пасху Джефферис также встречал в Православной Церкви.
О. Николай не принимал посетителей в утренние часы, которые он посвящал переводу Священного Писания и богослужебной литературы. Это правило соблюдалось всегда, даже если посетителем был русский Посланник. Джефферис был исключением из этого правила. Однажды утром между о. Николаем и пришедшим навестить его Джефферисом состоялся следующий диалог:
«— Получил шестимесячный отпуск (furlough), — говорит.
— Поздравляю! Вам, должно быть, очень приятно это после долгого усердного труда в Японии. И что же Вы намерены делать? — спрашиваю.
— Отправляюсь, — только не в Америку, а в Китай. Потому пришел просить Вас: дайте письмо к начальнику вашей Миссии там и упомяните в нем, что я очень расположен к Православной Церкви.
— О, конечно, это я знаю по Вашим действиям здесь с самого приезда Вашего в Японию» (16/29 ноября 1900 года).
В целом о. Николай находился в хороших отношениях с миссионерами всех христианских конфессий, которые находились в Японии. Однако во время русско–японской войны он испытывал сильную неприязнь к протестантским миссионерам из–за того, что с началом войны они в соответствии с курсом Англо–японского союза в один голос начали превозносить Японию и выражать открытое презрение и ненависть к России. В Дневниках о. Николая периода русско–японской войны часто встречаются записи, подобные следующей, где он выражает по этому поводу свое негодование: «Никто так ненавидит Россию и не желает ей зла, как протестантские миссионеры» (19 ноября/2 декабря 1904 года).
В обстановке, когда среди иностранных миссионеров все больше и больше распространялись антирусские настроения, только Джефферис остался на стороне о. Николая и Русской Церкви: «Из всех иностранцев, кажется, один Rev. Jefferys, американский епископальный миссионер, искренно расположен и к Православной Церкви, и к России: чуть что доброе находит в получаемых им религиозных журналах, тотчас делает вырезку или целый номер шлет мне с красной отметкой» (2/15 июня 1904 года).
В период Мэйдзи все христианские конфессии сталкивались с большими проблемами по поводу захоронения своих усопших. Японское правительство и буддийские круги ставили всевозможные препоны, не давая христианам приобретать для себя кладбищенские участки. Когда в Сэндае местный губернатор помог организовать кладбище для американцев и протестантов–японцев, Джефферис любезно предложил о. Николаю воспользоваться случаем и приобрести участок под кладбище и для Православной Церкви (22 октября/4 ноября 1903 года).
Позднее Джефферис уговорил о. Николая вступить в общество по поиску возможностей «соединения с Англиканской церковью». Англиканская и Православная Церкви в Японии даже несколько раз проводили заседания по вопросу «воссоединения».
О. Николай был в дружеских отношениях также с англиканским епископом У. Одри, который приехал в Японию в 1898 году. Они часто наносили друг другу визиты, и, как видно из Дневников, у них были добрые дружеские отношения, включая супругу Одри.
Кроме того, о. Николай несколько раз имел беседы с епископом Сесилом по поводу методов ведения миссионерской работы. Сесил также просил у о. Николая совета о том, каким образом можно наиболее эффективно включить в работу катехизаторов–японцев.
Конечно, благодаря такому дружескому общению с англиканскими миссионерами расширялось поле видения и у самого о. Николая.
В Дневниках св. Николая много записей, которые свидетельствуют о том, что он имел большое количество знакомых и друзей среди иностранных миссионеров, представлявших в Японии не только Англиканскую церковь, но и другие конфессии. При случае они часто оказывали друг другу взаимное содействие. Приведем несколько примеров. Приехав в Киото с намерением построить там храм, о. Николай ищет надежного подрядчика. И вот, узнав о подрядчике по имени Кодзима, который занимался строительством Университета Досися, о. Николай отправляется в это протестантское учебное заведение.
«Так как о Кодзима было сказано, что он строил в Досися — заведении конгрегационалистов — и христианин сам, то я отправился собирать о нем сведения у протестантов, — кстати, и сделать визиты. Но бишопа Партриджа не застал — уехал в Америку, должно быть, казать свое новое бишопство; старика бишопа Вильямса нашел, и как же мы обрадовались взаимному свиданию! Старые приятели!» (22 июля/6 августа 1900 года).
Прочитав в «Japan Daily Mail» заметку о кончине Вильямса, о. Николай записывает в Дневнике: «“Japan Mail” извещает о смерти в Виргинии Bishop’a Williams’a, престарелого пионера христианской проповеди в Японии. Мы были с ним в дружеских отношениях. Святой человек по жизни, всецело посвятивший себя Христу; был целибат, хотя и твердил мне: “Я могу жениться, могу жениться”» (22 ноября/5 декабря 1910 года). Так Вильямс подсмеивался над о. Николаем, который, будучи монахом, жениться не мог.
На следующий день после посещения Досися о. Николай навещает католического священника.
«Мы отправились с отцом Симеоном осмотреть кое–что в Киото. Прежде всего зашли в Католическую Миссию, заправитель которой здесь патер Ориенци (как значится по–японски на его карточке). [Он] встретился со мною когда–то в вагоне железной дороги и приглашал к себе. Миссия занимает в центре города 1200 цубо земли, на которой построен великолепный каменный собор и миссийские здания. […] Всех католиков в Кёото шестьсот. […] При усердном объяснении патера от него отдавало вином; может быть, от того, что он пообедал недавно, а быть может, и от скуки. Живет он в Японии двадцать три года, „но надеюсь прожить столько, сколько Вы (то есть сорок лет)“, — заключил он свои объяснения» (25 июля/7 августа 1900 года).
О. Николай, приехавший в Японию еще в эпоху, когда христианство было под запретом, и руководивший миссионерской деятельностью на протяжении целых сорока лет, пользовался уважением среди миссионеров других конфессий как «старший товарищ».
Иногда в Дневниках можно встретить записи, свидетельствующие о широкой известности о. Николая в миссионерской среде.
«За Всенощной были четыре протестантских миссионера и миссионерка, дождавшиеся конца службы и даже меня, выходящего перед затвором храма. Изъявили сожаление, что я не был на их только что кончившемся митинге с пятьюстами заседавших.
— Я и хотел побывать, но мне дали понять, что неудобно, „протестантский“-де митинг, — ответил я.
— Напротив, на митинге не раз упоминалось, что жаль, что нет с нами вместе бишопа Николая, а также католических миссионеров.
— Конечно, существенное в христианстве у нас у всех одно и то же. Мне, впрочем, хотелось только послушать, а не участвовать в совете протестантских миссионеров, что, быть может, оказалось бы и не совсем удобно.
— И это было бы желательно, — подхватила дама, — но я слышала, что Вас в это время совсем нет в Токио, что оказывается неправдою; какая жалость! — и так далее. Взаимные любезности, между которыми младший из миссионеров передал мне поклон от Mr. Mott’a, молодого американца, ревнителя Христианской ассоциации молодых людей, бывшего и в Японии (и посетившего меня)…» (22 октября/3 ноября 1900 года).
«Утром получил письмо от американской путешественницы и, как видно, писательницы, Miss Ackerman, в котором она изъясняет: „Нам очень хотелось бы встретиться с Вами и поговорить о Вашей работе. Епископ Макким сказал мне, что Вы, без сомнения, величайший миссионер, когда–либо бывший в Японии. Мы были в церкви на вашей Пасхальной службе и были поражены ее величественностью…“ и прочее. — Так поражает иностранцев успех православия сравнительно с иностранными миссиями! Ну какой же я миссионер! Сижу на одном месте и занимаюсь переводами и чтением катехизаторских писем. По моему глубочайшему убеждению я и имени–то миссионера не заслуживаю» (11/24 апреля 1901 года).
«Прочел в русско–американской газете „Свет”, что на собрании, где было 106 американских епископов и были наши православные, я объявлен был „первым в свете миссионером”. Сильно сказано! Тоже идеализация, не неполезная, впрочем, для нашей церкви» (3/16 ноября 1910 года).
Мы часто склонны оценивать святителя Николая лишь как основателя Японской Православной Церкви или как личность, внесшую большой вклад в развитие дружественных отношений между Японией и Россией. Однако он сыграл значительную роль еще и как православный миссионер, благодаря которому многие западные миссионеры, находившиеся в то время в Японии, смогли познакомиться с православием и Православной Церковью. Большинство из них получило возможность встретиться с православным миссионером впервые в жизни, и благодаря этой встрече многие из них смогли осознать, что считать православие «не имеющим ничего общего с Евангелием» ошибочно.
Западные миссионеры, имевшие возможность общаться с Николаем, приобретали к нему чувство доверия. Первый русский консул в Хакодате И. А. Гошкевич в своем запросе о направлении в Японию священника писал, что это должен быть человек, который «своею частной жизнью в состоянии был бы дать хорошее понятие о нашем духовенстве не только японцам, но и живущим здесь иностранцам». Можно сказать, что желание Гошкевича было выполнено, и в этом большая заслуга святителя Николая.