1. Петр Великий и его отношение к монашеству

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Петр Великий и его отношение к монашеству

В последнее десятилетие XVII в. русское монашество вступило в третий и последний период своей истории. Для его внутреннего развития и внешней судьбы два события имели решающее значение: раскол и те мероприятия Петра Великого, которые обычно называют «церковной реформой». Но если сравнить жизнь Русской Церкви до и после реформы, то окажется, что этот термин следует употреблять с известной осторожностью. Да, церковная жизнь России в конце XVII в. была далека от идеала, она действительно нуждалась во многих серьезных переменах — но перемен этих не произошло. И после реформы в церковной жизни остались прежние изъяны, что указывает на однобокий и несовершенный характер преобразований. В самом важном деле, в образовании духовенства, не было сделано даже неотложно необходимого.

Однако реформа повлекла за собой принципиальные изменения в отношении государства к Русской Церкви. Эти изменения были чрезвычайно существенными — «Духовный регламент» строил взаимоотношения между Церковью и государством на совершенно новой основе. Церковь утратила свою правовую независимость и стала государственным учреждением — Ведомством православного исповедания, это наименование сохранялось в официальных документах и в XIX столетии. «Духовный регламент» создал новые отношения между государством и Церковью, которые характеризуются тем, что государство взяло на себя опеку над Церковью, его вмешательство в церковные дела стало правовой нормой, и принцип этот оно сохраняло незыблемым. Разумеется, и в Московской Руси, то есть еще до Петра Великого, светская власть очень часто вмешивалась в церковные дела, и Русская Церковь нередко испытывала давление со стороны государства, но такое вмешательство не признавалось нормальным; представления о взаимоотношениях между государством и Церковью до и после Петра Великого были не просто различными, но прямо противоположными. Теперь Русская Церковь теряет свое былое, весьма высокое, положение в Московской Руси и низводится церковной реформой Петра до положения одного из государственных учреждений. Эта ее роль вполне соответствовала замыслам Петра, который требовал от Церкви не только чисто духовного, но, главным образом, государственно–политического служения. В петровском государстве, по мысли его создателя, все должно было служить государству и приносить ему пользу — в том смысле, как он понимал эту пользу [999].

Для церковной иерархии, а также и для монашества это новое, созданное реформой Петра положение было нежелательным уже потому, что теперь взаимоотношения между государством и Церковью получили отчетливое и твердое юридическое определение. Московское государство не знало четких определений правовых отношений между светской и духовной властью. Эти отношения строились и держались на предании, на старине, можно даже сказать, на чувстве старины, а также на фактической власти и мощи самодержавного царя [1000]. Даже Уложение 1649 г., в котором много места уделено церковным делам, все же не определяло в деталях отношения между светской и церковной властью, не давало четкой юридической нормы этих отношений. Для светской власти практика управления, а также государственно–и церковно–политическая идеология все еще заменяли правовой кодекс. Например, в так называемой Уставной грамоте 1654 г., в которой, собственно, даются юридические нормы фискальному делу в России, можно обнаружить некоторые отступления от обычного права, но все же и там подчеркивается, что царь правит так, «яко же Господу Богу угодно и нам, великому государю, праведно и безгрешно» [1001]. Если бы Уложение 1649 г. дало детальное правовое определение отношениям между государством и Церковью и при этом зафиксировало бы приоритет государства, то Церковь, можно утверждать со всей определенностью, признала бы и это; приговор Собора 1667 г., явно поддержавшего царя в его споре с патриархом Никоном, задним числом подтверждает наше предположение. Из всего сказанного здесь видно, что церковных деятелей, за исключением патриарха Никона, не слишком беспокоило, какое правовое определение имеют отношения между государством и Церковью в принципе, но они проявляли большую заинтересованность в том, чтобы не в принципе, а на практике, в отношении своих привилегий, подсудности и церковных земельных владений, сохранить для Церкви положение status in statu [государства в государстве], к чему они стремились на Соборах 1667 и 1675 гг. и ради чего добились упразднения Монастырского приказа (1677).

Именно эти обстоятельства были неприемлемы для государственно–политических планов Петра, и его церковная реформа или, лучше сказать, первые подступы к ней обращены были в первую очередь против этого положения status in statu, чтобы впоследствии окончательно выяснить и зафиксировать отношения между государством и Церковью. Для монашества и монастырей эта предыстория церковной реформы имела более серьезные последствия, чем упразднение патриаршества и учреждение Святейшего Правительствующего Синода в 1721 г.

Церковно–политические события истекшего столетия были для Петра, взявшего в свои руки бразды государственного правления, еще слишком свежи и слишком опасны. В XVII в. не раз складывались такие ситуации, которым не было места в зревших у него государственно–политических концепциях. Может быть, стоит еще раз напомнить о таких явлениях, как роль патриарха Филарета в управлении государством во времена царя Михаила, церковная политика Никона, приговоры Соборов 1667 и 1675 гг. относительно привилегий Русской Церкви, энергичная деятельность патриарха Иоакима, уничтожившего Монастырский приказ и стремившегося во всем отстоять независимость Церкви от государства, в душе бывшего, если так можно выразиться, «маленьким Никоном», и наконец, личные столкновения Петра с последним патриархом Адрианом в 1690–1700 гг. Распространенное прежде мнение о бездеятельности или пассивности Адриана нельзя считать основательным; как это доказано в исследовании, специально посвященном его церковной политике [1002], Адриан, по характеру своему лишенный энергии Иоакима и бойцовских качеств Никона, обнаруживал, однако, неизменное стремление защитить привилегии Церкви. Это пассивное противление и консерватизм его воззрений говорили о том, что церковная реформа и все вообще задуманные Петром реформы встретили бы с его стороны оппозицию. Пока жива была мать Петра царица Наталья († 1694) и ее консервативно настроенное окружение поддерживало московскую старину, положение Адриана было благоприятным, кроме того, Петр все еще увлечен был своими «потешными» делами. Но после 1694 г. роль Петра в управлении государством решительно возросла. Он, конечно, хорошо знал об отвращении Адриана к иностранцам и вообще к западным влияниям [1003]. После 1694 г. Петр начинает вмешиваться в церковные дела. Ничего нового в этом, разумеется, не было, ибо уже его отец, царь Алексей, поступал таким же образом, но вскоре стало ясно, что Петр перешел «в наступление». Однако прошло еще 20 лет, прежде чем Петр установил «Духовным регламентом» новые отношения между государством и Церковью [1004].

После кончины патриарха Адриана (15 октября 1700 г.) Петр учредил лишь временную церковную власть и назначил сравнительно молодого архиепископа Рязанского Стефана Яворского местоблюстителем патриаршего престола [1005]. Архиепископ Феофан Прокопович, главный помощник Петра в проведении церковной реформы, в знаменитом своем сочинении «Правда воли монаршей» (1722) [1006] пытался обосновать и оправдать право монарха издавать новые законы, чтобы таким образом дать правовую основу «Духовному регламенту» [1007]. «Может монарх государь законно повелевати народу, — пишет Феофан, — не только все, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и все, что ему ни понравится; только бы народу не вредно и воле Божией не противно было. Сему же могуществу монарха основание есть вышеупомянутое, что народ правительской воли совлекся пред ним и всю власть над собою отдал ему. И сюда надлежат всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и церемонии в пированиях, свадьбах, погребения и прочая, и прочая» [1008].

Мы специально привели это высказывание, потому что оно очень любопытно в психологическом отношении: в нем мы видим некий отзвук нововведений Никона и попытку оправдать возможные нововведения Петра в области церковной обрядности, но здесь это делается, разумеется, с иной точки зрения, чем в случае с Никоном. Такой же характер оправдания и обоснования носит и сам «Духовный регламент», который, как превосходно заметил Г. Флоровский, был скорее «рассуждением», чем «уложением» [1009], ибо Феофан, автор «Регламента», считал необходимым обосновать и оправдать все законодательные определения: призрак оппозиции стоял перед глазами Феофана и Петра! На самом деле такой опасности не было: внутренние силы Церкви слишком были надорваны расколом, кроме того, реформы затрагивали в основном духовенство и монашество в их сословных интересах — учение Церкви осталось нетронутым, и для широких масс не было повода смотреть на петровские новшества с той же точки зрения, что и на никоновские. Корни религиозно окрашенной оппозиции против реформ Петра следует искать в настроениях, вызванных расколом, а не в протестантском духе его церковной реформы.

Для будущей церковной жизни России, и в особенности для монашества, особенно важно было то обстоятельство, что своими реформами Петр сделал из Московской Руси полицейское государство: все стороны общественной жизни отныне регламентировались государством, включая даже частную жизнь [1010]. Этот факт — превращение государства московских царей в результате петровских реформ в полицейское государство не прошел бесследно для Церкви и ее установлений. Вмешательство в церковные дела или их регламентирование светской властью большей частью связаны были теперь не со стремлением внести какие–либо улучшения, а исходили из попечений о государственной или хозяйственной пользе; забота о пользе почти всегда была главной пружиной петровских преобразований. Многочисленным указам и распоряжениям, касавшимся монашества и монастырей, был свойствен именно полицейский характер и соображения пользы. Эти указы были не отдельными этапами хорошо продуманной общегосударственной реформы монастырского быта, но чаще всего издавались в ответ на внезапно возникавшие потребности и нужды государства. Лишь одно принципиальное ядро заключено было во всех распоряжениях относительно монашества, монастырей и монастырского быта: стремление сделать монастыри полезными для государства. Хотя, конечно, давал себя знать и своеобразный взгляд Петра на монашество как христианское и церковное установление.

Петр Великий не был атеистом. Напротив, он был религиозен, но религиозность его была не церковная. Воспитанный в атмосфере старозаветного московского благочестия, Петр на всю жизнь сохранил религиозное убеждение в том, что Бог есть Творец мира и его Промыслитель, и чувство своей как монарха ответственности перед Богом всегда было свойственно Петру. Он называет себя «христианским государем», причем не только в «Духовном регламенте», но даже в Воинском уставе (1716), и в самодержавной власти он видит Божественное установление. Феофан Прокопович называл Петра «христианским государем, правоверия же и всякого в Церкви святой благочиния блюстителем» [1011], таковым же было и твердое убеждение самого Петра. Это убеждение, издавна свойственное его царственным предкам и всему народу, Феофан использует теперь для того, чтобы обосновать введение в России государственной церковности. Мысль о государственной Церкви вполне соответствовала взглядам Петра на роль и задачи Церкви в государстве [1012]. Взгляды эти сформировались не без влияния протестантов–иностранцев из Немецкой слободы в Москве. Церковь для Петра — это в основном нравственно–воспитательная сила, которая должна служить государственной пользе. Он не отвергал литургической жизни Церкви, сам часто посещал богослужения, а после военных побед всегда велел совершать благодарственные молебны; после завоевания Азова (1697) он основал там монастырь, позднее в Петербурге основал Александро–Невский монастырь и перенес туда мощи св. благоверного князя Александра Невского — это известные факты из его жизни. В учении Церкви он тоже не был несведущ, что его современники могли понять из бесед с царем [1013].

Хотя Петр очень любил все реформировать и улучшать, он ни от себя лично, ни от имени церковной иерархии не предпринимал никаких попыток ввести нововведения такого рода, какие вводили до него, в XVII в. Возможно, он, благодаря своему здравому смыслу и большому уму, заметил ошибку в тактике Никона, которому, прежде чем вводить свои новшества, следовало бы позаботиться об улучшении духовного образования, а уже потом приступать к реформе. Лучше чем кто бы то ни было из его современников, Петр понимал, что необходимо поднять образовательный уровень как духовенства, так и всего народа, иначе не осуществить задуманного преобразования России. Возможно, причина заключалась и в том, что у него было совершенно иное представление о сущности и задачах Церкви в государстве, нежели у русского духовенства и русского народа. Как раз духовенству, особенно епископату и монашеству, Петр не доверял. Он видел, с какой неприязнью смотрят на него и на его реформы и епископат, и монашество [1014], причем не только с церковно–культурной, но и с политической точки зрения. Разве епископат, духовенство и монашество не были замешаны в стрелецком бунте, который произвел на него такое сильное и страшное впечатление? Разве он не чувствовал, что даже местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский внутренне не одобрял задуманных им реформ? Петр пришел к выводу, что для того, чтобы Русская Церковь стала на сторону его планов европеизации России, ее надо в корне преобразовать, реформировать. Лишь потом, когда реформированы будут иерархия и духовенство, когда просвещение сделает их послушным орудием в его руках, только тогда можно будет попытаться провести более глубокую реформу церковной жизни. Но для церковной реформы у Петра оставалось мало времени, поэтому он успел лишь в том, что казалось ему самым важным в ней — в создании совершенно новых отношений между государством и Церковью и в преобразовании высшей церковной власти.

Было бы несправедливо всю вину за отрицательные стороны церковной реформы возлагать на одного Петра. Если бы среди русских иерархов нашелся тогда хотя бы один человек, который помогал бы ему и пользовался его доверием, церковная реформа 1721 г. приобрела бы совершенно иной характер. Но иерархию возглавлял тогда боязливый и неискренний Стефан Яворский, человек без государственно–политического кругозора, не имевший к тому же верного понятия об истинных нуждах Церкви. Что касается Феофана Прокоповича, то этот архиерей мало заботился о благе Русской Церкви, — самолюбивая, честолюбивая, мстительная личность, при Петре он еще вынужден был как–то сдерживать себя, а после смерти императора все худшие черты его характера выказали себя вполне.

Мероприятия Петра, касавшиеся монашества и церковных владений, объясняются в основном его отрицательным отношением к христианской аскезе, его неприязнью ко всякого рода бездеятельности и бесполезности в человеческой и государственной жизни, что, по его мнению, находило самое явное выражение в монастырском быту. Если бы у монастырей было меньше земли или вовсе не было ее, Петр, возможно, не стал бы так основательно вторгаться в эту сферу. Ему эти земли казались все равно что потерянными для государства, поэтому, по мере проведения реформы, которая совпала по времени с Северной войной, требовавшей все больших средств, он особое внимание направил на то, чтобы самым радикальным образом использовать монастырские богатства в государственных целях. С другой стороны, мероприятия, которые тем или иным образом посягали на внутренний строй монастырской жизни, были вызваны его подозрениями, что монашество в государственно–политическом отношении элемент враждебный. Петр хорошо представлял себе роль монашества в расколе, о котором судил не только в церковном, но и в государственно–политическом плане, он знал и об отвращении монашества к западной культуре, одним словом, Петр не сомневался в том, что современное ему монашество может лишь тормозить проведение реформ [1015]. Всем этим и объясняется тот факт, что непрерывно, в течение четверти века, Петр буквально преследовал монашество и вмешивался даже в мелочи монастырского быта. Он не сделал почти ничего, чтобы реформировать его, чтобы ввести какие–либо улучшения, нет, вместо этого Петр делал все, что мог, чтобы снизить авторитет монашества, чтобы обессилить его.