Герменевтика о. Сергия Булгакова: синергетический, антропологический и теургический аспекты А. И. Негров

Герменевтика о. Сергия Булгакова: синергетический, антропологический и теургический аспекты

А. И. Негров

Расцвет богословского творчества Булгакова пришелся на пору его выдворения из России в 1923 г., и в особенности на тот период, когда он возглавлял Русский православный богословский институт в Париже (1925–1944). Наиболее известна и в то же время критикуема его концепция «Святой Софии» – богословского построения, трактующего откровение Бога в мире. Однако вклад С. Булгакова в теорию библейской герменевтики не до конца освещен в литературе[653]. Для его понимания важно определить и изучить центральные моменты данной теории.

* * *

Вклад о. Булгакова в православную библейскую герменевтику заключается в сочетании и слиянии нескольких тесно связанных герменевтических компонентов. На первый взгляд, ни один из этих элементов не составляет сам по себе основного принципа его теоретического построения, но более тщательное исследование показывает, что, по сути, каждый из них отражает православный герменевтический подход к толкованию Библии. Таким образом, необходимо не только определить компоненты, составляющие герменевтическую теорию Булгакова, но и понять, как они взаимодействуют.

Библейская герменевтика Булгакова помещает богодухновенную природу Библии в самый центр его теории. Это, пожалуй, один из принципов, который делает его герменевтический подход отличным от подходов других богословов Русской православной церкви. Сравнивая важность Св. Писания по отношению к Св. Преданию как источнику веры, Булгаков пишет:

«.Священное Писание, как таковое, свидетельствуется Церковью в Свящ. Предании… однако оно не умаляется от этого в единственности своей и сохраняет свою природу как Слово Божие… которое, как таковое, стоит выше всех других источников вероучения, в частности всего Свящ. Предания во всех его видах. Можно сказать, что если Свящ. Предание в разных своих обнаружениях имеет относительно-исторический характер, применяется к разным эпохам с их нуждами, то Свящ. Писание есть голос Бога к человеку, и ему принадлежит абсолютное значение… Оно есть вечное откровение Божества, которое как таковое имеет неисследимую и всегда открывающуюся глубину и значение… В этом смысле следует сказать, что Свящ. Писание и Свящ. Предание неравны в своем значении, и Слову Божию принадлежит первенствующее место, так что не Писание проверяется на основании Предания, хотя им и свидетельствуется, но, наоборот, Предание проверяется Писанием…. Предание всегда опирается на Св. Писание и есть образ его уразумения. Слово Божие представляет контрольную отрицательную инстанцию для Предания…»[654]

Булгаков определяет Св. Писание как собрание книг, написанных под водительством Святого Духа, следовательно, их поистине можно назвать богодухновенными. Поскольку Библия имеет божественное происхождение, Церкви должно принимать ее как сущее Слово Бога, переданное авторам Писаний Духом Божьим. С одной стороны, Св. Писание хранит духовную реальность – откровение Бога. Следственно, оно расширяет познание божественных вечных истин. С другой стороны, авторы библейских книг преподали, систематизировали и сформулировали сведения человеческой (исторической) реальности в соответствии с их языком, индивидуальностью, контекстом[655]. Для Булгакова богодухновенность представляет собой синтез человеческого и божественного. Одно из важнейших проявлений бого-духновенности Булгаков видит в соприкосновении с Божественной Софией – откровением Бога в мире. Пророкам Ветхого Завета, а затем и авторам Нового Завета было доступно прямое наитие Божества, божественное озарение, как бы некое пресуществление человеческого естества, его обожение, давшее им возможность осуществить то, что они не чаяли бы претворить в жизнь собственными силами, а именно – записать то, что является подлинным Словом Божьим[656]. Именно такой взгляд на Священное Писание побуждает Булгакова поместить богодух-новенную природу Библии во главу герменевтической концепции.

Как богослов Булгаков не отдает предпочтения пневматологическому направлению теории в ущерб христологическому аспекту. Тем не менее в своей экклезиологии он утверждает, что Церковь «есть Дух Святой, живущий в человечестве»[657]. Безусловно, Булгаков не подразумевает, что Церковь по определению – только лишь воплощение Духа Святого; напротив, по его мнению, Церковь представляет собой непосредственный союз Тела Христова с Христом и со Святым Духом. Пневматология здесь отнюдь не второстепенна, ибо для Булгакова деятельность Святого Духа является важным герменевтическим ключом.

В своем подходе к пониманию Свящ. Писания Булгаков подчеркивает, что Библия, прежде всего, написана людьми и несет на себе отпечаток личности ее составителей и времени, в котором они жили. И хотя Дух Святой озарял умы авторов библейских текстов, они тем не менее выстраивали свои мысли в соответствии с доступной им социо-лингвистической системой, выражая себя как личность в определенном историческом контексте. Для Булгакова данный антропо-исторический аспект создания Библии – «препятствие к постижению, [но] она становится прозрачна под действием Духа Божия, живущего в Церкви…»[658]. Таким образом, для понимания Библии, замутненного человеческой стороной восприятия, необходимо особое озарение. Безусловно, уделяя внимание антропо-историческим ограничениям Писания, следует подчеркнуть: Булгаков никогда не заходит так далеко, чтобы предположить, будто исторические и грамматические неясности в Библии или можно или должно разъяснить, просто ссылаясь на их богодуховность. Подобная упрощенность только приведет к злоупотреблениям в толковании библейских текстов. Тем не менее прямое вмешательство Святого Духа крайне необходимо даже в процессе исследования текста на поверхностном уровне (например, историко-повествовательном уровне), «искаженном» и «обусловленном» человеческой компонентой, участвующей в создании повествования. И далее, возможно, Булгаков предполагает, что любая деятельность экзегета, по сути, нуждается в помощи Святого Духа, и Дух Святой неизменно участвует в процессе толкования, несмотря на то, что экзегеза всегда является актом творчества человека.

По Булгакову, библейские авторы творили не только опираясь на свои знания и способности, обусловленные местом и временем, в котором они жили, но и при непосредственном участии ниспосланного Богом вдохновения. Он утверждает, что библейские авторы получили силу Божью, теургическую силу, неисчерпаемый источник озарений. Таким образом, человеческое слово было претворено благодатью Божьей, оно стало духоносным, теургическим[659]. Поскольку Дух Святой вдохновил процесс создания текста, Писание имеет религиозно-символическую природу, т. е. ему присуща религиозная реальность[660], которая превосходит непосредственный исторический социокультурный контекст. Именно религиозная реальность созидает божественную природу Библии. Человеческое слово преображается под воздействием Святого Духа. Сила Божья, вдохновившая авторов Священного Писания, – что существенно – также является для читателя и толкователя Писания «неисчерпаемым источником озарений»[661]. Идея озарения внутреннего, духовного человека Духом Божьим открывает новые возможности для толкователя в сфере распознавания и понимания божественной тайны, сокрытой в Святом Слове. Пользуясь терминологией Булгакова, присутствие этой теургии – определяемой как деяние Бога в Церкви – позволяет духовному человеку понимать Писание и на уровне «буквы» (historia), и на уровне «тайны» или «духа» (theoria).

Доводы Булгакова становятся еще более понятными в свете его антропологии и упомянутой выше теургической концепции. Исходя из дуалистической концепции Платона о дихотомии между идеей и материей, Булгаков предлагает метафизическую гипотезу о посреднике – душе, которая передает божественную силу от Бога к человеку. Познание Бога и жизнь в соответствии с Его волей возможны, говорит Булгаков, поскольку то, что он называет «воплощением» духовных энергий, т. е. взаимодействием творческих энергий в человеке (антропоургия), и понятием теургии – также является делом Бога в человеке. Именно душа соединяет эти две реалии и позволяет осуществиться творческому союзу между человеком и Богом. Булгаков подчеркивает, что творческая способность человека является прямым отражением природы Бога. Данное антропологическое понятие происходит от дуалистической концепции о человеке, состоящем из души и тела, которая вполне естественно подводит нас к идее о том, что в наивысших проявлениях человеческого духа заложена возможность непосредственного общения с самим Духом Божьим. Она, в свою очередь, является причиной того, что кажется врожденным сознанием Бога, запечатленным в сердце каждого человека. Это сознание проистекает от живого образа Бесконечного, который живет в каждом представителе человечества.

В силу концепции о творческом посреднике, созданном по образу и подобию Божию, Булгаков далее поднимает важный вопрос о Божьем непосредственном участии и водительстве в созидательной деятельности человека, особенно эстетического и религиозного характера. Подобное непосредственное участие Бога – теургия по Булгакову. «Теургия есть действие Бога, излияние Его милующей и спасающей благодати на человека… По существу своему теургия неразрывно связана с Боговоплощением, она есть продолжающееся во времени и непрерывно совершающееся Боговоплощение, не прекращающее действие Христа в человечестве»[662]. Эта концепция теургии исторически связана с нисхождением Духа Святого в День Пятидесятницы, которое для Булгакова является истинным описанием прихода теургии – божественной силы, предназначенной для всех богоугодных практических и творческих дел. По Булгакову, теургия – действие Бога в мире, совершаемое в человеке и через человека, должна различаться от софиургии – действия человеческого, совершаемого силой Божественной софийности[663], определяемой Булгаковым как первый принцип Вселенной или всецелостность божественной творческой энергии[664]. Булгаков объединяет концепцию теургии и эпистемологию. Герменевтическая проблема интерпретации библейского текста, по Булгакову, разрешается благодаря наличию ключа к пониманию – «просвещенного духовного ока», т. е. способности человека воспринимать истинное религиозное послание. Эта способность есть дар теургической силы. «Все человеческие творческие усилия. – утверждает Булгаков, – вдохновлены Святым Духом»[665]. Библейская экзегеза является божественно-человеческим делом, основанным на синергии водительства Святого Духа и творчества православного экзегета. Интерпретация Священного Писания возможна в смысле синтеза человеческих творческих усилий под водительством Святого Духа.

Таким образом, по Булгакову, человек должен подчинить себя и свои экзегетические навыки водительству Святого Духа, чтобы его старания могли принести полезные плоды к созиданию Церкви как Тела Христа. Без водительства Святого Духа человек, сильный в истинах научных, который использует современные научные методы любого вида, может обнаружить только поверхностный смысл Священного Писания.

Анализируя библейскую герменевтику Булгакова, следует учитывать, что она объединена с авторитетом церковного Предания как ключа к пониманию Библии. Следует заметить, что Булгаков присоединяется к пониманию богодухновенности как внутреннего качества Св. Писания, присущего библейским книгам (efficacitas), качества абсолютно необходимого для канонизации[666]. Тем не менее он полагает, что это внутреннее качество настолько значимо и весомо, что каждый отдельный читатель Библии не способен понимать или выносить суждения относительно всех ее достоинств. Только Церковь в целом обладает широтой возможностей исследования и закрепления канона Св. Писания, а также передачи его верного понимания последующим поколениям. Как пишет сам Булгаков, «Библию дала Церковь через Предание…»[667]. Поскольку именно Церковь отобрала богодухновенные писания и с самого начала провела различие между каноническими и второканоническими книгами, только Церковь обладает Библией в целом. Следовательно, интерпретация Библии – целиком дело Церкви, а не отдельных толкователей или узкой группы экзегетов. В этом контексте Булгаков признает взаимозависимость Писания и Предания и на ее основе дает довольно сложное пояснение того, как это действует. Во-первых, Предание основано на Библии. Именно Библия служит контролирующим фактором, обусловливающим содержание Предания. По Булгакову, «можно сказать, что в Свящ. Предании не может содержаться что-либо, что прямо противоречило бы Свящ. Писанию, но в нем получают развитие зерна, имеющиеся в Свящ. Писании». Во-вторых, хотя Предание и не может противоречить Писанию, оно тем не менее не ограничено его рамками, ибо в Предании зерна, посеянные в Писании, достигли полноты зрелости. «Если [Писание] зерно, то Предание есть нива, растущая на поле человеческой истории»[668]. Библия передает основные христианские доктрины, а Преданию предоставлено право развить их и внедрить их смысл во все сферы человеческого бытия. Этим Предание создает более полную и завершенную картину смыслового значения священного текста. Принимая во внимание вышесказанное, можно яснее понять суть утверждения Булгакова, что «в Предании заключается “гносеология” Слова Божия, его формальный авторитет»[669].

Тем не менее важно осознавать, о каком именно понимании ведет речь Булгаков, говоря о месте Предания в герменевтическом толковании Писания. Когда Булгаков пишет о Предании как средстве понимания Св. Писания, он различает непосредственное понимание Библии, полученное «из первых рук», и посредственное понимание Писания, выстраивающееся, когда «истины и Слова Божии воспринимаются не прямо из Библии, но из богослужебных текстов, изображений, проповеди и т. п.»[670]. Предание также, несомненно, может оказывать значительную помощь в формировании общепринятого понимания слова Божьего, но Булгаков не ограничивает Предание только этими рамками. По-видимому, церковное Предание оказывает наибольшее влияние на передачу непосредственного понимания того, что Писание означало для его авторов и первых читателей, и каков его смысл с точки зрения экклезиологии и богословия.

Формулировка Предания, данная Булгаковым, вновь помогает более ясно увидеть общий подход в его герменевтике. Для него церковное Предание – общепринятая форма сохранения учения Церкви. «Предание есть живая память Церкви, которая содержит истинное учение, как оно раскрывается в ее истории»[671]. Авторитет Предания зиждется на том факте, что оно унифицировано, непрерывно и живо. В этом смысле оно является аналогом самой Церкви. Подобно Церкви, оно – живой организм, несущий свет истины, и в то же время выражающий себя в различных формах на протяжении истории. С одной стороны, Предание неисчерпаемо; с другой стороны, оно фиксировано и ограничено. Поскольку Писание – хранилище всей Церкви, Предание также не может представлять взгляды только отдельно взятого человека или узкого круга людей, входящих в нее. Это само коллективно выраженное воплощение разума Церкви. И хотя Булгаков утверждает, что православным верующим не стоит пренебрегать результатами самостоятельного изучения Библии, он увещевает их всегда проверять полученные результаты в свете Предания и церковной догматики. Конечно, Булгаков и сам не остался безгрешен в своем употреблении Библии, идущем вразрез с ортодоксальными догматическими формулировками понимания Бога[672].

Рассматривая Церковь как божественный институт по природе и происхождению, Булгаков подчеркивает, что истолкование божественного вообще и Священного Писания в частности принадлежит исключительно Церкви. По сути, вступление в истинный диалог со Словом Божьим, как это видит Булгаков, возможно лишь в лоне Церкви, ибо данный диалог подразумевает принадлежность человека к Церкви посредством исповедания веры, крещения и участия в таинстве евхаристии. Булгаков утверждает, что Слово Божье можно осмыслить во всей его полноте только в православном храме, в церковном единении, «где чтение Слова Божия предшествуется особой молитвой об “услышании” его, об отверзении очей духовных»[673]. Поскольку раскрытие и понимание Слова Божьего происходит лишь в Церкви, то само собой разумеется, что православный храм в совокупности с доктриной Церкви – «герменевтическое пространство», где Слова Бога звучат наиболее действенно. Каждый почитающий Бога православный может, таким образом, различать истинный смысл Писания, если он или она принимает Писание как таковое из рук Церкви, которая говорит через Священное Писание[674]. По мнению Булгакова, литургическое чтение Священного Писания, особенно чтение евангельских историй, «получает силу события», т. е. читаемое духовно происходит в Церкви[675]. При общем чтении Священного Писания во время богослужения происходит молитвенное переживание истин божественного откровения в его новозаветной полноте или в его ветхозаветном прообразе.

По Булгакову, у читателя Библии не отнимается возможность получения непосредственного мистического откровения; тем не менее поскольку Христос – живое Слово – прежде всего явил себя Церкви и пребывает в ней посредством Духа Святого, Церковь становится основополагающим контекстом для истинного понимания Писания. С точки зрения Булгакова, отдельный христианин не является автономной единицей. Отдельный человек – уникальный носитель образа Божьего, и каждому индивидууму присущи определенные взгляды и убеждения, но в лоне Православной Церкви этот человек не может придерживаться верований и библейских толкований, противоречащих учению Церкви[676].

Герменевтическая теория Булгакова предполагает сложный набор взаимосвязей, которые сообразовывают общую церковную традицию и индивидуальное мистическое переживание. Эти предпосылки становятся еще более очевидными при анализе его антропологической концепции целостности человека, которую можно отнести к экзистенциональному герменевтическому принципу. И хотя концепция Булгакова заявляет о значимости индивидуума, она связывает отдельного человека с Церковью и нацией, в которой группы людей рассматриваются как часть целого. Данная идея допускает, что индивидуум может реализовать свой человеческий потенциал только в согласии с учением Церкви. Православная антропология подчеркивает понимание цельности человека с точки зрения связей с другими людьми в обществе, а не с точки зрения изоляции человека от его или ее естественного социального и духовного контекста. Булгаков подчеркивает понимание индивидуума с точки зрения целого – всего тела верующих-христиан, духовенства и мирян, уполномоченных Духом действовать как единое целое, но, однако, не отрицает полностью значимости человека как индивидуальности. Это и составляет антропологическую концепцию православия.

Как замечено ранее, Булгаков говорит о личной встрече со Словом Божьим и индивидуальном понимании его смысла. Православные читатели Библии могут сами исследовать Слово Божье и применять Писание к своей жизни, сообразуясь с тем, что оно говорит им. Однако концепция личной встречи со Словом Божьим не подразумевает только лишь индивидуальное понимание; она выступает за «экклезиологическое понимание», потому что «личная встреча возможна только в духовном единении с Церковью»[677]. Как говорилось выше, мышление Булгакова обусловлено православной экклезиологической концепцией Тела Христова и ее антропологией целостности человека, условием, при котором индивидуум помещается в контекст Церкви, общества, нации и всего человечества. Поэтому неудивительно высказывание Булгакова: «Лично от себя опознать Слово Божие как таковое есть противоречивая идея, род круглого квадрата, ибо это означает, себя выделив из всего человечества, из всего творения, поставить в непосредственные отношения к Богу, который учит обращаться к Нему не “Отче Мой”, но “Отче Наш”, вводя тем самым всякое человеческое я в соборное мы»[678]. Выдвигая данный аргумент как часть более общей концепции, включающей в себя взаимоотношения между Церковью и Преданием, Булгаков убедительно говорит об очевидном одобрении православием экклезиологического способа библейского толкования. Данное суждение очень важно для понимания того, что корпоративный элемент играет решающую роль в герменевтике Булгакова.

Булгаков ставит под сомнение обычную практику подчинения критических методов, применяемых в литературоведческой и исторической науке, тому, что традиционно общепринято в Церкви, – практику, которой столь часто придается особое значение экзегетами Русской православной церкви. Он решительно утверждает, что «Церковь не только не преграждает пути изучению Слова Божия всеми доступными способами, в частности современными средствами научной критики, но и не предрешает наперед выводов этой критики, при условии, если остается нерушимым благоговейное отношение к священному тексту как Слову Божию, и, так сказать, метод благоговения остается непревзойден методом научного сомнения»[679].

Библия, по Булгакову, – это «Книга книг, вечный Символ, раскрывающийся только вере, только молитве, только благоговению». По Булгакову, метафизическая сторона Библии становится решающей в ее эпистемологическом анализе. С одной стороны, двоякая природа Библии, с точки зрения Булгакова, предполагает, что, хотя определенный уровень понимания Писания может быть достигнут «человеком без веры», его истинное значение откроется только человеку набожному. С другой стороны, поскольку Библия отличается от других книг в силу ее богодухновенности, требуется четкий герменевтический подход для выявления ее истинного смысла. В противовес подходу к Писанию методом неверия (что применительно к иным литературным трудам), Булгаков выдвигает метод благоговения. Данный подход, с его точки зрения, абсолютно необходим, если мы хотим прикоснуться к духовным богатствам, сокрытым в Слове Божьем, и понять их[680].

Итак, Булгаков формулирует принцип, по которому истинная религия и истинная библейская наука, разграничивая сферу своей компетентности, никогда не должны входить друг с другом в противоречие. Если такое противоречие получается, то это значит, что и религия и библейско-критическая наука со своими принципами превратилась в псевдорелигию или псевдонауку.

Поскольку для Булгакова «глубина содержания Слова Божия бесконечна и совершенно неизмерима с глубиной человеческих книг», в отношении чтения Священного Писания можно выделить два или три уровня: буквальный, к которому применимо научное исследование; аллегорический, со скрытым смыслом, который все же различим человеческим разумом без непосредственного участия Бога; и подлинно сокрытый или мистический, который раскрывается только благодаря божественному озарению, нисходящему на читателя[681]. Таким образом, все сокровища духовного смысла Библии, в конечном итоге, доступны только верным христианам с богатым духовным опытом[682].

Булгаков выступает против научно-критического исследования, превышающего надлежащие ограничения. Он справедливо утверждает, что экклезиологические принципы толкования заранее догматически обуславливают любую экзегезу [683]. Безусловное согласие с церковной догмой с ее главным акцентом на трансцендентном Боге, сверхъестественным образом участвующем в жизни человечества, должно быть основным критерием для толкователя, развивающего единство между научным исследованием Библии и верностью церковной традиции. Герменевтика Булгакова основывается на факте откровения Бога в истории человечества. Следовательно, понимание как таковое носит религиозный и исторический характер. Св. Писание подлежит изучению с очень многих религиозных перспектив: например, канонической, литургической, гомилетической, пасты-реологической, филологической, историко-археологической, богословско-догматической. Конечно, богословско-догматическая сторона является преимущественной перед всеми другими.

* * *

Верное понимание герменевтической теории Булгакова искажается, если любой из руководящих принципов обособляется и его значение либо завышается, либо занижается по отношению к другим. Принципы его герменевтической теории одновременно взаимозависимы и комплементарны; их можно обобщить следующим образом: во-первых, текст Писания есть выражение мыслей Бога и людей, и толкователи должны пытаться поместить себя в «рамки» авторов (авторами литературных текстов здесь выступают и Святой Дух и люди), чтобы пережить творческий обмен с текстом, ведущий к пониманию. Во-вторых, истинное понимание Писания возможно только в лоне Церкви, поскольку именно там пребывает Дух Божий, и только Он дарует духовное понимание слова. В-третьих, поскольку Церковь и традиция едины и Писание неотделимо от Церкви, следовательно, истинное понимание Писания возможно только в Теле Христовом (Церкви) в соответствии с Преданием. И наконец, в-четвертых, поскольку тело Церкви есть «герменевтическое пространство», где открывается Слово Божье, коллективное суждение Церкви превосходит по значимости выводы отдельного исследователя в его понимании Божьего откровения.

Сформулированные Булгаковым герменевтические принципы, безусловно, не представляют собой исчерпывающую картину его собственного подхода и подхода Православной церкви к пониманию Библии. И все же именно эти принципы лежат в основе православной герменевтики, и, поскольку они формируют ее базу, всякий желающий постичь подход восточного православия к изучению Библии, должен ясно усвоить их.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.