64

64

До чего же наивны — порой считающиеся серьезными учеными — исследователи некоторых специфических аспектов фольклора. Вот академик Н.И. Толстой подчеркивает важность классификации заговоров и заклинаний: «Результаты эти… могут быть использованы в качестве исходного материала для последующих операций — для внутренней реконструкции славянской духовной культуры» [143]. Такая реконструкция — это возобновление практики разговора с бесами. Понимает это академик или нет? Рано или поздно, завершив «реконструкцию», пытливый исследователь захочет применить заклинание на практике. А желание, проявление свободной воли, направленной в ад (даже по незнанию), — это как раз то, что и нужно рогатому. В смертельной опасности оказывается тогда душа такого ученого. Ему ведь неведомо, что в арсенале демона — какое угодно количество чаще всего бессмысленной абракадабры, а вот желающих ее произнести с определенной целью, целью контакта, бесу всегда не хватает. И вот исследователь записывает за бабушками и шаманами… А те в обычном состоянии даже и воспроизвести всю жизнь повторяемые тексты не могут, только в трансе. Это ни о чем не говорит этнографу? А не задумывается ли он, выискивая передаваемые из поколения в поколение тексты, откуда взялся самый первый из них? И не удивляется ли, когда новые такие тексты рождаются у него на глазах. Вот он записывает за женщиной-шаманом: «А иногда бывает такое, что я пишу… Я получаю какое-то сообщение, то есть я пишу на бумаге иероглифы, а потом сама для себя их прочитываю — то есть я… сама для себя знаю, что там написано.

— Пишите вы это в особом состоянии, когда рука как бы произвольно делает это сама?

— Да, рука произвольно пишет…»

В психиатрии автописьмо называется синдромом Кандинского — Клерамбо. А в православной традиции — симптомом забесовления.