Глава 1 Знатный род

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Знатный род

К сожалению, Павел не проливает никакого света на свое происхождение и семейное окружение: в его глазах важно только его иудейство, и притом самое несомненное[24]. Однако намеки в «Посланиях» свидетельствуют о значительности его семьи: у Павла были родственники повсюду: и на Сицилии, и в Македонии, и в Иерусалиме, и в Риме… Таким образом, вырисовывается портрет иудея, принадлежащего к диаспоре, введенной его соплеменниками со времени его рождения в систему деятельности я торговли в международном масштабе.

Другой источник, которому можно довериться, — это автор «Деяний», приписывающий Павлу знатное происхождение: он — гражданин своего родного города Тарса и римский гражданин, а значит, гражданин мира[25]. Это утверждение иногда ставится под сомнение. Проанализируем его путем сопоставления современных документальных данных.

Римский подданный

По праву рождения Павел входит в элиту Империи, состоящую из четырех-пяти миллионов римских граждан[26]. Такое преимущество на Востоке значило гораздо больше, чем на Западе, так как еще до нашей эры итальянцы завоевали страны Востока и расчетливо присоединили их к областям, где римское подданство давалось в исключительных случаях: среди членов афинского совета, которые являлись муниципальной элитой, только шесть процентов добились получения римского подданства в первом столетии. Подданство было огромным преимуществом, так как не было «второстепенных» римских граждан: римский подданный, который по личному статусу сразу же получал судебные и налоговые ручательства, признанные во всей Империи, и право участвовать в общественной жизни, приезжая в Рим, не имел ничего общего с такими «добившимися успеха римлянами», как вольноотпущенники и сыновья вольноотпущенников, которые были ограничены в свободе передвижения и не имели права участвовать в политической жизни Империи в двух-трех поколениях[27].

Чтобы правильно оценить знатность рода Павла, его нужно сравнить с родами его иудейских соотечественников или жителей той же области, получивших римское гражданство к становлению Империи: среди них были князья, такие как Героды, и разумеется, больше всего документы говорят именно о них[28]. Но был также класс гораздо более скромный: владельцы кораблей и все те, кто отличился в римской армии, — для этих последних гражданские войны представляли удачную возможность повышения в чине в продолжение всего первого века до нашей эры[29]. Было большое число артистов и литераторов[30], а также деловые люди, главным образом с Помпеи, получившие подданство за их предприимчивость, а не за несение военной службы. И хотя восточные народы, и иудеи в том числе, не были исключены из этой интеграционной политики, возвышение Герода вызвало в свое время много волнений в Риме[31]. Позже, в первом веке, станет известно об иудействе С. Юлиев и на Востоке и в Риме[32].

Среди иудеев некоторые имели статус рабов. В Риме, в правление Августа, отдельные римские подданные иудеи являлись потомками военнопленных, покоренных и переселенных в столицу между 63 и 37 годами; затем они стали вольноотпущенниками и были вписаны в род, чтобы на них мог распространяться хлебный закон. По прошествии какого-то времени воспоминание об их рабском происхождении исчезало, и их потомки приобщались к полноценному гражданскому сословию. Еще был достаточно распространенный способ стать римским гражданином, зарегистрировавшись в колонии или поступив на военную службу, и получить подданство на основании акта главнокомандующего о даровании данной привилегии[33].

Волнения, случившиеся в Тарсе после захвата власти Октавием Августом в 31 году, вероятно, могли послужить причиной возвышения местного рода, который тогда оказал ценную поддержку римским властям или приверженцам Августа. Жители разделились между Октавием и Антонием, и посланным из Рима посредникам с огромным трудом удалось утихомирить народ, который подвергался тираническим нападениям под предводительством Тиберия еще до 17 года[34].

Тот, кого мы знаем под латинским именем Павел, родился в беспокойном городке, приблизительно в 15 году (во время его обращения, в 34 году[35], он был «молод», значит, ему было около двадцати). По праву рождения он являлся полноценным римским гражданином с tria nomina (тремя именами): имя, дополнительное имя и прозвище.

Вряд ли когда-нибудь будет установлена фамилия рода Павла или даже его имя, которое не было односложным и состояло обычно из первого и дополнительного имени. Имеющиеся на настоящий момент документы указывают только на одно дополнительное имя — Юлий, дарованное в качестве привилегии жителям Тарса в первом столетии нашей эры Цезарем Октавием Августом или Тиберием[36]. Но из этого не стоит делать поспешных заключений, поскольку было также вполне обычным, что подданный брал дополнительным именем имя правителя, к которому имел расположение и который, вероятно, был ему более симпатичен, чем император: так, например, имя Марка Тулиуса (Тулия) непосредственно воскрешает в памяти проконсульство Цицерона в одной из областей. С конца республиканского правления и до времен правления Клавдия каждый новый гражданин мог выбрать имя знатного лица или правителя, который был посредником в Риме, чтобы облегчить демарии[37]. Дополнительное имя Павла могло быть взято из какой-либо фамилии, распространенной в любом из центров римской цивилизации: в центре политической власти на Кипре или на Сицилии; имя известного в Риме литератора или колониста Антиохии Писидийской[38]. Жители восточных стран, имеющие римское гражданство, но не обладавшие большим весом в обществе, принимали малоизвестные дополнительные имена, которые принадлежали местным деятелям.

Человек со странностями или иностранец?

Родившись римским гражданином, Павел мог быть «как у себя дома» во всей Империи и ощущать себя в безопасности повсюду. Римское гражданство, которое определяло права и обязанности своих подданных очень точно, действовало в качестве замечательного охранного свидетельства, принудительно обязывающего власть повсеместно проводить политику уважения достоинства римских граждан.

Однако Павел, по его собственному признанию, много раз подвергался позорным наказаниям[39]. Это противоречит и ставит под сомнение то, что написано в «Деяниях»[40]. Может быть, Павел не имел римского гражданства, как было известно из древности? Сам он никогда не произносил свои tria nomina гражданина, а подписывался всегда прозвищем Павел, тогда как римлянин подписался бы настоящим именем. Автор «Деяний» мог «варьировать» таким персонажем, как иудей диаспоры, более или менее приобщившийся к римской культуре, который латинизировал свое древнееврейское имя Савл (Saoulos)[41], изменив его на Павел (Paulus).

Но можно посмотреть и с другой стороны: ведь Павел не был единственным, кто не мог заставить признать свой статус и привилегии. Доказать свою принадлежность к определенной социальной группе — одна из самых трудноразрешимых проблем, стоящих перед древним путешественником, так как у него не было ни документов, удостоверяющих личность, ни паспорта; получение гражданства регистрировалось в специальных конторах только начиная с правления Марка Аврелия, и местные порядки сильно искажали муниципальную структуру и методы правительственного анкетирования[42]. Поэтому было так важно иметь ручательство местных родственников, которые могли подтвердить статус прибывшего и сопровождающих его лиц: гражданство Павла не вызывало споров в Иерусалиме, где он жил и где его семья была хорошо известна. Таким образом, версия «Деяний» остается абсолютно правдоподобной и последовательной.

При отсутствии поручителей признание римского гражданства зависело от мнения жителей улицы и стражей порядка. Нужно было обладать соответствующим внешним видом, манерой поведения, нравами… Павел, разумеется, был римским гражданином, но у него не было той походки, какую обычно ожидали от привилегированных особ, был темный цвет лица — почему его внешне могли принять за египтянина; он не носил тогу; был бородат, а известно, что в ту эпоху было принято брить лицо[43]; не чтил римских богов. Все это вызывало презрение. Но сам он чувствовал себя вполне римским гражданином: лучшее доказательство его статуса, хотя и косвенное, откроется нам в самом замысле первых путешествий и дальновидности. Павел хотел отправиться с миссией сначала в римские общины Востока, значит, он сознавал преимущества, предоставляемые той средой, так как уверовавшие в Христа иудеи были не слишком уважаемы как греческим населением, так и местными властями[44].

Семья

Этот римский гражданин родился в чистокровной и ортодоксальной еврейской семье.

Он был еврей от евреев и по линии отца и по линии матери, и упорно утверждал это, так как смешанные браки были не редкость в кругу диаспоры[45]. Его отец принадлежал к роду Бениаминову и, разумеется, мать тоже, так как по закону было положено жениться по принадлежности к своему роду. Семья Павла должна была иметь корни по всему северу Галилеи, в Гискале[46].

Его родители были верны традициям. Они дали своему сыну имя Саула — великого человека Бениаминова рода, основателя царства и победоносного воина, жившего в девятом веке[47]: его история сохранялась в памяти потомков. Выбор имени всегда имел большое значение в семитской среде. Он заключал в себе важную реальность укрепления последующих поколений: новорожденному присваивали имя умершего, прожившего исключительную жизнь, чтобы он стал равным ему и заместил его. Выбор этого царского имени был настолько исключительным, что почти никого не нарекали таким именем в диаспоре, без сомнения, потому, что правление Саула закончилось неблагополучно, и воспоминание о нем меркло перед подвигами Давида, его преемника. Кроме того, это имя плохо звучит на греческом, по крайней мере, в греческой форме Saoulos, которая именно и использовалась автором «Деяний»[48]. Это имя ассоциируется с беспечностью и поведением баловня, если не сказать больше.

Но у отца, назвавшего своего сына Савл, были определенные соображения. Царь Саул прославился в сражении с идумеями — народом, из которого произошла династия Ирода, и который, на момент рождения Павла правил в Иудее и в одной из частей Палестины[49] Речь идет о династии узурпаторов, чьи происхождение и методы правления вызывали сильное негодование в среде древней аристократии и среди фарисеев[50]. Трудно не увидеть здесь причинно-следственную связь. Так постепенно выявляется из потаенных уголков истории силуэт отца Павла, убежденного националиста и ревностного фарисея.

Фарисей, сын фарисея

Павел настаивал на своем фарисейском происхождении. Всю жизнь он подчеркивал неизменную привязанность к этой иудейской секте и абсолютную связь со всей ее школой[51], в то время как другие его современники пускались, как греки, на поиски знаний и опыта, прежде чем пристать к какой-либо идейной школе[52]. Как говорит автор «Деяний», Павел был вполне сыном своего отца.

Итак, Павел родился в образованной семье. Фарисейская школа стала классом писарей и знатоков толкования Библии, которые во втором столетии до нашей эры отделились от группы священников-традиционалистов, когда те стали обращаться к древнегреческой культуре[53]. Писари с тех пор утверждали, что обладать правом преподавать закон может не только сословие священников, но и всякий мужчина, способный подлинно толковать Библию и священные Предания. В своих отношениях с общинами верующих Павел хотел утвердиться, как один из таких «толкователей», чья роль, как он всегда утверждал, имеет первостепенную важность[54].

В иудейском обществе того времени[55] фарисейская школа объединяла новых людей, свободных от тяжеловесности и предрассудков древней аристократии, людей, которые отличались от «местного народа» своими знаниями, желанием всякий день жить по божественным заветам, своей потребностью воплощать Закон в его чистоте и ортодоксальности. Это были «праведники», они были «сведущие», «обособленные», объединившиеся в небольшие группы «безупречных». Если «фарисей» — то же самое, что «толкователь», не произошел ли этот термин от корня, имеющего сразу два значения: «разделять» и «пояснять»?

Образ жизни фарисеев сильно отличался от образа жизни совершенно эллинизированного двора Геродов и от образа жизни знаменитостей и священников высокого ранга, подчеркнуто торжественных, сформировавших партию саддукеев[56]. Члены фарисейской секты происходили в основном из римского среднего класса, из ремесленников и торговцев. Называвшиеся «чистыми», они были деятельными людьми, считавшими профессиональные занятия необходимым элементом равновесия в жизни мыслителя. Они объединялись под руководством «учителя» — раввина или «didascale» по-гречески — чтобы лучше воплотить свое стремление к нравственному и священнодейственному совершенствованию.

Однако круг фарисеев не был закрытым обществом. Большинство наставников заботилось о том, чтобы правила обрядовой чистоты выполнялись без излишней строгости, они старались упростить и согласовать религиозную жизнь своих современников с общественной жизнью с помощью толкования и распространения устных преданий. Звание фарисея звучит в Евангелиях как нарицательное за их формализм, а также потому, что в глазах Кумранской общины фарисеи выглядели как «искатели льгот». Являлась ли их школа уже тогда компромиссным вариантом среди разнообразных направлений иудаизма? Возможно… Они особенно выигрывали от идеи универсальности спасения, о котором говорили некоторые пророки. Одна из главных мыслей фарисейства заключалась в утверждении, что божественное откровение обращено ко всем и к каждому в отдельности, а не только к священникам, и, в конечном счете, у каждого есть призвание к святости.

Фарисейское движение в большей или меньшей степени переживало свои экзистенциальные противоречия. Оно предполагало универсальность спасения, и в то же время в отдельных его группах динамично развивалось стремление к идеалу святости, побуждающее отделяться от грешников. Оно не стало, однако, самым активным элементом иудейского общества, столь раздробленного и разобщенного в начале нашей эры. Будучи малочисленны (около 6 000), фарисеи тем не менее основали идейное движение и партию, которые существенно влияли на общественную жизнь, несмотря на значительные разногласия в своих рядах.

Сын фарисея, Савл, был обрезан на восьмой день, как требовал обычай. Может быть, он был посвящен Богу, как назорей: некоторые в Иерусалиме так и думали, поскольку он сам говорил, что был призван к Богу «от груди матери» — эти слова обычно употребляли в отношении посвященных детей[57]. Это предполагало некоторые особенности, связанные с приемом пищи и ношением одежды, которые могли производить впечатление странностей Павла, как иногда казалось римлянам и грекам, с которыми он встречался.

Преимущество эмиграции

Павел не принадлежал ни к одной из огромных семей, происходивших из священнического сословия и гамонейской аристократии, которые так гордились своими генеалогиями, старательно сохраненными и переданными. Он никогда не называл имен отца и деда, тогда как ссылка на родственников до трех поколений была привычным делом для знатных особ[58]; биографам так и не удалось восстановить его родственной связи до старцев, как она была составлена для Иисуса и его родителей[59]. Семья Савла, прославившись незадолго до середины первого столетия до нашей эры, должна была извлечь выгоду из своего вступления в фарисейство, когда древний Совет (Синедрион) стал доступен для некоторых из этих толкователей Торы.

В обществе, распределявшем привилегии по рождению, Савл по происхождению занимал не очень высокое положение, что пытался компенсировать всеми возможными способами: он сглаживал невысокое положение своей семьи, акцентируя внимание на чистоте своей крови, и часто провозглашал себя «семенем Авраама» и «потомком Иакова»[60], что можно рассматривать, как попытку приобщиться к Патриархам и желание прославиться в диаспоре у новообращенных.

Эмиграция была преимуществом для этой скромной семьи[61]. К рождению Савла их род был рассеян в районе между Ближним Востоком, Грецией и Римом по ветви Виа Эгнатии, пересекающей Балканы к Италии, и в Кенхрее (восточная гавань в городе Коринфе) — коринфском порту, где по перешейку проходили восточные корабли, чтобы попасть в Адриатику[62]. Согласно «Деяниям» отец Савла был жителем Тарса Киликийского[63], о чем косвенно свидетельствует жизненный путь апостола, ведь его первое апостольское поручение было для областей Сирии и Киликии[64]. Являясь одним из международных центров торговли, Таре располагался на перекрестке торговых путей между семитским народом, жителями Анатолийского плоскогорья, греческих городов и островов, а по другую сторону — жителями Европы и Египта. Местонахождение города было весьма благоприятным: расположившийся недалеко от железных шахт Тира и областей, где производилась шерсть, он стал основателем очень древнего — перехода, соединяющего Ефес и Сирию через порты Киликии, и, таким образом, конец морского пути обозначал для города прибытие египетского льна и зерна, так как корабли легко поднимались по Кидну[65], который проходил через Таре. В римскую эпоху текстильное ремесло было особенно развито, как и торговля тканями, шерстью и льном. А перевозки ароматических веществ были важны не меньше, чем торговля винами, на которой, кроме прочего, специализировалась Киликия: некоторые иудеи посвятили изготовлению вин свою жизнь[66].

Весь род Павла подвергался влиянию древнегреческой культуры, хотя и в различной степени. Некоторые родственники Савла довольствовались тем, что просто перевели свои иудейские имена на греческий: так, имя Sosipatros (или Sopatros) соответствовало иудейскому Shem Adon, составленному из «Nom» («Имя») и «Seigneur» («Бог»), a Jason — Joshua (Джошуа — Иисус). Другие брали латинские имена, как Лкщий Кенхрейский, что тогда было модно в среде провинциальной процветающей буржуазии. Что же касается имен Андрон и Герод, лишенных всякого религиозного значения, то они вызывают в памяти, во-первых, греческие предания, а во-вторых, политические симпатии[67]. Некоторые родственники фарисея Савла были сторонниками Геродов: их семья не была сплоченной.

Если говорить, в частности, об отце Савла, то греческое влияние на него было достаточно сильным, чтобы он мог иметь нрав жителя города Тарса в эпоху, когда политическая интеграция была следствием адаптации к чужой культуре. Так что картина, данная в «Деяниях» вполне логична: известно, что текстильные ремесленники и предприниматели, которые обеспечивали городу процветание, имели статус граждан в конце первого столетия[68].

То, что Савл родился в семье текстильщиков, является наиболее правдоподобным предположением, которое основывается на трех совпадающих примечаниях в книге «Деяний». Во время своих путешествий он совершенно естественно и очень легко вступал в отношения с ремесленниками и перевозчиками текстиля, с торговцами пурпура в Филиппах, с ткачами в Коринфе, с красильщиками и торговцами шерстью в Ефесе[69]. Свое первое самостоятельное путешествие он предпринял по Анатолийскому плоскогорью, где проходил хорошо известный торговый путь и где можно было встретить ремесленников и торговцев из Тарса, пересекающих Ликаонию по дороге в Каппадокию для покупки шерсти исключительного качества, которую вырабатывали в этих местах[70]. Сам Павел во время долгого пребывания в пути проявлял знания в текстильном деле: разумеется, это была профессия, которой он обучался с детства, в семейном кругу, в соответствии с законом, неукоснительно соблюдаемым фарисеями и предписывающим родителям обучать своих сыновей какому-нибудь ремеслу[71].

Семья ремесленников? Конечно, работа с шерстью и льном все еще была широко распространена, как домашнее дело, и торговля излишками почти не давала возможности скопить такое состояние, какое могли сколотить торговцы пурпуром и шелковыми тканями. Кроме того, в зрелом возрасте сам Павел описывает себя, как вполне заурядного человека и трудолюбца, который тяготел скорее к мастерской ремесленника, чем к чистой торговле. Впрочем, он был не вполне прав, потому что в случае захода в порт на зимнюю стоянку торговцы дальних следований, вовлеченные в наиболее выгодные перевозки, должны были трудиться, как простые рабочие или продавцы в розницу.

На самом деле влиятельная среда текстильщиков крайне разнородна: это наглядно проявится в Кори-косе — городе, возникшем неподалеку от Тарса несколько веков спустя[72]. Качество шерсти и особенно льна зависело от того, изготавливалась ли продукция для местного рынка (из шероховатой «власяницы») или на вывоз. Существовало производство роскошных тканей: бархата, ткани с вышивкой и, конечно же, тонкого батиста, искусных изготовителей которого в Тарсе было много. Во все времена в делах, связанных с торговлей, обработкой и перераспределением материалов, а также деятельностью, требующей связей торговцев Тарса с анатолийскими районами и портами, неизменно присутствовали иудеи[73]. Во времена Поздней Римской империи иудейский торговец льном ездил от Тарса до палестинской стороны и обратно; некоторые добирались из Египта до Эгейских островов. Павел не был знаком с Египтом, но он уверенно чувствовал себя в Тире и на островах; он непринужденно общался с погонщиками верблюдов, пересекающими Анатолию, а также с теми, кто держал свой путь к оазису Дамаска.

О пользе иметь родителей

Все это позволяет представить себе богатеющую иудейскую семью, похожую на семью Филона из Александрии, современника Павла, чьи родители также сумели добиться римского подданства[74]. Некоторые члены этих семей сопровождаюли товар, тогда как другие содержали лавочки, размещенные на торговых площадях. Эта одновременно семейная и экономическая система по кровному родству позволяла клану развивать свою деятельность в широком масштабе под видом предприятия с многочисленными филиалами, находящимися в ведении «родителей»[75].

Павел рос в среде, где общность деловых и семейных интересов играла большую роль и оказала на него сильное влияние. Всю жизнь он был верен идеалу «сотрудничества», который воодушевлял цеховые организации торговцев, особенно в Тарсе[76]. Во время своих путешествий он повсюду поддерживал отношения с «родственниками» (syngeneis), то есть с теми, кого можно считать родней в широком смысле. Такой тип семьи мог не только развить склонность к путешествиям и стимулировать ее профессиональными соображениями, но также поощрять эту склонность тем, что syngeneis предписывала выполнять долг гостеприимства и помощи проезжающему родственнику: ему давали приют и приглашали на традиционные праздники, где регулярно собирались иноземные путники одного происхождения[77]. Родовая солидарность могла выражаться по-разному: западная традиция объясняет, почему Акила, который принял Павла в Коринфе и Ефесе, остался верен ему до конца — он тоже принадлежал к роду Бениамина.

Павлу повезло родиться в среде незамкнутой и устойчивой одновременно. Незамкнутой, потому что перед его родственниками были открыты мировые перспективы. И устойчивой в том смысле, что очень прочные, сознательно поддерживаемые родственные связи пресекали всякое искушение разделиться и рассредоточиться. Гордость своим библейским прошлым и фарисейская вера могли весьма упрочиться в такой семье диаспоры.

Родня

Вполне очевидно: Савл не был единственным ребенком. По крайней мере, одна из его сестер достигла совершеннолетия к его рождению. В замужестве, уже будучи матерью семейства, она сохранит привязанность к своему брату: по свидетельству автора «Деяний» именно ее сын предупредит римские власти о готовящемся заговоре против Павла и посетит своего дядю в тюрьме. Однако нельзя утверждать, что эта ветвь семейства проживала в иудейской столице, так как вмешательство племянника произошло во время праздника Пятидесятницы, когда в Храме собрались паломники, пришедшие со всей Палестины и даже диаспоры. Этот племянник римского гражданина не столкнулся тогда с трудностями в получении аудиенции у служащих, которые обладали нужными полномочиями: Петр и другие ученики не смогли с такой же легкостью добиться этого во время суда над Иисусом…[78]

Павел называл себя также «братом» человека с латинским прозвищем Руф[79], жившим в Риме в 55 году со своей матерью, которая «также и моя мать»[80]. Очень распространенное имя Руф может являться романизированным иудейским именем Reuben[81]. Было в порядке вещей видеть в таком строго избирательном «братстве» «родство», хотя общественные отношения, предполагающие такой вид связей, не соответствовали положению странствующего миссионера, бездомного и без регулярных доходов: в таких случаях чаще упоминалось об одиноких женщинах, которые доверялись мужчинам, могущим взять их в прислуги, — таковы отношения Марии с Иоанном[82] — а у той женщины был сын, с которым она жила.

Положение усложняется по мере того, как в формах речи появляются различия между понятиями братьев кровных и братьев единоутробных[83]. Эти уточнения стали уместными в эпоху, когда повторные замужества вдов считались совершенно необходимыми, если они не имели сыновей, которые могли бы заботиться о них. Обиходное выражение Павла, дающее определение такой женщине, может показаться очень сложным, но для греческой среды оно весьма характерно: это выражение очень воспитанного человека, который никогда не будет на людях называть по имени достойную женщину, а назовет ее не иначе, как «девица», «супруга» или «мать»[84]. Наконец, Павел обращает особенное внимание на Руфа, «призванного в Господе», как он говорит, что несколько схоже с его определением самого себя: как «призванного по Благодати от груди матери». Все это не исключает предположения, что Павел мог очень рано потерять отца — по крайней мере, до начала его общественной жизни, что объяснило бы умолчание «Деяний» по этому поводу — и его мать могла снова выйти замуж за кого-нибудь из среды романизированных иудеев. Впоследствии она могла переменить веру, как и сын, рожденный от второго брака, рядом с которым и доживала свои дни. В одном из писем Павел с чувством приветствует Андроника и Юния[85] (тоже эллинизированных и романизированных иудеев), которые определенное время делили с Павлом жизненные трудности и испытания в Азии[86]. Эти апостолы «рожденные во Христе» раньше самого Савла, явились участниками первого движения обращения в Иерусалиме. Таким образом, семья Савла не осталась в стороне от волнений в Иерусалиме, вызванных проповедями Иисуса и Двенадцати апостолов.

В «Деяниях» все направлено на то, чтобы представить Павла, как символическую фигуру одинокого, оторванного от своих корней апостола. Сам Павел создал образ рассеянного, но солидарного семейства, активно поддерживающего свои отдаленные предприятия. Автор «Деяний» стремится показать Павла римским гражданином, «гражданином мира», которому от рождения предначертано было нести Евангелие в столицу Империи. Положение апостола являлось составной частью духовного и миссионерского странствия, и изображенная таким образом фигура, если и не точна, то, во всяком случае, правдоподобна; и она становится все более и более достоверной в свете новых документов, позволяющих лучше проследить взаимосвязь обширных слоев восточных народов в римском социальном укладе.

Этого иудея диаспоры, этого римского эллинизированного фарисея современное восприятие охотно считает человеком, «разрывающимся между двумя мирами»[87]. Однако сам он ощущал свою неразрывность с судьбой; его семейные связи, насколько их можно восстановить, безусловно, уходили корнями в различные, хотя и не столь уж противоречивые предания[88]. Возможно, даже миссионерское призвание Павла развивалось в кругу его семьи, так как некоторые торговцы-путешественники подобным же образом старались распространять свою веру: попав в окружение знатных лиц, они преображались, чтобы вызвать их расположение [89]. До настоящего времени все объяснения дает нам Восток, и для диаспоры Малой Азии такое духовное содержание нетипично[90]. Семья Савла была обращена именно на Восток, согласно преданиям годы ее становления проходили между Тарсом, Иерусалимом и Дамаском.