Глава 5 Непростое вовлечение

Глава 5

Непростое вовлечение

Три года размышлений

Откровение, полученное на пути в Дамаск, не побудило Савла к немедленной деятельности. Ему, несомненно, нужно было время для размышлений и исследований, о которых «Деяния» умалчивают[393]. Он уходит в Аравию, Заиорданскую область, контролируемую набатейскими арабами, область между Амманом и Петрой. Впрочем, не исключено, что он остался поблизости от Дамаска[394].

Это означало, что наступил период трудностей, ожидания, который по иудейской традиции изображался как путь опыта и лишений и школы божьего слова… Общины первого столетия создали идеальную модель Израиля в пустыне в ответ на заблуждения Иерусалима на земле[395]. Любой спиритуалист той эпохи мог заставить Савла осмыслить свое приключение по дороге в Дамаск метафорически, как духовный путь, где и пустыня имела бы свое значение: Павел, по любопытному выражению «Деяний», по дороге в Дамаск был «на ходу»[396] — полученное им образование позволило ему оценить призвание к путешествиям. Образ «дороги», как руководство и стиль жизни, пришел в иудаизм и ессеинизм из платоновских школ. Этот образ очень созвучен с мыслями, ведущими к идее «превращения», которое надо понимать, как самовразумление и возвращение к Богу: преображаясь, Савл ступил на дорогу, которая возвращает к Богу, и он не мог это сделать никак иначе, как только став на указанный Богом путь, «путь жизни»[397].

Само название «Дамаск» наводит на всякого рода размышления и образы в духе иудея в поисках. Со времен Пророков Дамаск был одновременно и местом изгнания и убежищем. В образном мире Ветхого Завета сирийский оазис являлся центром распутства и идолопоклонства, полюсом, противоположным Иерусалиму — святому городу — и что самое главное, полю миссионерской деятельности. Но в первом столетии это представление изменилось: для некоторых маргинальных сект Дамаск стал страной Нового Завета, открытым приютом для новообращенных из Израиля, местом, куда пришел Искатель Закона[398].

Савл три года оставался в пустыне, точно так же как Иосиф Флавий и приблизительно в ту же эпоху. Это было время учения подле наставника, время ессейского ученичества[399]. Пустыня была вполне подходящим местом для ищущих умов! Ессеи, рассеянные вокруг Мертвого моря, очевидно, расселялись в Голане и до Дамаска; они основывали общества чистоты, общества серьезных интеллектуальных собраний, владеющих обширными библиотеками[400]. Отшельники жили аскетично, и наиболее известным из них был Иоанн Креститель; Иосиф Флавий упоминает еще Баннуса, за которым он следовал некоторое время. На тот момент Иоанн уже десять лет как умер, но группы баптистов всегда существовали в долине Иордана и Заиордании[401]. Некоторые осуществляли крещение повседневного покаяния; их учения были сходны с учениями фарисеев, и они также верили в Воскресение.

Павел, как считает автор «Деяний», был связан с сектами баптистов: в Ефесе он устроился сначала у последователей Иоанна. Он неоднократно подчеркивал свою роль Предвестника, излагая историю иудейского народа, упоминая Патриархов и Судей, затем Иоанна Крестителя и Иисуса[402]. Однако Иоанн не связывал крещение с принятием Духа Святого, как это делали христиане, а до них даже ессеи.

Может быть, Савл обратился к этим последним или к христианам, вышедшим из ессеинизма? Но хотя эхо ессейского учения слышалось в его проповедях, самые поздние письма указывают на то, что этого недостаточно, чтобы считать такое предположение достоверным. Кроме того, не нужно забывать, что самая первая Церковь Иерусалима имела чрезвычайное сходство с Камранским обществом[403]. Особенно следует отметить, что Савл истолковал призыв, который получил, как доказательство предопределения свыше, от того, «кто избрал меня от чрева матери моей и призвал меня по своей милости»; тема предопределения — центральная тема в его письмах, как и в Дамасских писаниях[404]; тут можно заметить то же богословское учение о крещении и то же определение общества верующих, как духовного Храма.

В устройстве ессейских обществ, не таких как христианские, существовал отличительный признак, которым воспользовался Павел: в конце своего миссионерского пути он назначил «смотрителей» («episcopes») во главе каждого общества, предоставив им место и роль древних «священников», имеющих должности в Иерусалиме; так как этот термин, заимствованный из административного языка греков, переводится так же, как «надзиратель», он использовался в обществе «Территории Дамаска». Его точное значение таково: это личность, имеющая прежде всего способности учителя, но также человек опытный, уважаемый в обществе и наделенный великим самообладанием[405].

Год неудач

Неудача в Дамаске! В Иерусалиме тоже неудача? И в Кесарии скорее всего тоже неудача… 37 год был годом трудного вхождения в группу апостолов.

Неудача в Дамаске объясняется обстановкой, ставшей неожиданно враждебной, когда приближение легионов Вителиуса по дороге в Петру вызвало ненависть к иностранцам у набатеев, которые удерживали Дамаск для царя Ареты[406] и которые начали происки против римлян. До этого же условия для проповедования Савла были вполне благоприятны.

Небольшая христианская группа существовала здесь еще до его прибытия. Город Дамаск был очень романизированным, и римский гражданин, вроде Савла, мог чувствовать себя здесь свободно рядом со знатными лицами, получившими воспитание в греческом духе и поддерживавшими августовский мир[407]. Таким образом, можно считать, что у Савла тут был некоторый успех.

Согласно «Деяниям» Савлу причинили много трудностей иудеи Дамаска, которых настолько раздражало умножившееся число обращений в другую веру, что они, в конце концов, могли решиться убить его. Павел — жертва местных иудеев! Мысль о такой возможности неоднократно появляется в «Деяниях», хотя и ничем не подтвержденная, учитывая точные обстоятельства: свидетельство самого Павла, который приписывает все свои беды командующему гарнизоном набатеев[408]; и дополнительные меры предосторожности, описанные в «Деяниях», также малопонятны, поскольку члены небольшой чужеродной группы, стерегущие ворота города, вряд ли имели власть казнить инакомыслящего. Напротив, беспокойство осажденного города по поводу иностранцев, принадлежащих к лагерю врага, и принятие против них мер вполне естественно. Так как таланты и успехи Савла привлекали к нему всеобщее внимание, он был одним из первых, кому следовало бежать[409].

Целым и невредимым покинув Дамаск, Савл добрался до Иерусалимского общества, с которым, он хорошо понимал это, его связывали мучительные воспоминания. Но он должен был пойти туда, чтобы получить признание своей апостольской миссии, расширить ее сферу, не причинив ущерба апостолам, бывшим его предшественниками[410].

В действительности, история первого христианства — это история разнообразных групп, апостольских притязаний, миссионерской деятельности и всяких церковных положений[411]. Если деятельность апостола носила харизматический характер, исходила от Христа, и его авторитет определялся явлением ему Воскресшего, то все, которые «видели», могли считать себя апостолами. Сам Павел хранил воспоминание, вызывающее тревогу, о свидетельстве быстрого распространения видений, контролируемых с трудом: более пятисот человек видели воскресшего Христа и могли считать себя призванными[412]. Итак, к тому моменту, когда Савл входил в Иерусалим, он знал, что в нарождающемся христианстве существовало множество идей, образующих различные миссионерские зоны. Из всех апостолов, среди которых Савл назвался последним, он выделяет Кифу (Петра) и Иакова, затем — Двенадцать.

После того как он покинул Дамаск, Савл встретился только с Кифой и Иаковом, главами двух групп, находящихся в Иерусалиме после рассеяния эллинистов. Иаков, родственник Иисуса, был во главе обращенных послушников Торы, весьма правоверных и поддерживающих элитарную систему. Петр с Иаковом, сыном Зеведеевым, возглавляли группу, наиболее открытую для миссионерской деятельности. Павел не выбирал между этими двумя течениями: он хотел получить признание и у тех и у других. Он ничего не говорит о том, как он вступил с ними в контакт, и уже «Деяния» отводят первую роль Варнаве, который должен был быть свидетелем и гарантом обращения Савла и его миссионерской деятельности в Дамаске. Это вполне можно допустить, потому что Варнава был выходцем с острова Кипр, этого «великого моста» между Киликией, откуда был родом Савл, и Сирией, где находился Дамаск. Кружа между этими двумя областями, он мог повстречать Савла или его семью и, соответственно, принять его в Иерусалиме, где сам был более или менее устроен. Так или иначе, первое христианское общество функционировало по взаимным свидетельствам и гарантиям[413].

Кифа тогда еще жил в Иерусалиме, совершая лишь кратковременные отлучки для исполнения миссии в Палестине, и этот город был местом его постоянного пребывания, удерживающим его вплоть до казни Иакова, сына Зеведеева, до 41 года. Это была значительная фигура иерусалимского христианства, сильно выступавшая вперед даже для стороннего наблюдателя: он исцелял, он проповедовал, он основывал общества и обеспечивал в них порядок — и все это, несмотря на неоднократные аресты[414]. Первая часть «Деяний» всегда связывает его с Иоанном, с которым Павел почти никогда не говорил. Нужно ли говорить, что первые контакты завязывались в зависимости от прочных симпатий или неприязни? У Иоанна было так же мало общего с Савлом, как если бы его объединить с евангелистом, разделяющим в большей или меньшей степени эллинистические идеи[415].

Савл провел с Петром две недели. И несомненно, именно от него он получил в первый раз евангелие, исходившее непосредственно от Христа. Савл вполне мог считаться новообращенным Петра, которому он оставался верным, несмотря на все трудности. Наконец, и это главное, эта первая встреча привела Савла в апостольский лагерь: ему была доверена «Сирия и Киликия», то есть страны, где он, собственно, обитал и где его семья имела крепкие корни[416]. Это поручение оказалось определяющим. Со времени своего первого визита в Иерусалим Савл вошел в группу Петра; он всегда признавал его как человека, который может хранить и непосредственно передавать Христовы слова.

Встреча с Иаковом в полной мере подтверждает, что роль, которую играл апостол в Иерусалиме, была первостепенной не только среди христиан, вышедших из иудейства, но также и в глазах фарисеев, которые питали к нему уважение за почтительную набожность в следовании правилам[417]. Эта набожность не имела такого же значения для апостольского призвания Савла, но содействовала признанию его обществом, находившимся при Храме. Путешествуя, Павел никогда не упускал случая засвидетельствовать свое почтение тем, кого считал «столпами Церкви», и воспользоваться их советами.

Но долго Савл не оставался в Иерусалиме, он пробыл там, по его собственному признанию, самое большее, несколько недель. «Деяния» объясняют его поспешный отъезд угрозами, исходившими от эллинистов столицы. Что касается группы Стефана, то она развивала синкретическую идею, полностью противоположную фарисейским традициям, которые представлял Савл. Не считая того, что жива была память о мученической смерти Стефана! Два из трех направлений первоначальной Церкви могли принять обращенного, ставшего апостолом, третье не принимало его. В этом вопросе данные книги «Деяний» и Послания Павла к Галатам согласуются и дополняют друг друга[418].

Однако Савл и автор «Деяний» полностью расходятся в вопросе этого первого пребывания в Иерусалиме, а следовательно, в его результатах. В «Деяниях» речь идет о попытке апостольской миссии в Святом городе вследствие полного провала в Дамаске. Но сам апостол в посещении Иерусалима прежде всего видел необходимость быть признанным среди равных ему, среди его предшественников: с этой точки зрения, он преуспел, так как покинул Иерусалим, получив апостольскую власть.

Неудача в Кесарии? Такое заключение можно сделать, исходя из написанного в «Деяниях», где говорится, что Савл не задержался надолго в этом городе, который евангелизировал эллинист Филипп, долгое время сохранявший там свое влияние[419]. Кесария была лишь промежуточным этапом, и Савл «был направлен Церковью в Таре». Итак, каким было это отправление домой, в район, который был ему предписан для апостольской миссии? Глагол, который использовал автор «Деяний» (exapostellein), — двусмыслен: на разговорном греческом он может означать «удалять», но в Септуагинте[420], завещательных писаниях, иудейской современной литературе и в самих «Деяниях» ему обычно придается особый смысл — «отправить с миссией»[421].

Об этом времени, проведенном в Тарсе, мы не знаем ничего, но напомним, что нельзя исключать возможные обращения в самой семье Савла. Церковь Тарса о Павле никогда не упоминала. Однако его возвращение в родной край не являлось удалением в сторону. Его не возвращали в его семью, как мятежную личность, как помеху, от которой хотят избавиться, чтобы не омрачать радость… Может быть, в нем не было нужды в Палестине, где было, действительно, много тружеников, и отправили его домой в качестве апостола-представителя.

Год в Антиохии

Удача ждала Савла в Антиохии, у Варнавы. Варнава, будучи представителем Старейшин Иерусалима, то есть группы Иакова, имея намерение нанести порядок в обществе Антиохии, отправился за Савлом в Таре чтобы присоединить его к этой миссии. Речь идет о начале 40-х годов. Автор «Деяний», который приводит в этой части Антиохийскую летопись, уточняет время проповедования, которое коснулось одновременно нескольких событий: смерти Герода Агриппы 10 марта 44 года; казни Иакова, сына Зеведеева, и ареста Петра во время праздника опресноков в 41 году; объявления народного голода, омрачившего правление Клавдия между 41 и 51 годами[422].

Антиохия была превосходным полем деятельности[423]. Она являлась одновременно восточным портом Средиземноморья и Александрии и царской столицей, ставшей римской столицей, то есть центром абсолютного космополитизма. Ее также можно было считать одним из светочей древнего иудаизма. Поселение иудейского общества, очень древнего, образовалось здесь еще со времен основания самого города, с 300 года; длительное время оно подвергалось влиянию греческой культуры. Общество имело некоторую самостоятельность по образцу муниципальной организации Александрии. Оно располагало многими синагогами: одной — в юго-восточном предместье, на первых склонах горы Silpius, другой — в Дафне, местопребывании одного из оракулов Аполлона, особенно прославленного.

В этой среде, кипящей предприятиями и идеями, иудеи выделялись своей энергичностью: прозелитизм развивался здесь со второго столетия до нашей эры, поощряемый последними S?leucides, которые щедро одарили общество наградами и привилегиями. Греческое население играло свою роль и, в некотором роде, разделяло «судьбу иудеев». Один из этих прозелитов, Николай, пришедший на богомолье в Иерусалим, был зачислен одним из Семи, принадлежа к эллинистическому течению. Разумеется, только благодаря этой группе в Антиохию попало первое христианское послание, когда смерть Стефана вынудила эллинистов уйти далеко от этих мест, до большого порта Сирии. Тогда иудеи ограничили свои проповедования в синагогах, но обращенные, пришедшие с Кипра и Кирипеи, продолжили дело прозелитизма и возвещали грекам Евангелие. Кроме Варнавы, выходца с Кипра, «Деяния» упоминают еще романизированного кирипеянина Луция[424]. Обращать язычников было обычным делом для эллинистов, но в Антиохии вовлечение в первый раз неиудеев и проблема их членства была не только индивидуальной, но и коллективной проблемой. Перед крещением нужно было ознакомить этих новообращенных с религиозными традициями, которые неизбежно воспринимались ими, как чужеродные.

Варнава был избран для утонченного наставления новообращенных. Церковь Иерусалима в глубине желала конфирмации через влиятельных апостолов и обращенных, наученных эллинистами. Последние представляли неортодоксальное течение иудаизма, которое всегда внушало больше всего недоверия: по этой причине в Самарию, Кесарию и Джаффу был даже послан Петр, чтобы утверждать обращенных Филиппа[425]. Миссия Варнавы являлась только частью этого восстановительного предприятия.

Как раз в это время общество Антиохии выходило из ужасного кризиса, который имел резко выраженный антисемитский характер и буквально потряс город. Вероятно, все началось с бурной ссоры, каковые имели место между мятежными обществами, и нет сомнения, что иудеи стали первыми жертвами начавшихся скандалов. Пытаются выяснить причины этих расправ и грабежей: некоторые связывают их с погромом в Александрии в 38 году; другие видят в них последствия возрастающего напряжения между иудейским обществом и римскими властями при правлении Калигулы, напряжения, достигшего наивысшей точки зимой 40 года, когда император потребовал воздвигнуть свою статую в Иерусалимском Храме; наконец, можно представить себе внутреннюю смуту в синагогах, порождающую конфликты между строгими приверженцами Закона и новообращенными, смуту, которая способствовала репрессиям со стороны римских властей, находившихся в сирийской столице. С приходом к власти Клавдия в 41 году установился порядок. Он возвестил в Антиохии свой александрийский указ, который утверждал такую привилегию для иудеев, как свобода вероисповедения, и который восхвалял терпимость[426].

Итак, Савлу предстояла нелегкая миссия. Влиятельные особы Иерусалима для этой миссии имели в виду Варнаву, поскольку тот был выходцем с Кипра и жил в среде, культурно и географически сходной со средой Антиохии. И Варнава взял Савла в помощники из тех же соображений, тем более, что Антиохия оказалась его апостольской «зоной». Савл, сформировавшийся на греко-латинской культуре и получивший свое боевое крещение в торговых городах Дамаске и Тарсе, мог уютно чувствовать себя в городе, всецело поглощенном торговлей и ремесленничеством, где со времен правления Тиверия усиленно развивалась римская культура.

Кроме того, Варнава и Савл замечательно дополняли друг друга, что объясняет их долгую совместную деятельность. Жители Антиохии воспринимали Варнаву главным образом как «пророка», имеющего «вдохновенные слова». Ведь в задачу апостола входило также «обучать», основывая группы «последователей», как это делали философы. Антиохийская миссия оживлялась, таким образом, «пророками» и «наставниками» (didascales), то есть толкователями Закона. Как и «апостолы», они принадлежали к категории путешествующих пастырей, призванных играть основную роль на первом этапе организации Церквей. Эти люди, обладающие несомненным даром слова, сформировали коллегию Пяти, которая руководила определенное время судьбами антиохийской Церкви; наряду с миссионерской деятельностью они также вели церковные богослужения[427].

В Антиохии Павел выходил в народ, как это делали известные философы. Честные традиции вполне согласовывались с тем, что он ходил по городу и выступал с речами на улицах, в основном на улице Сингон, на подступах к Пантеону. Христианство уже не было религией предместий, религией, имеющей место только в синагогах. Для своей миссии Савл выбрал романизированную аудиторию в самом сердце города, которая, как оказалось, более всего привлекала его.

Варнава и Савл вывели христианство из тени, что заставило римские власти вникнуть в его происхождение и отличить его от иудаизма. Название «христианин» действительно появилось в Антиохии именно тогда и долго оставалось в употреблении только в этой местности: в первом веке оно употреблялось в «Деяниях» в речах Силы, который проповедовал в Антиохии, прежде чем стать соратником Павла и Петра, и в речах Игнатия, антиохийского епископа. Речь идет о заимствовании, так как народный язык со времен начала Империи изобретал сложные слова, добавляя ianus, чтобы обозначить лиц, следовавших за общим наставником (так появились геродинцы, августинцы, цицеронцы…)[428]; в то же время греки и сам Павел использовали парафразы, такие как «эти из…». Таким образом, термин «христианин» появился в антиохийской среде служащих, говорящих по-латыни. Они расценивали тех, кто был верей Христу, как особую секту, не считая, однако, Варнаву и Савла ее основателями, постольку те умело уходили на второй план, стремясь только к тому, чтобы во главе группы стояло имя Христа, чего не было не только в языческих сектах, но и в многочисленных христанских группах[429].

Миссия Варнавы и Савла длилась всего год, но этот год был для Савла решающим. Образ действий апостола приобрел характерные черты: он проповедует не только в синагогах, но также в самом сердце города, среди видных людей; он не акцентирует внимания на своей персоне, он больше наставляет, чем крестит.

Теперь Савл располагал рядом значительных преимуществ; во-первых, оживившееся общество предлагало значительные средства для деятельности (местное предание сохранило воспоминание о богатом Теофиле, которому, как считают, было сделано посвящение в Третьем Евангелии и книге «Деяний»); во-вторых, Антиохия входила в состав городов, из которых легко можно было добраться до Александрии, Египта, Кипра и Греции или до Малой Азии. Сама антиохийская жизнь была как бы приглашением к путешествию.

Антиохия и впрямь была для Павла точкой опоры в течение семи лет, пока длились два его первых миссионерских путешествия. Он входил в число «пророков и наставников», которых местная Церковь готова была поддерживать[430]. Они жили в обществе харизматического направления, где постились и молились вместе. Очевидно, они помышляли о создании обществ по типу ессейских, о которых Савл мог знать от геродинца Нанаила, входившего в миссионерскую группу. При них такое общество организовалось и начало развиваться: «братья» образовали сполоченную группу, куда входили обращенные язычники; «последователей», то есть учеников какого-либо наставника, было мало[431].

Визит милосердия в Иерусалим?

На тот период мы мало знаем о связях Антиохийской Церкви и Церкви Иерусалимской, которая отправила в Антиохиню двух апостолов-посланников. Источники кажутся противоречивыми.

Согласно книге «Деяний» через год после начала проповеднической деятельности в Антиохии оба апостола совершили визит милосердия в Иерусалим, желая оказать помощь во время голода, предсказанного новыми пророками[432]. Но это не находит подтверждения в автобиографической части Послания к Галатам, в котором Павел упоминает только о двух путешествиях в Иерусалим: первое — через три года после его обращения; второе — во время собрания апостолов. Тем не менее это молчание не может считаться окончательным вердиктом, так как в послании Павел освещает только те этапы своей жизни, когда определялась и утверждалась его миссия и визит милосердия мог не войти в очень сжатое повествование.

Это событие, если и имело место, то между 41 и 48 годами, но более вероятно, в 41 году. 41-й — год субботний[433], по традиции выделенный еще при Империи иудеями Палестины[434]. Осенью, которая была началом иудейского года, в 40 году, как в любом предсубботнем, иудеи значительно сократили засевание земель; год, который объявляли субботним, был временем крайней нужды и бедности, в этот год римские власти соглашались не брать налоги. Так как можно было предвидеть заранее необходимость в поддержке и сборе пожертвований, как описывают «Деяния», то вполне можно допустить, что апостолы предприняли это путешествие. Но датируя этот эпизод летописи, нужно исключить субботний 48 год, который также был годом бедности в Иерусалиме, но не мог быть временем визита туда апостолов. Действительно, Иоанн, прозванный Марком, родственник Варнавы, пользующийся покровительством Петра, покинул Иерусалим, чтобы сопровождать двух апостолов в Антиохию, а предание свидетельствует о том, что с 45 года он пребывал в Александрии и Египте[435]. И самое главное, в 41 году Павлу было откровение; «небесное видение», о котором он упомянет только по прошествии четырнадцати лет в Послании к Коринфянам, написанном в Македонии весной — осенью 54 года[436]. Апостол не уточняет место видения, но в книге «Деяний» говорится, что одно из видений Савла было ему в Храме во время «возвращения», то есть очередного паломничества в Иерусалим[437]. По свидетельству самого апостола, именно это видение укрепило его уверенность, что он послан проповедовать язычникам: оно, по всей видимости, было связано с его первым большим миссионерским путешествием, начавшимся с возвращения в Антиохию. Упавшая завеса торжественно указала второй этап его миссионерской жизни.

Уроки Варнавы

В течение тех лет, что Савл и Варнава провели вместе, Варнава оказывал определенное влияние на Савла, которое сохранилось, даже несмотря на их последующий разрыв.

Находясь рядом с Варнавой, Савл осознал необходимость приспосабливать свой образ жизни к требованиям греко-римского мира. Они оба были единственными из апостолов, которые своими руками обеспечивали себе существование во время миссии[438], хотя Варнава — левит, происходивший из одного из самых знатных родов иудейского общества, и был собственником имения, что совсем не располагало к жизни путешественника [439]. Савл и Варнава были также единственными, остававшимися в безбрачии по примеру странствующих философов, которые хотели сохранить полную свободу деятельности[440], в то время как на Петра и других миссионеров-христиан их жены и семьи налагали определенные обязательства в обществах, которые они посещали.

Варнава и Савл сознавали, что бескорыстность их наставлений являлась лучшей гарантией реальности обращения и подлинности Бога, которому они служат, что и стремились доказать язычникам. В действительности, существовало сильное предубеждение против нищенствующих священников, каковыми считали священников Изиса в Италии и Греции, священников Кибел в Малой Азии и на Балканах и даже иудейских проповедников, которые от них мало отличались[441]. В глазах мудрого грека евангелизация не требовала воздаяния; впрочем, настоящий философ не довольствовался ли простой жизнью?

Варнава представлял собой образец пророка, отражающего реальность, незамкнутого на невыразимой мистической вселенной. Для Варнавы пророчествовать означало прежде всего «утешать». Как и другие пророки, что были до него и в его время, этот человек по имени Иосия в начале своей миссии взял другое, совершенно символическое имя Варнава, которое полностью выражало смысл его служения: «Сын Утешения»[442]. Варнава не разделял общего мнения, принятого также и Церковью Иерусалима, по которому дар пророчества обязательно предполагал дар говорения иными языками, глассолами[443]. Это «говорение», как позже подчеркивал Павел[444], могло привести к тому, что за пророком утвердилось бы звание индивидуалиста и неинтеллектуала (1 Кор., 14:14). Получив такое определение, пророк вызывал бы упрек, как асоциальная личность и бесполезный болтун, что в глазах у греков уподобило бы его магу.

Савл никогда не забывал об этом назидании Варнавы. Он мог бы, как и другие, говорить «языками», но в этой «тарабарщине» не было никакой пользы для общества[445]. Тот же, кто пророчествует, считал он, говорит не для себя, но для других: он должен излагать, увещевать, пояснять… утешать! Это был идеал пророчества для Варнавы. Вдохновенные, не умеющие передать своего опыта, относились к категории низших пророков: дух молится, но разум остается мертвым. Важно иметь в виду других и обязательно истолковывать молитвы на доступном языке, понятном всем. Дар пророчества — это, несомненно, дар открывать завесы, но также и наука истолкования (1 Кор., 14:3–6, 13)[446].

Таким образом, в Антиохии благодаря связи с Варнавой Савл стал человеком общения.