Глава 3 Деятельный человек

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Деятельный человек

Дело Стефана

Савл учился в очень оживленном городе. Общества, так или иначе соперничающие друг с другом, были одним из самых характерных явлений в Иерусалиме того времени. Создавалось впечатление, что множество фарисеев состояли в обществах только для того, чтобы легче было соблюдать запреты, связанные с приемом пищи, и какие-то шесть сотен правил, руководящих их повседневной жизнью. Эти общества чистоты, которые требовали от своих членов и личных обязательств и полной отдачи, без сомнения, развивали дух «сектантства»: каждое общество шло своим «путем» — этот термин употреблялся в те времена иудеями, чтобы обозначить секту[232]. Самыми могущественными были секты баптистов и ессеев, которые на самом деле селились вне Иерусалима, но иудейские авторы насчитывают много других: masboth?ens, сабеисты, галилеяне и все эти «блюстители» или «назореи», которых часто путали с приверженцами Христа из Назарета[233].

Присутствие пророков в городе вызывало еще большее брожение умов. Харизматическое движение, поощряемое Понтием Пилатом, значительно расширилось между 26 и 36 годами. Некоторые пророки, как Иоанн Креститель, создавали общества кающихся; другие призывали к мятежу против Рима, считая себя наделенными сверхъестественной властью, данной им для освобождения народа[234]. Ожидали пророка Илию, чье возвращение, согласно последним книгам Библии, должно было предвещать пришествие Мессии[235]. Молодого студента не могло не затронуть это брожение идей и верований, которые смешивали политику и религию, где социальные чаяния переплетались с эсхатологическими надеждами. Фарисеи тоже обнаруживали в себе пророческие способности.

Стефан считался одним из таких пророков. Этот эллинизированный иудей произносил вдохновенные слова и имел взор ясновидца[236]. Когда началось то, что можно назвать «делом Стефана», он стал заметен в обществе благодаря творимым чудесам и знамениям [237]: в Иерусалиме его считали в то время боговдохновенным человеком.

Между тем среди иудеев самой эллинизированной диаспоры, какая только может быть, росла враждебность. Противники Стефана были выходцами из Кириены и Александрии, Рима, Малой Азии или, как Павел, из Киликии[238], то есть из областей, где иудеи были наиболее защищены законодательством Последней Империи, из мест, где они процветали при римском порядке[239]. Вмешательство римских иудеев-вольноотпущенников знаменательно религиозным и политическим спором, который больше заострил внимание на римском порядке, чем на религиозной правоверности, хотя «Деяния» мало что говорят об этом: на самом деле оппонентами Стефана были иудеи наиболее романизированные, как Филон и Иосиф, которые считали пророков подстрекателями, а их проповеди — пагубными происками[240]. С трудом удавалось пророчествовать Симону (не Петру), Ахиаву, Атронгу и особенно Иуде из Гамалы, преследуемому зелотами за его деятельность; при правлении Понтия Пилата один самаритянин собрал толпу, чествовавшую Моисея Освободителя. Настроения легко улавливались: несколько раз арестовывали Петра и других апостолов, несмотря на то, что их ни в чем не могли обвинить[241].

В этом беспокойном городе обращенные, которых называли эллинистами, выглядели бунтовщиками даже в глазах христианского общества. Они спорили с «иудеями» и представляли весьма синкретичное, нонкон-формистское движение палестинского иудаизма[242]. У них была независимая организация, руководимая коллегией Семи, как это часто встречалось в иудейских ассоциациях. Апостолы пытались объединить их общества под руководством Семи членов-диаконов для сохранения целостности их обществ[243]. По сути дела, эллинисты были прислуживающими за столами во время Святого причастия, но едва только избранные, они начинали вести независимую линию. Это они больше всего наделали шума в Иерусалиме; разве Иосиф не считал группу Иисуса сектой эллинистов? [244]

Однако Стефан был обвинен не как зачинщик беспорядков, а как изменник: только такое преступление, и, кстати, единственное из преступлений (государственная измена), могло оправдать подобный приговор — предание смерти побиением камнями. Вряд ли Синедрион, перед которым предстал диакон, выдвинул обвинение по правилам и вынес приговор по форме. Рассказ «Деяний» дает скорее картину озверевшей толпы, которая прервала слушание и тотчас же учинила самосуд. Вопрос о правоспособности Синедриона применить в данном случае смертную казнь не затрагивается здесь, потому что римляне взяли за правило закрывать глаза на такие поспешные действия, весьма обычные в случаях посягательств на святость Храма[245].

Итак, Стефан надругался над Храмом. Это вызвало обвинение в измене, которую иудеи определили, как нарушение Закона Моисеева. Автор «Деяний» с восхищением передает прекрасную речь Стефана, единственную в своем роде, которая провозглашает полностью антиобрядовое служение[246]: он сравнивает жертвенники животных с культом золотого Тельца, а устройство Храма называет «делом рук человеческих», которое обожествляют! Это была крайняя позиция некоторых иудеев диаспоры, оторванных от Иерусалима, и иногда находившихся под воздействием отголосков греческого платонизма, в котором вся материальная реальность являлась только отражением духовного мира. С этой точки зрения, Бог может пребывать только на небесах; связь с божественным может осуществляться только в духе и только посредством молитвы; жертвоприношение — это лишь символический акт. Если эллинизированные иудеи, такие как Филон Александрийский, разделяли этот взгляд, они получали неодобрение внутри христианского общества. Но до поры до времени ничего не менялось: апостолы продолжали принимать участие в богослужениях в Храме[247].

Фарисеи, которые содействовали сохранению ритуальных правил[248], не могли одобрить это учение Секта нашла обвинителей и свидетелей против Стефана и благодаря определенному влиянию смогла «возмутить народ»[249]. Но даже после своего обращения Савл не принял полностью точку зрения Стефана: до конца дней он восхвалял богомолье в Иерусалиме и выполнял роль посредника между Храмом и диаспорой, придерживаясь самых ортодоксальных ритуалов, как истинный «иудей среди иудеев»[250]. Савл одобрил приговор и присутствовал при его исполнении, хотя не принимал в нем никакого участия. Возможно, из-за того, что он не достиг определенного возраста: в «Деяниях» Павел изображен стерегущим одежды других, участвовавших в побиении камнями. Это наводит на мысль: этот человек действительно был молод (именно такой термин употреблен в «Деяниях»[251]) и ходил по пятам за своими учителями, считаясь еще подчиненным.

Савл и Стефан, будучи молодыми людьми, принадлежали к совершенно противоположным, если не сказать противоборствующим, движениям эллинизированной диаспоры, обитающей в тот момент в Иерусалиме. Синагоги вступили в спор со Стефаном[252], слова которого могли вызвать настоящее личное потрясение у людей, подобных Савлу, которые видели в Храме — сердце Избранного народа и яркий символ его независимости. Фарисейское воспитание Савла, привязанность к прародительским традициям, преданность Риму — все способствовало его выбору.

Савл начинает действовать

Случай Стефана стал делом Стефана… Как очень точно отмечает автор «Деяний», рефлекс коллективного страха, сработав в частном, конкретном случае, вызвал процесс отторжения, жертвами которого стали эллинисты[253]. В этот смутный и тревожный период можно было ожидать возникновения революционных упований.

Это же послужило предлогом для ряда судебных разбирательств против тех, чьи поведение и слова могли показаться подозрительными. Каждый принялся наблюдать за своим соседом и изобличать подстрекателей к беспорядкам. В древнем городе не могло быть и речи о систематических преследованиях: иудейское право, как и всякое другое древнее право, располагало только судебной процедурой по личному доносу. Как в религиозных, так и в гражданских слушаниях было необходимо непосредственное выступление доносчика с жалобой, чтобы частные лица понимали, за что их судят.

Савл был одним из таких доносчиков. Его краткие и четкие личные показания не имеют ничего общего с тем длинным рассказом о его «преследованиях», который дает книга «Деяний»[254]. Он действовал всегда «в рамках Закона» и вел расправу «до конца»; но он не вступал в конфликты в Иудее, где местные Церкви не знали его, как доносчика, а только между Антиохией, Тарсом и Дамаском, либо по случаю возвращения в семью, либо путешествуя в направлении к огромному оазису в сирийской пустыне, который был как важным торговым центром, так и центром текстильного ремесла[255]. Неизвестно, обдуманно или случайно он оказался в районе от Самарии и финикийских портов до Антиохии[256], где скрывались или снова начали проповедовать сторонники Стефана.

В противоположность тому, во что предлагает поверить книга «Деяний», Савл никогда не осуждал христиан, заседая в Синедрионе, во власти которого была и полиция и судопроизводство в Иерусалиме и Иудее[257]. Савл находился в Иерусалиме не для того, чтобы поддерживать обвинения, и не для того, чтобы совершать аресты [258]. Он действовал в домах именно как доносчик, а не занимался делом полиции во главе нескольких надсмотрщиков. Не участвовал он и в вынесении приговоров к смертной казни, которую летописец представляет как смерть через побиение камнями, приводя обычную формулировку греческого судьи: «Для придания их смерти я полагаю мой камень против них», (хотя эта фраза подразумевает: кладу свой камень «в урну» с прахом)[259]. Маловероятно чтобы римский правитель, столь ревностный к своим правам, как Понтий Пилат, мог позволить распространять практику поспешного исполнения приговора, которая лишала бы прокуратора его jus gladii. Впрочем, Пилат, которого мало беспокоили кощунственные поступки и святотатственные действия, заботился только о том, чтобы не скомпрометировать себя в строго религиозных делах. Он жестоко подавлял народные возмущения и мятежи и всегда поддерживал действия Синедриона в отношении христианских групп, объявленных мятежными.

В ту эпоху существовало соглашение между священническими кругами и римскими властями. К 35 году первосвященник Каиафа был в апогее своей власти; он властвовал до той поры, пока весной 37 года Вителиус не сместил его с поста после отъезда Понтия Пилата. Длительность срока его службы беспрецедентна. Он давал заемы римлянам, позволяя правителю использовать священные деньги для осуществления проекта подвода питьевой воды, и несмотря на бурное возмущение иерусалимского народа, первосвященник и Совет не отступили ни на шаг. Жестокие гонения на некоторые христианские общины можно объяснить твердой позицией Каиафы. Его деятельность закончилась, когда Вителиус, проконсул сирийский и высший в иерархии прокуратор Иудеи, отослал Пилата в Рим и поставил на место Каиафы Ионафана, период правления которого «Деяния» изображают, как мирный, известный, как период зарождения Церкви[260].

Какой интерес мог представлять молодой фарисей сирийской диаспоры в деле преследования эллинистов?

Вне Иерусалима и Иудеи первосвященник и Синедрион не имели никакой правовой власти. Конечно, процедура выдачи преступников другими государствами имела место в эпоху восстановления Иерусалимского Храма; было возможным возвращать иудеев, обвиняемых в кощунстве[261], с места преступления в Иерусалим, но не совсем понятно, как Савл мог осуществлять это без помощи римской полиции. Сам он свидетельствовал, что посещал Дамаск из соображений личного характера[262].

Его официальная роль сводится, таким образом, самое большее, к роли гонца. Возможно, что Синедрион доверял ему письма для синагог, расположенных в других областях, куда он отправлялся, чтобы информировать об опасности, которую представляло новое учение[263]. Но вряд ли можно допустить, что он был избран и уполномочен, как экстренный посланец, имеющий на руках «энциклические письма» (послания Папы Римского) и располагающий официальными «полномочиями», искоренять «эллинизм». Картина, составленная впоследствии историками христианства, анахронична[264], несмотря на использование римской терминологии[265].

В действительности Павел не делал ничего другого, кроме того, чему он был обучен. Проповедник по призванию и профессии, он вступал в прения с эллинистами, когда встречал их в синагогах на субботних собраниях на пути своего следования. Известно, что приглашенные гости должны были взять слово и прокомментировать библейские тексты, предложенные для обсуждения. Савл соотносил свои толкования с напряженной ситуацией и умел быть убедительным: разве Павел не превосходил, по его собственному мнению, всех своих сверстников благодаря преимуществам своего образования?[266] Он убеждал руководителей синагог, что эллинистов можно по праву считать богохульниками. Так как синагоги имели право наказывать за нарушение заповедей тридцатью девятью ударами розог (makkot arbaim), Павел своими действиями хотел добиться именно этого, сам называя свои происки преследованием[267].

Как ни парадоксально, жертвами Савла были люди той же среды и той же кулыуры, что и он сам. После его обращения в христианскую веру иудеи-христиане (в частности, Двенадцать апостолов[268]) примут его очень скоро, но эллинисты будут еще долго опасаться, а эллинисты Азии не перестанут считать своим врагом[269]. Сложные отношения с Марком, возможно, начались из-за этого горестного факта (его «преследований»)[270], хотя они и примирились окончательно, так же как и с другим близким Стефану человеком, диаконом Филиппом, который обосновался в Кесарии после этих событий[271]. Вся последующая история Павла зависит, может быть, от этого драматического момента, когда он не признавал обращенных в иную веру и поносил и уничтожал их общества. Из-за этого его первый опыт проповедника мог нести тяжелый моральный отпечаток, что, возможно, способствовало пути к обращению[272], так как деятельность Павла была направлена против тех людей, к которым он чувствовал наибольшую близость, и он не мог понять, почему его гнев разрастался против них.

Молодой Савл с головой погрузился в этот первый бой. Но во имя чего? Нельзя не увидеть, что серьезная, глубокая проблема принадлежности иудеев к разным социальным группам в конце концов разрешилась преследованием одних другими, а именно: выходцами диаспоры, устроившейся в Иерусалиме; некоторые из них, казалось, все больше и больше отрывались от Храма; другие, как Савл, напротив, видели в нем место собрания всех иудеев и способствовали единению рассеянного народа при помощи соблюдения Закона и почитания традиций.

Сам Павел ссылался на побуждения духа. Он действовал, по его словам, как «ревнитель Закона»[273] — его излюбленная формулировка, достаточно выразительная, чтобы сразу же нарисовать образ зелота. По словам Иосифа, его деятельность стала деятельностью «четвертой секты»[274]. Тем не менее не представляется возможным, чтобы Павел участвовал в этом организованном движении, конечно, очень близком фарисейству, но отличавшемся от него чрезмерным национализмом и непримиримостью: для зелотов римляне были омерзительными иностранцами — точка зрения, которую молодой Савл никак не мог разделять, будучи римским гражданином и надежным человеком в Синедрионе, благоволящем к Риму. Сам он говорит об этой «ревности» скорее как об основном свойстве иудаизма той эпохи, чем как о характерной черте какой-либо из сект[275]. «Ревность» — это выражение абсолютных религиозных обязательств; это дело совести — достичь высшей степени совершенствования в чистоте, проповедуемое фарисеями; это убеждение, которое должно защитить Закон и традиции; это рвение потомков древних к загробной жизни. Наконец, это проявление всего характера: «ревность», отчаянная привязанность к Богу и единоверцам[276], которая легко может перейти в «зависть» и фанатичность. После своего обращения[277] Павел начнет применять этот термин к себе самому, ревностно выполняя свою миссию.

В этом проявились черты молодого Савла, деятельного и увлеченного ревнителя Бога. Но с этой сильной личностью произойдет удивительная метаморфоза: из консерватора он превратится в новатора, он всецело посвятит себя Церкви, которую так яростно преследовал. Дело Стефана разрушило стены его башни из слоновой кости и заставило молодого мудреца осознать необходимость другой веры для жизни в этом мире.

Дамаск, рискованное путешествие

Обращение Савла произошло во время путешествия в Дамаск, как он позже засвидетельствует в Послании к Га латам, вспоминая свое «возвращение» в город.

Добраться в Дамаск в то время было не так-то просто. Дорога была длинной и далеко не безопасной.

В начале нашей эры эта область оживленной торговли была местом нескончаемых конфликтов между династией Геродов и арабским народом набатейцев, хозяев огромного оазиса Петры, расположенного ближе к югу, которые желали иметь монопольное право на все караванные пути между Аравией и сирийской стороной [278]. В Дамаске, где Герод Великий имел определенное влияние[279], еще с девятого столетия существовал иудейский базар: в то время огромный караванный центр был частью сирийской провинции, созданной Помпеей. Со времени правления Августа началось активное расселение набатеев в северном направлении: обустроившись уже в Филадельфии (Аммане), они стали контролировать Геразу[280], затем заняли горы «выше Дамаска», на юго-востоке, откуда совершали набеги на город[281]. Действия, направленные на примирение набатеев с римской армией приняли внезапно противоположный оборот, когда Герод Антипа развелся со своей супругой набатеянкой в 27 году. Из мести царь набатеев захватил область Гамалы[282].

В 30-е годы перелом был окончательным: страна, где проходил путь Савла, стала местом военных действий. Набатеи, победившие Антипу, усилили свое влияние на Севере. Начиная с 33–34 годов Дамаск перестал быть зоной римского влияния, потому что здесь уже не чеканили монеты с изображением императора[283]. Это означало, как свидетельствовал Савл, что набатеи завладели городом: по их обычаю[284] регион попадал в распоряжение династии, став независимым округом, который Савл определил как «этпархию», используя греческий эквивалент арабского «sheik»[285].

Таким образом, когда Савл прибыл в Дамаск, положение иудеев там было крайне шатким, несмотря на то, что набатеи никогда не прибегали к антисемитизму. Иудейское общество было неоднородным: некоторые считают, что группы вроде ессеев в разные времена расселялись в близлежащих деревнях, опираясь на аналогии, существующие между богословским учением Анании — обращенного иудея, который крестил Савла, и общинными правилами того времени[286]. Если это предположение верно, то новую религию не могли принести в Дамаск эллинисты: «Деяния» не упоминают даже об их существовании в этом регионе, который, хотя и имел устойчивые связи с близлежащими эллинизированными городами, являлся все же регионом арамейской культуры, в том числе и языковой. Но тут были самаритяне, и они проявляли интерес к обращенным эллинистам.

Воюющий город не мог позволить ни малейшего нарушения порядка в народе. А Дамаск во время второго перехода Павла, который он предпринял уже после своего обращения, находился в обороне, поэтому был совершенно закрыт, и Павел мог покинуть его не иначе, как только спустившись в корзине по городской стене, что практиковалось с древних времен в осажденных городах[287]. Это очень важный момент в смысле хронологии: подготовка к осаде может объясняться только приближением частей Вителиуса, легата Сирии, по дороге в Петру, чтобы сломить сопротивление набатеев и взять в плен царя[288]; но минуя Дамаск, он направился по военному маршруту, который проложил Помпей.

Март 37 года — как раз в это время власти готовились оповестить народ о смерти императора Тиверия, из-за которой был прерван поход. Обращение Савла произошло тремя годами раньше, то есть в 34 году [289]. Иисус же был предан смерти либо перед праздником Пасхи 30 года, либо перед Пасхой 33 года на этот счет существуют различные предположения[290].

Во всяком случае, Савл не знал Иисуса[291]. Срок между казнью Христа в 33 году и обращением Савла в конце 34 года определяется восемнадцатью месяцами, что находит подтверждение в предании, где указывается именно на такой промежуток времени, в течение которого воскресший Христос являлся апостолам, и Павел был последним, кто был призван. Пребывание студента Савла в иудейской столице можно исчислить, самое большее, одним годом, но это была обычная продолжительность фарисейского учения[292].

Каким бы коротким ни был этот период, он оказался решающим в формировании апостола. Становлением своей личности Павел обязан израильскому воспитанию, полученному Савлом. Его рвение к Богу — результат влияния идей иудаизма той эпохи. К миссионерскому проповедованию он был подготовлен фарисейским образованием. Он стал полемистом, когда Синедрион использовал его как противника эллинистов и других иноверов.

Опыт, полученный в 34 году, окончательно сформирует черты его личности. На всю жизнь он сохранит привычку к ученому спору и всегда будет говорить о себе, как бы отвечая противнику.