ЁРЕСИ

ЁРЕСИ

ЁРЕСИ (греч. ocipECJie, — особое учение и совокупность его сторонников; в античном обиходе — о философской школе, поли­тической партии и т. п.), религиозные доктрины и движения, откло­няющиеся от ортодоксии, имея с ней однако, общую почву. Понятие Е. предполагает понятие «правильного» или «чистого» вероучения, а потому неприменимо к религиям, не знающим фиксированной доктри­ны (напр., к греко-римскому язычеству); оно имеет наиболее четкий смысл в сфере христианства, поскольку христианство обладает наиболее разработанной догматикой. Другим фактором, обусловившим феномен Е., явился характерный для общественных условий докапиталисти­ческих времен (поздней античности и Средних веков) авторитаризм. Поэтому применительно к Новому временя принято говорить не о Е., а о сектантстве: так, хотя с точки зрения традиционного католицизма и кальвинизм, и методизм являются Е., первый обозначается как веро­исповедание, второй — как секта; вальденсы, бывшие некогда одной из характерных Е. позднего Средневековья, существуют в наше время как протестантская секта. Новоевропейский конфессиональный плюрализм во всех своих формах — от абсолютистского принципа «чье царство, того и вера» до либерального принципа веротерпимости — лишил понятие Е. социального, политического и культурного содержания, резервировав для него узкую область чисто религиозной полемики. В

общем контексте авторитарной системы мышления Е. боролись с ортодоксией за право быть держателем полноты религиозно-госу­дарственного авторитета: в отличие от новейшей романтизации понятия Е. как бунтарского вызова власти авторитета, средневековый еретик видел в себе отнюдь не еретика, но защитника истинной ортодоксии в борьбе с ортодоксией ложной. Для Е. (в отличие от иноверия, неконфес­сиональных форм религиозной веры и т. д.) обязателен значительный состав общего с ортодоксией доктринального материала при разно­речиях в определенных пунктах. В случае, когда этот состав слишком сильно сокращается, а еретическая доктрина, выйдя из обязательной связи с соответствующей ортодоксией, продолжает находить привер­женцев, приходится говорить уже не о Е., а о новой религии. Характерно, что многие религии прошли через период, когда они воспринимались сторонниками старых религий как их частные Е.: напр., иудаисты воспринимали иудео-христиан как своих «миним», т. е. еретиков; манихейство при своем возникновении имело статус Е. зороастризма, а позднее распространялось в форме ряда христианских и мусульманских Е.; ислам описывался византийскими православными полемистами как одна из христианских Е.

В истории Е. от возникновения христианства до конца Средне­вековья можно выделить четыре периода. Для первых трех веков были особенно характерны Е., шедшие в русле гностицизма. Общим для многих Е. являлось антагонистическое противопоставление плотского бога-демиурга и духовного Бога-спасителя (Маркион, гностики), а в связи с этим — отрицание брака и требование распространить аске­тические обязательства на всех христиан (энкратиты). Вместе с тем, уже в эту эпоху наметился и другой мотив, сохранивший свое значение для ряда позднейших Е. — отрицание церковной иерархии, требование, чтобы Церковью руководили не епископы, а пророки (у монтанистов) или «исповедники», т. е. лица, доказавшие твердость своей веры во время гонений (у донатистов, см. ст. «Донатизм»), чтобы авторитет сана уступил место авторитету личной святости или личной «харизмы». По мере превращения христианства из гонимой религии в господствующую во многих еретических и полуеретических течениях прямо или косвенно выражается протест против сближения церковных институций с

[194]

[195]

государственным аппаратом и против принятия Церковью норм язы­ческой цивилизации.

Второй исторический тип Е. порождает эпоха патристики с ха­рактерными для нее догматическими спорами: многочисленные трини-тарные (монархианство, арианство) и христологические (несторианство, монофиситство, монофелитство) Е. той поры — плод профессиональ­ного творчества теологов, варианты догматических решений, предло­женные для обсуждения и отвергнутые Церковью. Они содержат гораздо меньший на неискушенный взгляд отход от ортодоксии, чем гностические Е. и не столь прямо связаны с общественной борьбой, как донатизм или Е. позднего Средневековья. Недаром такие Е., как арианство или монофелитство, могли некоторое время функцио­нировать в качестве официального вероучения, насаждавшегося госу­дарством. С завершением кодификации догматики к VII—VIII вв. расцвет Е. этого типа прекращается. Но в эту эпоху существовали периферийные Е., связывающие древнейшие Е. (монтанизм и гности­ческие доктрины) с позднейшими (напр., движение «братьев свободного духа»): мессалиан-евхитов и присциллиан, характеризующиеся мисти-ко-аскетическим энтузиазмом, мечтой о духовном человеке, уже не согрешающем, ибо в любом акте действующем по внушению от Бога, переносом акцента с догмата, таинства и дисциплины на сугубо инди­видуальный молитвенный подвиг и опыт. Присциллиан постигли расследования и репрессии, предвосхитившие действия позднейшей инквизиции; граница же между мессалианами и ортодоксией оставалась размытой, и задача размежевания с ними на тысячелетие стала пробле­мой православной мистики и аскетики (Симеона Нового Богослова и Григория Паламу постигало стандартное обвинение в мессалианстве). Свой эпилог патристический период нашел в иконоборческих спорах, вызванных последней, официозной, имперской Е. Византии.

Для зрелого Средневековья характерны два типа Е. Первый — это массовые Е., генетически связанные с наследием манихейства (в Византии — павликиане, на Балканах — Богомилы, на Западе — катары), отрицавшие церковную иерархию и таинства, оспаривавшие основы существующего строя (авторитет государственности, феодальную присягу и т. п.), хотя и вступавшие в тактический союз против общих

врагов с местными феодалами (богомилы — с болгарскими и босний­скими государями, катары — с феодалами Южной Франции). Второй тип — остававшиеся в принципе на почве церковности рационалис­тические Е., порожденные более интенсивным усвоением античного философского наследия, распространявшиеся в профессиональных кругах ученых теологов, особенно характерные для XII в. (в Византии — Иоанн Итал, Сотирих Пантевген, Никифор Василаки, Евстратий Никейский, на Западе — Абеляр). В связи с подавлением массовых Е. неоднократно вспыхивали военные конфликты (во второй половине IX в. — разгром сепаратного государства малоазийских павликиан, в первой половине XIII в. — крестовый поход против альбигойцев). Выслеживание подпольных очагов катарства являлось важным обще­историческим фактором, стимулировавшим становление централизо­ванной инквизиции и резкое изменение духовного климата Западной Европы. Более «элитарные» рационалистические Е. под действием поворота схоластики к Аристотелю на Западе в XIII в. направляются преимущественно в русло аверроизма (оспаривание бессмертия индиви­дуальной души и утверждение надличной природы бессмертного «активного» интеллекта; допущение несовместимых с христианской догматикой тезисов Аристотеля в качестве философской истины, отличной от истин веры).

На исходе Средневековья на первый план выходят предреформа-ционные Е., наиболее плебейские в сравнении с всеми предыдущими средневековыми типами Е., не связанные непосредственно ни с мани-хейской традицией дуализма, ни со схоластическим рационализмом, вообще мало заинтересованные в богословской спекуляции, подчас доктринально неопределенные, но зато сосредоточенные на морально-этической программе «очищения» Церкви (требование бедности, «нестяжательства» для всего клира сверху донизу, а также упрощения культа; отрицание — в духе раннехристианских Е. монтанистско-донатистского типа — действительности таинств, совершаемых не­достойными священниками и епископами; в наиболее радикальных Е. — призыв к упразднению и даже физическому уничтожению духовенства (каку «апостольских братьев» Фра Дольчино в начале XIV в.). Социаль­ным фоном этих Е. были: конфликт папства с империей, в котором папы

[196]

[197]

до известных пределов опирались на т. н. патарию — движение мирян против феодализировавшихся епископов, а идеологи империи вели пропаганду против светской власти пап; антифеодальная борьба городских, в меньшей степени — сельских общин (напр., патриархаль­ных альпийских горцев, примкнувших к вальденсам); подъем городской культуры, создавшей новый тип читателя, желающего иметь доступ к Библия в обход клерикальной латыни (отсюда стремление к переводу Библии на народные языки). С середины XIV в. волна предрефор-мационных настроений доходит до Руси, начиная с Новгорода, где условия жизни приближались к городским общинам Запада (стриголь­ники и т. д.). Религиозная самостоятельность мирян создавала новые формы аскетических сообществ, не укладывавшиеся в рамки тради­ционного монашества и в истоке имевшие между собой много общего, хотя дальнейшие их судьбы оказывались различными. Одни были приняты Католической Церковью, как, напр., братства сторонников Франциска Ассизского (впрочем, на пути превращения в новый орден раздираемые противоречием между ригористической верностью спири-туалов «евангельскому духу» и стремлением к адаптации к наличным общецерковным структурам); другие избежали осуждения, но не получили признания и постепенно исчезли, как группы «братьев общей жизни» (с традицией которых связано религиозное мировоззрение Эразма Роттердамского); третьи навлекли подозрения и гонения, как общины «бегардов» и «бегинок» или движение флагеллантов, примени­тельно к которым трудно говорить о Е., но у которых очевидно выдви­жение практики самобичевания в противовес церковным «средствам спасения»; наконец, четвертые были однозначно оценены как ерети­ческие и вступили в открытый конфликт с церковной и светской властью вплоть до вооруженной борьбы. Кульминацией всей истории предреформационных Е. было движение гуситов, явившееся непо-средственным прологом Реформации и последовавшей за ней эпохи религиозных войн и ранних буржуазных революций.

Объективным результатом распространения Е., которого не могли ни предвидеть, ни желать сами их приверженцы, была постановка под вопрос общей для ортодоксии и Е. идеи духовного авторитета в ее средневековом понимании, после чего историческая роль Е. как главной формы сопротивления Церкви оказалась в значительной мере исчер­панной.