Русская дореволюционная историография
Русская дореволюционная историография
Интерес к сочинениям Нила Сорского, к образу его подвижнической жизни возник в конце XVIII — первой половине XIX вв. в связи с общим стремлением к возрождению русской монашеской жизни, а также вместе с интересом славянофильской части интеллигенции к духовному наследию Русской Православной Церкви.
В XVIII в. к изучению древних традиций «умного делания» обратился известный русский подвижник святой Паисий Величковский. Нямецкий монастырь, основанный им в 1764 г. после 18 лет жизни на Афоне, стал одним из центров возрождения русского монашества. Здесь «создается знаменитая аскетико–литературная школа старца Паисия, в которой собирается огромная библиотека переводов аскетических и мистических книг… Из этой школы вышло и славянское «Добротолюбие», которое было удачно названо энциклопедией монашества»[27].
Переводы старца Паисия Величковского определялись практическими задачами. Он стремился «сообщить мистическую направленность аскетическому деланию современных ему иноков»[28]. Важно, что для этого он выбрал творения не только древних святых, но и преподобного Нила Сорского, сочинения которого активно изучали и переписывали в Нямецком монастыре[29]. Паисий Величковский первым начал работу по составлению свода сочинений Нила Сорского, разбросанных в рукописях различного времени и сохранности.
В начале XIX в. ученики Паисия Величковского возрождают козельскую Оптину пустынь, ставшую вскоре знаменитой своими традициями старчества. С 40–х гг. XIX в. Оптина пустынь начинает издавать аскетические творения святых отцов в переводах Паисия Величковского, в 1849 г. она предпринимает новое издание сочинений Нила Сорского (впервые основные сочинения Нила Сорского: «Предание», главы «О мысленном делании», «Завещание» были опубликованы в 1813 г. в «Истории российской иерархии» архимандрита Амвросия (Орнатского), здесь же сообщались краткие сведения о преподобном, но публикация 1813 г. отличалась неисправностью текста).
Последующие издания XIX в. повторяли с небольшими изменениями и дополнениями издание Оптиной пустыни. Творения Нила Сорского стали доступными для широкого круга людей: «для всех духовных подвижников, и в пустынях, и в мире» (С. П. Шевырев)[30].
В 1864 г., уже по распоряжению Святейшего Синода, издается и рассылается по монастырям «Устав» Нила Сорского, что было связано с готовившейся реформой общежительных монастырей России, восстановлением традиций русской монастырской жизни. Архимандриты наиболее крупных монастырей должны были представить свои отзывы о реформе. Интересно, что архимандрит Кирилло–Белозерского монастыря Иаков (Поспелов; он же был благочинным белозерских монастырей, в том числе и Нило–Сорской пустыни), много сделавший в 60–70–е гг. XIX в. для возрождения этого монастыря, в своем отзыве о реформе общежительных монастырей, данном им в Новгородскую Духовную Консисторию, предлагал требовать от настоятелей, чтобы они подписывали обязательства о соблюдении общежительного устава Кирилла Белозерского и «Предания» Нила Сорского в своих обителях (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 3. Ед. хр. № 1954. Л. 5 об.).
Наблюдая за развитием и состоянием монастырей своего благочиния, он сделал обобщающий вывод, что русские монастыри не возродятся духовно, пока в них не будут строго соблюдаться правила преподобного Кирилла Белозерского с дополнениями из устава преподобного Нила Сорского (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 3. Ед. хр. 1954. Л. 5 об.).
Но интерес к учению Нила Сорского развивался не только в церковной и монашеской среде. В поисках понимания загадочного «русского национального духа» славянофильская часть интеллигенции обратилась к истории древней русской литературы. Первый опыт ее систематического изложения, основанный на внимательном изучении источников, принадлежит профессору Московского университета, славянофилу по убеждениям С. П. Шевыреву. Приступая к чтению лекций в университете по истории древнерусской словесности (1844–1845 гг.), он сказал: «При современном направлении нашего пишущего мира… история русской словесности принадлежит к числу… важнейших вопросов нашего учено–литературного мира. Дух неуважения к произведениям отечественным и дух сомнения во всем том, что завещала нам древность, должны же когда–либо прекратиться, и мы можем противодействовать ему только глубоким и терпеливым изучением того, что составляет литературную собственность нашего народа»[31].
Шевырев подчеркивал в своих лекциях чисто религиозный характер древнерусской литературы. В эпохе конца XV — начала XVI в. он выделил три имени: «Три славных мужа действовали в нашей духовной словесности в конце XV в. и связали его с началом XVI в.: Геннадий Гонзов, Иосиф Санин и Нил Сорский»[32]. Жизнеописанию и сочинениям Нила Сорского он посвятил целую лекцию (4–й том «Истории русской словесности» С. П. Шевырева был опубликован только в 1860 г.)[33].
Шевырев подробно разобрал содержание, особенности формы и языка писаний преподобного Нила, отметил влияние творений святых Нила Синайского и Иоанна Кассиана Римлянина на сочинения сорского подвижника. Историк составил описание одного из подлинных агиографических сборников преподобного, скитских рукописей, сообщавших важные сведения о самом Ниле Сорском и его монастыре. Эти сведения он получил при изучении библиотеки Нило–Сорского скита, который посетил в 1847 г. во время путешествия в Кирилло–Белозерский монастырь.
В 1850 г. появилась его книга «Поездка в Кирилло–Белозерский монастырь», вторая часть которой — «Нило–Сорская пустынь» вышла отдельным оттиском[34]. Характеристика, которую в своей книге Шевырев дал Нило–Сорской пустыни, показывает, чего искал он, предпринимая столь дальнее путешествие. Скит Нила Сорского профессор Московского университета назвал «нашей великой древней святыней»[35].
Спустя два столетия после дьяка Ивана Плешкова, написавшего «Повесть о Нило–Сорском ските», Шевырев сделал подробное и выразительное описание Нилова скита, показав, что изменилось в облике и укладе жизни древнего монастыря. Сведения, сообщенные им, важны для понимания истории храмового строительства, уникальной планировки Ниловой пустыни. Их дополнили другие русские путешественники и паломники: А. Н. Муравьев в книге «Русская Фиваида на Севере» (1855 г.), М. В. Толстой — в «Путевых письмах с Севера» (1868 г.), Ф. И. Тюменев — в очерке «Поездка в Нило–Сорскую пустынь» (1898 г.)[36]·
Первый русский скит, образ его основателя — Нила Сорского вызывали наибольший интерес авторов этих очерков. «Благородная личность этого русского подвижника–идеалиста, представляющая собою один из наиболее светлых типов XV столетия, сама по себе внушает настолько уважения, что мы… сочли своим нравственным долгом посетить место подвигов преподобного и поклониться его гробнице», — писал известный любитель русской старины Ф. И. Тюменев, оставивший уникальные зарисовки Нило–Сорской пустыни[37] (цикл его рисунков «По Руси» ныне хранится: РНБ. Ф. 796. № 271).
Сродни запискам путешественника и книга А. Н. Муравьева «Русская Фиваида на Севере», где описанию Нило–Сорской пустыни посвящена целая глава[38]. Но значение этой книги выходит за рамки заметок путешественника. Описывая древние монастыри русского Севера, Муравьев выделил особую тенденцию русской духовной жизни XIV–XV вв. — стремление русских монахов к пустынножительству, «безмолвию» (исихии) и созерцанию по примеру древних пустынных отцов[39]. Само возникновение Нилова скита в лесной «пустыни» на реке Соре поставлено логикой книги в русло этой традиции. Эта же мысль звучит и в очерках Н. Коноплева «Святые вологодского края» (1895 г.)[40]. Автор отметил, что идеи созерцательного аскетизма были характерны для иноческой жизни Нила Сорского и Иннокентия (Охлябинина) еще до их паломничества на Афон. К концу XV в. эти аскетические воззрения уже успели распространиться на Руси. Наиболее сильно их влияние, по мнению исследователя, сказывалось на жизни Кирилло–Белозерского монастыря, где и начинали свой монашеский путь преподобные Нил и Иннокентий[41].
Все выше названные работы стоят особняком в общем русле развития дореволюционной историографии. Их авторы интересовались Нилом Сорским прежде всего как православным подвижником и духовным писателем, поэтому эти исследования можно поставить в один ряд с работами церковных историков. Почти одновременно появляются «История русской словесности» (1860 г.) С. П. Шевырева и «Обзор русской духовной литературы» архиепископа Филарета (Гумилевского) (1859 г.). Эти исследования роднит не только название, но и круг поставленных проблем. Духовные писания Нила Сорского, их значение для русской словесности привлекали главное внимание авторов.
В своем обзоре архиепископ Филарет сделал попытку выявить все сочинения Нила Сорского: уже опубликованные, а также известные ему по рукописям. Кратко охарактеризовав творения Нила Сорского, архиепископ Филарет заключил: «Преимущественным предметом наставлений преподобного Нила служит сокровенная духовная жизнь»[42]. Впоследствии основные сведения о Ниле Сорском и его писаниях архиепископ Филарет поместил в своей книге «Русские святые» (1862 г.), где так писал о Ниле Сорском: «Преп. Нил — великий отец русской церкви, по своему подвижничеству и наставлениям»[43].
Работы архиепископа Филарета по истории Русской Церкви появились не случайно. Будучи ректором Московской Духовной Академии он и профессор А. В. Горский (впоследствии также ректор Академии) «произвели переворот в постановке учебного и ученого дела, обратив внимание студентов на изучение истории Церкви»[44].
50–60 гг. XIX в. были временем активного изучения источников, накопления знаний по истории Русской Церкви. Особенно много для изучения древних русских рукописей сделал профессор МДА А. В. Горский, основатель «критического» направления церковной историографии[45]. Его советами как археографа и историка пользовались виднейшие русские ученые: И. И. Срезневский, Н. И. Тихонравов, Ф. И. Буслаев, Н. И. Костомаров и др. Вместе с К. И. Невоструевым Горский составил фундаментальное описание рукописей Синодальной библиотеки, сделав при этом немало научных открытий. Одним из них было опубликованное им в 1851 г. «Письмо о нелюбках иноков Кириллова Белозерского и Иосифова Волоколамского монастырей», найденное в рукописи № 927 из собрания Московской Синодальной библиотеки.
Из «Письма» историки впервые узнали, что на соборе 1503 г. обсуждался вопрос о праве монастырей владеть вотчинами. Важную роль на этом соборе сыграли преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, которые высказали противоположные взгляды на этот вопрос. Из–за этого произошла первая «нелюбка» монахов Кирилло–Белозерского и Иосифо–Волоцкого монастырей. «Письмо» рассказывало также и о других «нелюбках» между преподобным Иосифом Волоцким и князем–иноком Вассианом (Патрикеевым).
Публикация «Письма» оказала значительное влияние на развитие светской и церковной историографии по вопросу о взглядах Нила Сорского и Иосифа Волоцкого на монастырское землевладение и шире — о роли этих святых в русской церковной жизни конца XV — начала XVI в.
Нужно отметить, что церковная историография не была однородной, на нее также оказывали влияние идеи светской исторической науки. Если в работах Шевырева, архиепископа Филарета, Муравьева подчеркивалась больше русская традиция подвижничества Нила Сорского, то в статьях 70–х гг. XIX в., которые появлялись на страницах церковных журналов, больший акцент делался на его расхождении с традициями русского монашества в вопросах монастырского землевладения и организации монастырской жизни.
В статье «Из истории русского монашества» ее автор, оставшийся неизвестным (П–нов), называет Нила Сорского преобразователем русского монашества, которому «принадлежит почин в насаждении скитского жития» в России, где почти единственная форма иночества до него оставалась общежитием[46]. Попыткой к преобразованию был также, по мысли автора, протест Нила Сорского против монастырских имуществ на соборе 1503 г. В статье подчеркивается, что сочинения Нила Сорского вырабатывали у монахов прежде всего аскетические воззрения на подвижничество[47].
По широте поставленных проблем и кругу использованных источников выделяется статья А. Правдина «Преподобный Нил Сорский и устав его скитской жизни»[48]. Он сделал первую попытку охарактеризовать церковный устав Нило–Сорской пустыни, особенности келейного правила иноков Нилова скита[49]. Автор отметил также влияние идей созерцательного направления (паламитских споров, исихазма), с которыми Нил Сорский познакомился на Афоне, на образ его монашеского делания[50].
Характеризуя содержание глав Нила Сорского «О мысленном делании», Правдин указал на их связь с теорией о пяти степенях мысленной брани византийского писателя IX в. Филофея Синаита[51]. Обобщая свое исследование, он отметил то новое, что внес Нил Сорский в русскую монашескую жизнь, — внутреннее делание, которое, по его мнению, было протестом против господствовавшего в общежительных монастырях механизма подвижничества и осталось недоступным общей массе русского иночества XV–XVI столетий[52].
Обстоятельный анализ особенностей взглядов Нила Сорского на церковную и монашескую жизнь дал в своей «Истории Русской Церкви» (1887 г.) митрополит Макарий (Булгаков)[53]. Он отметил, что главная заслуга Нила Сорского заключалась «только в том, что он собрал мысли отцев о внутреннем подвижничестве, разсеянные в их творениях, свел в одно стройное целое и, для удобнейшего руководства, предложил русским инокам в возможно сжатом виде»[54].
Нилов скит, по мнению митрополита Макария, отличался «от всех других наших обителей по внутреннему своему направлению, по тому умному деланию, которое должно было составлять главнейший предмет забот и усилий для всех скитников»[55].
Однако митрополит Макарий не противопоставлял взгляды Нила Сорского традициям русской монашеской жизни (что было свойственно многим исследованиям того времени). Он подчеркивал, что Нил Сорский не отвергал внешнего делания иноков, которое было свойственно уставу общежительных монастырей, а только напоминал о важности внутреннего. Устав Нила Сорского, по мнению митрополита, «как бы дополнил другие монастырские уставы… и составил с ними один устав, обнимавший всецело обе стороны подвижничества, внешнюю и внутреннюю»[56].
Работа митрополита Макария особенно интересна тем, что в ней дана оценка нестяжательных взглядов Нила Сорского уже с позиции Церкви XIX в. До него церковные историки только упоминали в своих работах о выступлении Нила Сорского на соборе 1503 г., но митрополит Макарий затронул вопрос об исторической реальности нестяжательной программы, которую предлагал Нил Сорский, в русских условиях XV–XVI вв.
Изложив общий ход собора 1503 г. по «Письму о нелюбках», он сделал вывод, что на соборе речь шла об отобрании всех владений у монастырей и святителей[57]. Далее, избегая какого бы то ни было противопоставления «иосифлян» и «нестяжателей», митрополит Макарий оценил позиции двух русских святых с точки зрения их исторической правоты и ошибочности. О взглядах Нила Сорского, высказанных им на соборе, он писал: «…мысли Нила Сорского справедливы, особенно по тому времени, но не вполне. Средств, какие указал преподобный Нил, взамен недвижимых имуществ, для содержания монашествующих решительно недостаточно. Он имел в виду монахов–пустынников, которые… не посещали ежедневно церкви, не отправляли всех церковных служб и имели довольно времени для рукоделия. Но и они не в состоянии были содержать себя только своими трудами, как доказал своим примером скит самого же Нила, состоявший всего из 12 братий и выпросивший себе у великого князя Василия Иоанновича ежемесячную милостыню по 155 четвертей ржаной муки»[58].
«Равным образом справедливы и мысли, какие высказал на соборе преподобный Иосиф Волоцкий, но также справедливы не вполне». По мнению митрополита Макария, монастыри того времени, чтобы избавиться от нареканий в стяжаниях, могли бы отказаться от сел — земель, населенных крестьянами, а просить от государя ругу[59].
Так спор XVI в. о монастырских селах перешел в церковную историографию конца XIX — начала XX в. Профессор МДА Е. Е. Голубинский, представитель так называемого критического направления церковной историографии[60], в своей «Истории Русской Церкви» (1900 г.), высказался в поддержку позиции Нила Сорского по этому вопросу. Излагая главный аргумент преподобного Иосифа в защиту сел — «како тогда честному и благородному человеку постричися», — Голубинский писал: «Это оригинальное представление Иосифа, которое совершенно напрасно называют «по тому времени в высшей степени практичным», действительно было очень убедительно, как доказательство ad hominem. Несомненно, что стали бы стричься в монахи благородные люди и в том случае, если бы монастыри перестали иметь села, и люди лучшие, чем прежде…»[61]
Кроме «Письма о нелюбках» Голубинский один из первых использовал для описания собора 1503 г. «Житие преподобного Иосифа, игумена Волоцкого, составленное Неизвестным» и критически подошел к некоторым сообщениям «Письма». Исследователь заметил, что «преподобный Нил был только против вотчиновладения, а не за то, чтобы все монахи жили по скитски, как жил он сам и в каковом значении нужно понимать в данном случае слово «пустыня»[62].
Голубинский считал, что Нил Сорский совершенно априорно отверг доказательства защитников сел, что древние святые отцы владели вотчинами[63]. И только позже, уже Максим Грек, показал, что славянский перевод правил четвертого и седьмого вселенских соборов, на которые ссылался собор 1503 г., был неверен. Словом «село» на Руси переводили то, что по–гречески значило «поле», «приградие сельное»[64]. Оценивая выступление Нила Сорского на соборе 1503 г., Голубинский писал: старцы Паисий и Нил «одушевились решимостью на то, чтобы предприняв попытку совершить великое преобразование нашего русского монашества, возвратить его к первоначальной и настоящей идее монашества»[65].
Общий обзор жизни Нила Сорского как православного подвижника и основателя первого скита в России дал архимандрит Иустин (Полянский), ректор Костромской Духовной Семинарии в своей книге «Преподобный и богоносный отец наш Нил, подвижник Сорский, и Устав его скитской жизни» (1902 г.).
Отдельной теме — особенностям работы преподобного Нила со святоотеческими текстами посвятил свое исследование профессорский стипендиат Санкт–Петербургской Духовной Академии Г. Левицкий. Он отметил, что преподобный Нил Сорский не приводит в своих сочинениях цитат из текстов святых отцов в качестве «всесокрушающего довода», он «мыслит отеческими доводами, говорит отеческими оборотами»[66]. Левицкий развивал мысль Архангельского о влиянии сочинений святых Кассиана Римлянина и Нила Синайского на форму и содержание глав преподобного Нила Сорского «О мысленном делании»[67]. Исследователь высказал предположение, что, изучая патристику, преподобный Нил пользовался не только русскими переводами, но и греческими текстами, т. е. знал греческий язык[68].
Особый интерес представляет книга инока Нилова скита — Иоанна (Калинина) «Нило–Сорская пустынь и ея подвижники» (Кириллов, 1914 г.). Это первое и пока единственное исследование по истории самого Нило–Сорского монастыря: его автор использовал большое количество документов из архива монастыря, не сохранившихся до наших дней.
Для работ светской исторической науки характерен интерес к Нилу Сорскому прежде всего как к «одному из главнейших деятелей» (по выражению Н. И. Костомарова) русской истории.
О Ниле Сорском начали активно писать после публикации «Письма о нелюбках». Рассказ «Письма» прояснил отрывочные сведения о внутрицерковном конфликте конца XV в. по поводу церковной земельной собственности, сообщенные архимандритом Амвросием в его «Истории российской иерархии», а также упоминания Н. М. Карамзина о том, что князь Вассиан Патрикеев укорял монахов в неге и доказывал необходимость отнять у них вотчины[69]. Рассказывая о соборе 1503 г., Н. М. Карамзин еще ничего не говорил о выступлении Нила Сорского и нестяжателей на соборе (т. к. «Повесть о нелюбках» была в его время еще не известна), а требование отмены монастырских вотчин он связывал с инициативой великого князя Иоанна III[70].
После публикации «Письма» стала очевидной целая большая проблема русской истории XVI в. — «движение нестяжателей» (история возникновения этой проблемы в науке подробно рассмотрена Г. Н. Моисеевой, а также Н. А. Казаковой)[71].
Излагая в «Истории России с древнейших времен» историю собора 1503 г. по «Письму о нелюбках», С. М. Соловьев отмечал, что вопрос о владении селами был «поднят знаменитым отшельником, основателем скитского жития Нилом Майковым». Разницу воззрений Нила Сорского и Иосифа Волоцкого Соловьев видел в том, что «Нил смотрел на монастырь как на общество людей, отказавшихся от мира, и хотел, чтобы монастырь имел как можно меньше столкновений с миром; Иосиф же, кроме этого значения монастыря, предполагал еще другое: он смотрел на монастырь так же, как на рассадник властей церковных»[72].
Поскольку существовало только два средства содержания монастырей: владеть селами или кормиться подаянием и работой рук, то на соборе и встал вопрос о двух формах содержания монашествующих[73].
С. М. Соловьев впервые использовал Судные списки Вассиана (Патрикеева) и Максима Грека, обратил внимание на то, что в их публицистике значительное место занимало обличение вотчинных прав монастырей. Он писал, что Вассиан (Патрикеев) настаивал на отрицательном решении вопроса о землевладении и написал оправдание в защиту себя и старца Нила от обвинений Иосифа Волоцкого[74].
Впервые проблему нестяжания (как справедливо отметила Н. А. Казакова)[75], поставили в своих работах B. C. Иконников и А. С. Павлов. B. C. Иконников в книге «Максим Грек и его время» (1865–1866 гг.) рассмотрел историю вопроса о церковных и монастырских имуществах, как он решался византийской, западноримской, русской Церквями[76].
Нестяжательские взгляды Нила Сорского (главное в них, по мысли Иконникова — отказ от монастырской собственности) он объяснял «религиозно–нравственными основаниями»[77].
Нил Сорский, по мнению B. C. Иконникова, — представитель созерцательного направления и отшельнического жития, уклад которого окончательно у него сложился под влиянием путешествия на Восток и глубокого изучения святоотеческой литературы. Исследователь отметил также определенное свободомыслие Нила Сорского, что проявилось в его критическом отношении к религиозным сказаниям (автор имел в виду сборники житий, отредактированные Нилом Сорским) и протесте против внешних преследований еретиков[78].
В книге «Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории» (1869 г.) B. C. Иконников особенно подчеркнул влияние Афона, идей исихазма на формирование созерцательного направления Нила Сорского[79].
В 1871 г. вышло исследование историка канонического права А. С. Павлова «Исторический очерк секуляризации церковных земель в России», в котором ученый, назвав Вассиана (Патрикеева) «нестяжателем», впервые ввел этот термин в историческую литературу[80] (Зиновий Отенский в своем сочинении «Истины показание вопросившим о новом учении» (1565–1566), обличая Вассиана Патрикеева и его сторонников, назвал их «нестяжателями»)[81].
Определяя сущность взглядов «нестяжателей», Павлов писал, что полемика Вассиана направлена была исключительно только против монастырских вотчин[82]. Кроме того, исследователь считал, что в програмах «нестяжателей» и «иосифлян» существовали и определенные политические требования. Павлов выдвинул идею о существовании политических партий «любо–стяжателей» и «нестяжателей» в Русской Церкви XVI в. и даже сформулировал их политические программы: «нестяжатели, как политическая партия, стояли на стороне прежних государственных порядков и, стремясь к возвышению духовной власти над мирскою, в то же время ратовали за права удельных князей и бояр — дружинников», партия же «любостяжателей» «усердно служила новой государственной идее» — «о политическом главенстве Москвы над уделами и даже о превосходстве мирской власти над духовною»[83].
Характеризуя взгляды Иосифа Волоцкого и Нила Сорского на монастырскую жизнь, Павлов отмечал, что Иосиф Волоцкий был представителем строго общежительного направления, а Нил Сорский — скитского. Оба деятеля Русской Церкви стремились преобразовать Церковь и «созидать новые монастыри — с древними формами жизни и дисциплины»[84].
Истории вопроса о монастырских вотчинах целую лекцию посвятил В. О. Ключевский в «Курсе русской истории». Он связал спор Нила Сорского и Иосифа Волоцкого на соборе 1503 г. с разным пониманием монастырской реформы, необходимость которой осознали два представителя Русской Церкви.
«Одни хотели в корне преобразовать все монастыри на основе нестяжательности, освободив их от вотчин; другие надеялись исправить монастырскую жизнь восстановлением строгого общежития, которое примирило бы монастырское землевладение с монашеским отречением от всякой собственности. Первое направление проводил преп. Нил Сорский, второе — преп. Иосиф Волоцкий»[85]. Так была сформулирована теория о двух направлениях в Русской Церкви.
Направление Нила Сорского Ключевский назвал афонско–созерцательным, чуждым русской действительности. «Зато вполне туземная, родная почва была под ногами его противника преподобного Иосифа»[86]. Сама форма скитского жития, по мысли Ключевского, предполагала отрицание монастырского землевладения, т. к. вся жизнь скитника сосредоточивалась на внутреннем делании[87].
Таким образом, нестяжательные взгляды Нила Сорского и его выступление на соборе Ключевский объяснял только религиозно–нравственными побуждениями.
Итак, в работах историков 60–70 гг. XIX в. была поставлена проблема движения «нестяжателей», сущность учения которых определялось как требование секуляризации церковных земель. Впоследствии трактовка «нестяжательства» в исторических исследованиях приобрела более широкий смысл (в данном обзоре рассматривается историография одного аспекта этой большой проблемы — нестяжательные взгляды Нила Сорского и его роль в «движении нестяжателей»).
На большинство исторических работ о Ниле Сорском оказала значительное влияние публикация «Собрания на Иосифа Волоцкого князя Вассиана Патрикеева», осуществленная в 1863 г. А. С. Павловым: она дополнила рассказ «Письма о нелюбках». В этом источнике противопоставлялись взгляды Иосифа Волоцкого и Нила Сорского уже по всем вопросам церковной и монашеской жизни, которые обсуждались на соборах 1490 и 1503 гг.
Надо сказать, что не только «Письмо о нелюбках» (как уже отмечала в своей статье Г. Н. Моисеева)[88], но и «Собрание князя Вассиана» было воспринято историками некритически. Издавая «Собрание», А. С. Павлов отмечал, что оно было написано уже после преставления преподобного Иосифа, когда никто не мог опровергнуть князя Вассиана; что «сочинения Вассиана дышат личною неприязнию к Иосифу»[89]. Но тем не менее именно с позиции «Собрания» стали оценивать воззрения и взаимоотношения Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, отождествляя нередко взгляды учителя и ученика — Нила Сорского и Вассиана (Патрикеева).
Так, Н. И. Костомаров в очерке о Ниле Сорском писал, что после собора 1503 г. Иосиф «сделался отъявленным и непримиримым врагом Нила»[90]. Кроме того, Нил Сорский «возмущался жестокими мерами, которые проповедовал Иосиф против еретиков»[91].
Н. И. Костомаров по–разному интерпретировал сообщения «Собрания»: часть из них он принимал согласно источнику, в других случаях утверждал то, что сам князь Вассиан (Патрикеев) в своем споре с Иосифом Волоцким отрицал. Историк сделал вывод, что Нил Сорский все–таки «относился критически к разным житиям святых и выбрасывал из них то, что считал позднейшею прибавкою»[92]. Костомаров также считал, что иноческий идеал Нила Сорского — внутреннее делание — противоречил внешнему, господствовавшему в русском монашестве и благочестии[93].
«Как диаметрально противоположные» оценил взгляды Нила Сорского и Иосифа Волоцкого В. И. Жмакин. Противоположность всегда, по мнению исследователя, сопровождается борьбою. Одну из глав своей книги «Митрополит Даниил и его сочинения» (1881 г.) он так и назвал: «Борьба между направлениями Иосифа Волоцкого и Нила Сорского до эпохи митрополита Даниила»[94].
Излагая историю собора 1503 г. в своем исследовании, Жмакин пересказал «Письмо о нелюбках», но изменил его трактовку событий. Повторяя слова «Письма», исследователь писал о последствиях собора: «диавол мнением несмирну вражду положи» между Иосифом Волоцким и Нилом Сорским[95]. На самом деле «Письмо» заканчивается рассуждением об особом мнении князя Вассиана, что «мнение есть второе падение», и «диавол мнением несмирну вражду положи» между двух монастырей[96].
В своей статье «Борьба идей в России в первой половине XVI века» В. И. Жмакин фактически назвал идейным вдохновителем движения нестяжателей преподобного Нила Сорского, а Вассиана (Патрикеева) его верным учеником, который практически воплощал идеи своего старца в жизнь[97].
Не только по вопросу о монастырских селах исследователь противопоставлял Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Он много писал о свободных, либеральных взглядах Нила Сорского на церковные авторитеты, традиции в отличие от противоположных консервативных воззренй Иосифа Волоцкого. «Через все воззрения Нила Сорского проходит одна общая идея — идея свободы. Вместо безусловного доверия давним традициям, вместо слепого благоговения ко всякому церковному авторитету в воззрениях Нила выступает, в качестве одного из критериев истины, собственное личное убеждение, самоубеждение»[98]. Подтверждая свою мысль, Жмакин ссылался на «Собрание» князя Вассиана, что Нил Сорский критически относился к сказаниям о чудесах некоторых святых. Идеи В. И. Жмакина развивали в своих статьях Н. К. Розанов, B. C. Соловьев, А. Пыпин, Б. Гречев и другие. Они пытались противопоставить Нила Сорского «обрядовой» традиции Русской Церкви и показать его реформатором церковной жизни своего времени. «На арену церковной деятельности выступили лица, стремящиеся одухотворить церковь, пробудить ее от многовекового сна», — писал Н. К. Розанов в статье «Спор иосифлян с белозерскими старцами» (1877 г.)[99].
Если Нил Сорский обращал главное внимание на внутреннюю сторону и цель иночества, то Иосиф Волоцкий понимал идеал монашеской жизни лишь чисто внешним образом — считал B. C. Соловьев[100]. Этот взгляд, сформировавшийся в литературе 70–х гг., оставался господствующим в работах историков и филологов начала XX в.
Так, Б. Гречев в цикле своих статей 1907–1909 гг. утверждал, что Нил Сорский и заволжские старцы отрицали то обрядовое направление религиозно–нравственной жизни, которого держался Иосиф Волоцкий. Даже «Устав скитского жития» Нила Сорского, по его мнению, был «резким отрицанием наиболее распространенной в то время формы монашеской жизни — общежития»[101]. Через призму противостояния «иосифлян» и «заволжских старцев» рассматривалось и отношение Нила и Иосифа к ереси «жидовскаа мудрствующих».
В 70–х гг. было пересмотренно само определение ереси. К тому времени существовало уже два разных взгляда на «ересь жидовствующих». Первые историки, писавшие о ереси, — В. И. Татищев, Н. М. Карамзин оценивали ее как «строго последовательное развитие начал чистого иудаизма в его отношении к христианству»[102]. С этой точкой зрения соглашались впоследствии историки Церкви — митрополит Макарий (Булгаков), Е. Е. Голубинский, а также известные историки русской литературы М. Н. Сперанский, Н. С. Тихонравов[103].
Митрополит Макарий писал в своей «Истории Русской Церкви»: «Прибегать же к предположению, не была ли ересь жидовствующих одною из тогдашних христианских ересей с рационалистическим направлением… вовсе нет ни нужды, ни основания» [104]
Иную точку зрения высказывали С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров. По их мнению, «ересь жидовствующих» была смесью многих толков, произвольно объединенных под именем «жидовства», и явилась результатом критицизма веры при влиянии иноземного вольномыслия[105].
Принимая, что взгляды Нила Сорского и Вассиана (Патрикеева) были тождественны, а князь Вассиан выступал в защиту еретиков, историки «движения нестяжателей» логически предположили, что в таком случае ересь действительно не могла быть антихристианской. Следовательно, в ней нужно искать начала критицизма, протеста против обрядового формализма, которые были характерны для учения «нестяжателей».
Такой взгляд на ересь высказал И. Панов в статье «Ересь жидовствующих» (1877 г.): «…происходившее… в среде тогдашнего русского общества движение, одним из важнейших факторов которого была ересь жидовствующих и борьба с нею, впервые потрясло вековые наслоения религиозно–церковного формализма, …спасло русскую народную мысль от застоя, в значительной мере подготовило ее к восприятию европейской культуры и было одним из первых и замечательнейших проявлений ее самодеятельности»[106].
Если Панов не связал впрямую еретический протест против обрядности и формализма с направлением Нила Сорского, то это сделал Жмакин. Этот вывод был продолжением его позиции о свободомыслии и либерализме Нила Сорского. Ересь жидовствующих, по мнению автора книги «Митрополит Даниил и его сочинения», «вышла из того же критического направления некоторой части русского общества, откуда оформилось направление Нила Сорского»[107].
В соответствии с этой концепцией, совершенно априорно, исходя из общих предположений о Ниле Сорском, исследователи излагали историю церковного собора 1490 г.
И. Панов писал, что собор обошелся сравнительно мягко с еретиками, решение о сожжении еретиков, как того требовал архиепископ Геннадий, не было принято. И хотя «Летопись Татищева» (ее название принадлежит самому В. И. Татищеву)[108] сообщает только, что за еретиков вступился митрополит Зосима, который был тайным еретиком, исследователь так прокомментировал сообщение летописи: «…голос митрополита не был единоличным, того же взгляда на ересь, хотя и по другим мотивам, держались и знаменитые старцы Нил и Паисий, как это доказывает дальнейшая история ереси, и их голос не мог не иметь решительного влияния на мнение большинства членов собора»[109].
Такая трактовка «Летописи Татищева» была принята во всех исследованиях дореволюционной историографии, за исключением некоторых работ церковных историков. Так, В. И. Жмакин писал в своей книге: «…самыми решительными противниками Иосифа Волоцкого в его взгляде на еретиков, выступило целое духовное ополчение старцев Кирилло–Белозерского и всех монастырей вологодских, носивших общее название Заволжских монастырей, душею которых был, как известно, Нил Сорский». И далее: «Преподобный Нил… возмущался жестокими мерами Иосифа Волоцкого»[110].
Эти общие положения историографии развивал и А. С. Архангельский, автор первого фундаментального исследования об эпохе и взглядах преподобного Нила Сорского («Нил Сорский и Вассиан Патрикеев: Их литературные труды и идеи в древней Руси». 1882 г.)[111]. А. С. Архангельский впервые наиболее полно собрал по рукописям, до него неизвестным науке, биографический материал о преподобном Ниле, его канонизации, указал рукописи, содержащие творения преподобного, установил авторство Нила Сорского в отношении некоторых новых посланий. И хотя атрибуция Архангельского не всегда верна (как справедливо отметила М. С. Боровкова–Майкова)[112], собранный им археографический материал не потерял своего значения до сих пор.
Одну из глав книги автор посвятил анализу литературных связей «писаний» Нила Сорского с патристикой. Это было первое глубокое исследование подобного рода. Архангельский постарался проследить влияние, которое оказали на преподобного Нила творения святых Иоанна Кассиана Римлянина, Нила Синайского, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита и Исаака Сирина.
Последняя глава книги посвящена «состоянию умственнорелигиозной мысли на Руси» в эпоху Нила Сорского. Автор попытался выявить значение и исторические корни основных идей преподобного Нила. Эта часть исследования отличается немалой противоречивостью и сложностью построений.
По мнению Архангельского, «важнейшим церковным и общественным вопросом русской жизни конца XV и начала XVI в. был вопрос о новгородских еретиках». «Конец жизни Нила Сорского был временем первой и самой ожесточенной борьбы с ними новгородского архиепископа и волоколамского игумена». Как относился к этой борьбе Нил Сорский? — задает вопрос исследователь и отмечает, что «прямых указаний на это мы не находим в дошедших памятниках»[113].
Единственный источник, свидетельствующий о благоволении Нила Сорского к еретикам, на который ссылался Архангельский, — это «Собрание» Вассиана (Патрикеева). Указывая на него, исследователь писал: «Иосиф Волоцкий впоследствии и самого Нила Сорского готов был почти обвинить в ереси»[114].
Говоря о сущности ереси, Архангельский отметил ее экклектичность: в среде еретиков развивались мысли старого еретичества, иудейства, рационализма и прямого материализма. Ученый, который на обширном материале проследил тесные связи «писаний» Нила Сорского с творениями святых отцов, необходимо должен был заметить несообразность идеи о близости Нила Сорского к еретикам. Рассуждая на эту тему, Архангельский поначалу сделал справедливый вывод: «Как православный подвижник, преподобный Нил Сорский, конечно, с неменьшей ревностью, как и Иосиф Волоцкий, должен был относиться к крайним «хулам» против церкви и всего христианства»[115]. Однако далее, чтобы разрешить сложившееся противоречие, автор совершенно априорно заключил: «Но вряд ли Нил Сорский усматривал такие хулы во всем еретичестве»[116].
Для «лучшей» части еретичества, по мнению Архангельского, были характерны критика внешней обрядности, стремление к внутреннему совершенствованию, большая духовность; этим они оказались близки к Нилу Сорскому, который «внешнеобрядовой религиозности и искусственным приемам монашеского аскетизма противополагал евангельскую почву «духа и истины» и требовал внутренннего «умнаго» самосовершенствования»[117]. И далее: «идеи Нила Сорского уже этим самым сблизились с возникшей партией протеста», т. е. с еретичеством[118]. Даже то, что еретики отрицали иконы, мощи, кресты, было, по мысли исследователя, близко желанию Нила Сорского, чтобы его скитский храм оставался простым и неукрашенным. Только для того, чтобы оградить себя от обвинений в еретичестве, — предполагал Архангельский, Нил Сорский «не без цели в своем «Предании ученикам» поместил исповедание веры»[119].
В соответствии с общей трактовкой хода собора 1490 г. ученый отмечал, что старцы Нил и Паисий поддержали мнение еретика Зосимы: «Не было ли поддержано мнение митрополита и нашими старцами. Ведь за чем–нибудь они явились же на собор?»[120]
По мнению автора, старцы присутствовали на соборе не для обличения и борьбы с ересью, иначе почему архиепископ Геннадий (после попытки встретиться с Нилом Сорским в 1489 г.) и Иосиф Волоцкий во время борьбы с еретиками не имели больше «никаках сношений ни с Паисием, ни с Нилом»[121].
Историю собора 1503 г. ученый, как и другие исследователи, излагал по рассказу «Письма о нелюбках». Наряду с проповедью любви и прощения к еретикам, Архангельский называл «важнейшим фактом жизни Нила Сорского» «его протест против землевладения православных монастырей»[122]. Автор считал, что преподобный Нил первым фактически поставил этот вопрос на очередь. Если Иосиф Волоцкий смотрел на него с позиции практической и исторической, то Нил Сорский решал его с нравственно–аскетической точки зрения.
Интересным и новым в позиции Архангельского о соборе 1503 г. было то, что он постарался проследить идейную предысторию собора — русскую традицию нестяжательных взглядов по житиям русских святых: Кирилла Белозерского, Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского.
Оценивая общее значение идей преподобного Нила Сорского, Архангельский считал, что преподобный Нил предлагал Русской Церкви, закосневшей в обрядовом формализме, выход из создавшегося тупика. «Древнерусская религиозная мысль пришла к дилемме: религиозность русского человека XV–XVI вв. видела перед собою две дороги — путь крайней обрядности, догматизации, сугубой аллилуйи, двуперстия и путь «шатаний», приводивший к ересям. Идеи Нила Сорского напоминанием евангельской духовности давали выход для религиозной мысли»[123].
Книга Архангельского выделила основные направления исследований в обширной теме «Нил Сорский и его эпоха», и в дальнейшем историография стала развиваться по этим направлениям: составление свода подлинных творений преподобного Нила Сорского, их связь с конкретными людьми и историческими обстоятельствами; влияние патристики, идей афонского исихазма на преподобного Нила Сорского, выразившееся в его «писаниях»; роль Нила Сорского в решении важнейших вопросов русской церковной жизни; история соборов 1490 и 1503 гг., движения нестяжателей.
Изучению идейного содержания северных русских житий посвятил свои «Очерки по истории древнерусской литературы житий святых» (1902 г.) А. Кадлубовский. Он пришел к выводу, что все жития можно распределить на два типа: «иосифлянские и нестяжательские». Для «иосифлянских» житий, по мнению исследователя, характерны идеи защиты монастырского землевладения, неумолимой справедливости, заслоняющей идею милосердия, внешность религиозно–нравственного идеала. «Нестяжательные жития» северных подвижников, напротив, подчеркивают идеи безмолвия, самоуглубления, полной нестяжател ьности[124].
При некоторой искусственности такого деления житий и выводов автора интересна сама исследовательская часть «Очерков». А. Кадлубовский показал, что идеи нестяжания появились в житийной литературе задолго до времени Нила Сорского (их можно увидеть, например, в житии Варлаама Хутынского), традиции «безмолвия», «умного делания» также прослеживаются по житиям северных русских святых — учеников Сергия Радонежского (автор отметил сходство поучений о борьбе с помыслами из «Жития Павла Обнорского» с «Уставом» Нила Сорского)[125].
Противопоставляя «направления» Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, А. Кадлубовский писал: «В проповеди евангельских начал духовности, внутреннего нравственного совершенствования, любви, кротости и снисхождения заключается главное… значение деятельности великого заволжского старца в нашей культурной истории»[126].
Важнейшим дополнением к археографическим изысканиям А. С. Архангельского стали работы Н. С. Никольского по истории Кирилло–Белозерского монастыря. Работая с рукописями этого монастыря, Никольский сделал ряд важных открытий: в сборнике Гурия (Тушина) он нашел «Молитву о покаянии с исповеданием своих грехов» старца Нила[127]. В «Летописчике» Кирилло–Белозерского монастыря Никольский обнаружил сообщение о преставлении старца Нила, его брата Андрея Майко — «во иночестве Арсения», старца Паисия (Ярославова) и ряд других сведений[128]. Никольский первый указал на некоторые фактические ошибки «Письма о нелюбках», что в дальнейшем заставило исследователей более критически относиться к этому источнику[129].
В книге «Кирилло–Белозерский монастырь и его устройство» (1897 г.) он привел интересные материалы по истории Нило–Сорского скита. По наблюдению Никольского, нестяжательный скит оказывал влияние на Кирилло–Белозерский монастырь: во времена Нила Сорского и преобладания в монастыре его сторонников, Кириллов монастырь отказывался от земельных пожалований и предпочитал получать от московских князей не села, а денежное жалованье[130].
Много внимания в своих исследованиях Никольский уделил «нестяжанию», которое рассматривал как экономическую проблему. В статье «Общинная и келейная жизнь в Кирилло–Белозерском монастыре в XV и XVI веках и начале XVII–ro» (1907 г.) Никольский исследовал важный аспект этой проблемы — возможен ли был нестяжательный быт, т. е. существование монастыря без вотчин, в условиях Русского Севера и Понизовья. Исследователь отметил, что еще митрополит Киприан в конце XIV — начале XV вв. говорил о несовместимости вотчинного быта с требованиями общежительного иночества. Но впоследствии он вынужден был сделать уступку в этом вопросе, т. к. «не мог не видеть, что северные условия жизни совсем не те, что на юге, на Афоне. «Митрополит разрешил монастырям владеть селами, но с условием, чтобы они управлялись мирянами»[131].
Никольский показал также, как преподобные Сергий Радонежский и Кирилл Белозерский пытались совместить принципы нестяжания и землевладение монастырей. Но условия Севера, по мнению исследователя, брали свое. «При скудности населения, ремесла, рукоделие (или личная обработка земли), чем занимались для своего пропитания восточные общины иноков, не могли быть достаточным средством к пропитанию на Русском Севере»[132].
Поэтому, отвергнув вотчинный быт, Нил Сорский «с логической последовательностью должен был отказаться от общежития и обратиться к скитскому устройству жизни иноков»[133]. Никольский считал, что скитничество издавна было преобладающей формой на новгородском севере; при этом под «скитничеством» он подразумевал «особножитие». Но, поскольку Нил Сорский предлагал скит с особенностями, чуждыми русской жизни, это было одной из помех для живучести скитского строя на Руси[134].