Монастырский типикон
Монастырский типикон
Расположение монастыря, его планировка создают внешние условия, от которых во многом зависит строй монастырской жизни. Основные же принципы внутренней жизни монастыря определяет его устав.
Теперь рассмотрим вопрос о монастырском уставе — типиконе Нило–Сорского скита. Им является «Предание» Нила Сорского, ближайшей и единственной аналогией которому среди известных монастырских типиконов, по мнению Лилиенфельд, можно считать «Предание» (?????????) Саввы Освященного (524).
Исследовательница отметила содержательную и стилистическую близость двух «Преданий». В них — «один ряд старинных монашеских правил, которые встречаются в самых древних монашеских трактатах и патериках, зато богослужебные указания очень скудны, дисциплинарные отсутствуют»[447]. В «упрощенности стиля» «Предания» Нила Сорского Ф. Лилиенфельд видит «нарочитое примыкание к традициям древнего синайско–палестинского монашества, как они представлены «Преданием» Саввы Освященного». Она предполагает даже, что Нил Сорский посещал «классические лавры» Палестины и, может быть, Синая, где познакомился с традициями палестинского монастырского устройства[448].
«Предание» Нила Сорского, как будет показано ниже, действительно имеет немало сходства с «Преданием» Саввы Освященного. Но палестинское «Предание» не было готовым образцом монастырского типикона для Нила Сорского. Круг его источников гораздо шире. Излагая основные принципы монастырской жизни, Нил Сорский ссылается в своем «Предании» на творения святых Иоанна Лествичника (там, где пишет, как поступать с «самочинниками», не желающими жить по монастырскому уставу и заповедям святых отцов), Василия Великого, Варсонофия, Исаака, аввы Дорофея (об иноческой милостыни, нестяжании, монастырских послушаниях и правиле «исхождения из келий»); святителя Иоанна Златоуста (о неукрашении церковном)[449]. Кроме того, Нил Сорский приводит примеры из житий мученицы Евгении, Пахомия Великого[450]. Вероятно, он в качестве примера при организации своего скита использовал и другие жития.
Здесь интересно заметить, что сами правила Саввы Освященного были известны Нилу Сорскому, скорее всего, из «Жития Саввы Освященного» (оно находится в его агиографическом сборнике), а не в результате его путешествия в палестинскую лавру. Ведь текст «Предания» Саввы уже в XV в. считался утраченным. Современник Нила Сорского архиепископ Симеон Солунский писал, что правила святого Саввы были сожжены персами при нападении на лавру Саввы Освященного в 614 г.[451]. Их список нашел русский исследователь А. Дмитриевский во время научной командировки (1887–1888) по древнейшим монастырям христианского Востока в рукописи ??–??? вв. из библиотеки Синайского монастыря[452].
Однако, как заметил сам А. Дмитриевский, издавший «Предание» святого Саввы, в «Житии Саввы Освященного», написанном современником святого Кириллом Скифопольским, наблюдается «по местам тождество с настоящими «правилами» («Преданием святого Саввы». — Е. Р.) не только по мыслям, но иногда даже в изложении. Достоверному биографу святого Саввы (Кириллу Скифопольскому. — Е. Р.), знакомому с письмами его, которые он цитирует в своем труде (житии. — Е. Р.), весьма естественно было знать и иметь под руками самые «правила» своего отца, которыми, безспорно, еще руководствовались в лавре, в бытность там преподобного Кирилла Скифопольского, т. е. спустя 38 лет после смерти Саввы Освященного (т. е. около 570 г. — Е. Р.)»[453]. Таким образом, естественно предположить, что «Житие Саввы Освященного» явилось для Нила Сорского ценным источником сведений об устройстве самой знаменитой палестинской лавры.
Кроме «Жития Саввы Освященного», палестинская традиция скитской жизни хорошо представлена в житиях святых Евфимия Великого, Харитона Исповедника, Илариона Великого, которые также находятся в агиографических сборниках Нила Сорского.
Весьма любопытно посмотреть, как различные традиции скитской жизни отразились в типиконе Нило–Сорского скита. Обратимся к тексту «Предания» Нила Сорского.
Старец Нил начинает свое «Предание» исповеданием «Символа веры», затем объясняет, почему он «дерзнул» написать «Предание»: «Но убо слово Божие никто же долженъ есть таити своим Н?радениемъ, но испов?дати свою немощь», «тако убо суть словеса святых отець и ина множаиша, и сихъ ради испытавше Божественая писания, предаемъ приходящимъ к намъ и требующимъ сихъ»[454]. Далее Нил Сорский останавливается на «правилах приема» в Нило–Сорский скит. Тех, кто не хотел соблюдать божественные заповеди и святоотеческие предания, он отправлял из скита «бездельны». Этот принцип сохранялся в Нило–Сорской пустыни и в XVII в. «Повесть» дьяка Плешкова сообщает, что монаху, желавшему жить в скиту, сначала рассказывали основные правила скитской жизни и испытывали, подходит ли он для безмолвия, и только после этого оставляли его в монастыре. «А иже внове аще кто к ним приидет хотя с ним сожительствовати, настоятель же и братия вся во едину келию сойдутся и сматряют брата того, — аще мощно есть ему с ними и наедине в келии жити. Не сладце же брату тому исперва будет. Не бо се от злобы творяще, но яко да познают терпение брата того»[455].
Такая же традиция существовала и в других скитах. В «Скитском патерике» (по списку Нила Сорского) есть такой рассказ об Арсении Великом: когда святой пришел в скит Макария Великого, чтобы остаться там жить, старцы скита сначала испытали во время трапезы смирение Арсения Великого, бросили ему хлеб к ногам, как псу. «И вид?вше его священьници церковнии, приведоша и къ авв? Иоанну Колову. Старець же въсхоте искусити его, аще сътворит инока. И скдшим имъ ясти хл?бъ, остави его старець стояти единого. Он же стояше, долу зря, яко мнящу ему ангелы зрети и пред Богомъ стояти. И якоже они начяша ясти, вземъ старець единъ паксимад, пред нимъ (Арсением. — Е. Р.) поверже» (РГБ. Вол. № 630. Л. 272). После такого испытания старец Иоанн Колов, «вид?въ многое смирение его (Арсения. — Е. Р), глагола пресвитером (настоятелям скитских церквей. — Е. Р.)·. сей искусенъ инокъ хощет быти; и не по мноз?к времени даде ему келию поряд себе, научивъ его подвизатися о спасении своемъ» (Там же).
Афонские скиты следовали традиции египетского скита. Правило из устава 1759 г. Андреевского русского скита (его можно принять во внимание, т. к. скитские афонские уставы XVIII–XIX вв. составлялись, как заметил епископ Порфирий (Успенский), на основе древних уставов, хотя и с некоторыми изменениями, характерными для афонской жизни «нового времени») гласит: «Когда какой новичек придет в скит с тем, чтобы купить каливу (келью. — Е. Р.), сперва приводит его в Кириакон пред лик всех старцов, и читает ему все настоящие главы (Устав. — Е. Р.) одну за другой, и когда он обещает соблюдать все, что написано, и подчиняется — оплачивает в монастыре и может жить» (последнее правило об оплате относится уже к XVIII столетию)[456].
Правил монастырской жизни, изложенных в «Предании» Нила Сорского, в сущности, немного. Большинство из них посвящено монашескому нестяжанию, они образуют цельную систему принципов скитской нестяжательной жизни, которая существенно отличает «Предание» Нила Сорского даже от самого близкого по стилю и содержанию типикона Саввы Освященного[457]. До сих пор в исторической литературе именно эта система считалась той особенностью Сорского типикона, которая делает его оригинальным сочинением в русле святоотеческой литературы такого рода. Однако с этим утверждением можно серьезно спорить.
Краеугольным нестяжательным принципом преподобного Нила, по мнению исследователей, считается запрет приобретать стяжания, «иже по насилию отъ чюжихъ трудовъ». В виду его особой важности приведем этот текст полностью: «Стяжания же, иже по насилию от чюжихъ трудовъ събираема, вносити отнюдь несть нам на ползу. Како бо можемъ съхранити заповеди Господня, сиа имеюще: хотящему с тобою судитися одежу взяти твою, отдаждь и срачицу, и прочая елика таковая, страстны суще и немощни, но яко ядъ смертоносенъ отбегати и отгоняти»[458].
Однако этот же текст находится и в уставе преподобного Евфросина Псковского («Изложение общежительнаго пребывания устав обители трисвятителскиа въ дръжав? государей великих князей Василий Васильевича и сына его Иоанна Васильевича»), в разделе «О наемном д?ле»: «Стяжание же чюжих трудовъ вносити каково любо отнуд несть на ползу намъ и паче же яко страстнии душею и немощный приимати во обители, но яко ядъ смертоносенъ отбегати и отгоняти»[459]. (Это сходство двух уставов уже отметила в своей статье Н. В. Синицына.).
Не трудно заметить, что цитата, приведенная Нилом Сорским, дана в более полном виде, а у псковского святого сокращена. По мнению Н. В. Синицыной, это сокращение имеет принципиальный характер, т. к. меняет смысл фразы: преподобный Евфросин отказывается от применения наемного труда, а Нил Сорский отказывается «от вклада, источником которого является насильственное присвоение плодов чужого труда»[460]. Нам все же представляется, что фраза «иже по насилию» могла выпасть в ходе поздних переписываний устава Евфросина (ведь он не сохранился в автографе), к тому же ее пропуск принципиально не меняет существа высказывания.
Понятно, что «стяжание чюжих трудов» не может быть добровольным для того, чьими трудами собираются воспользоваться. В случае «добровольности» это уже милостыня монастырю, и тогда преподобный Евфросин вел бы речь о том, какую милостыню принимать, а какую нет. Речь в его уставе идет именно о неприятии любых насильственных стяжаний. И в данном случае не очень важно, в какую форму эти стяжания облекаются — «наемное дело» на монастырь или вклад. В своем уставе псковский святой вообще отвергает вклады (кроме милостыни) в монастырь. Тем более невозможно, чтобы он принимал вклады, полученные «от стяжания чюжих трудов».
На наш взгляд, здесь интереснее другое. Случайны ли совпадения двух уставов и к какому источнику они восходят? Преподобный Евфросин (1481) был старшим современником Нила Сорского (1508): свой монастырь на реке Толве он основал около 1425 г. Н. Серебрянский, автор фундаментального исследования по истории псковского монашества, предполагал, что свой устав Евфросин написал в последние годы жизни Новгородского архиепископа Евфимия (1458), т. е. почти на 50 лет раньше, чем было составлено «Предание» Нила Сорского. В связи с этим возникают два предположения: либо у Нила Сорского был список устава Евфросина Псковского, либо оба преподобных, независимо друг от друга, пользовались одним общим источником.
Несколько слов по поводу первого предположения. Возможность познакомиться со списком устава Евфросина у Нила Сорского была, но небольшая. Самые ранние известные списки устава преподобного Евфросина датируются второй половиной XVI в. «Несомненен, по крайней мере, тот факт, что устав не был известен такому знатоку русской монастырской письменности, каким был в начале XVI в. преподобный Иосиф Волоцкий. В библиотеках же русских монастырей устав стал появляться, как показывает хронология сохранившихся его рукописных списков, только со 2–й половины XVI в., после Стоглавого собора»[461].
Возможно, текст «о стяжаниях, иже по насилию от чюжих трудов», находится в каком–то неизвестном пока нам житии. В пользу последнего предположения говорит и то, что преподобный Евфросин и Нил Сорский заявляют в своих уставах и другой общий для них принцип — питаться по преимуществу от трудов рук своих, причем используют для этого одну и ту же цитату из «Жития Евфимия Великого». Текст из устава святого Евфросина звучит так: «…опаство ж много предано бысть намъ о семь от святых отець, яко от праведных трудов и своего делания дневную пищу и прочаа нужная и потребная телеси Господь и Пречистаа Его Мати, яже о нас устроит»[462]. Ему вторит преподобный Нил: «Сие же отъ святыхъ отець опасне предано есть намъ, яко да от праведныхъ трудовъ своего рукоделия и работы, дневную пищу и прочаа нужныя потребы Господь и Пречистаа Его Мати, яже о насъ устраяетъ»[463].
Обращает на себя внимание и другое сходство: оба святых используют один и тот же круг агиографической литературы. Евфросин Псковский ссылается в своем «Уставе» на жития святых Пахомия Великого, Евфимия Великого, Феодосия Великого, Илариона Великого, Саввы Освященного, т. е. на те жития, которые существенным образом сформировали взгляды Нила Сорского на монашескую жизнь. Очевидно, что оба русских святых вели поиск в одном направлении.
В своем «Предании» Нил Сорский запрещал входить в скит женщинам, принимать отроков, держать скот «женьска рода на послужение»[464]. Эти же правила присутствуют в уставе Евфросина Псковского. И в этом оба устава имеют, несомненно, опять же общий источник — жития древних палестинских святых и афонскую традицию. На Афоне эти запреты соблюдались самым строгим образом, чему Нил Сорский был «самовидцем», а Евфросин — «слышал от самовидцев». В своем уставе Евфросин несколько раз ссылается на порядки Святой Горы Афон, подчеркивая, что узнал о них «от самовидцев».
Из житий святых Саввы Освященного и Евфимия Великого известно, что они не принимали к себе «голоусых и безбрадых». Женщинам входить в лавру Саввы Освященного запрещалось даже для молитвы. Посылая отрока на возрастание в киновию Феодосия Великого, святой Савва говорил так: «…чядо, нелепо есть и пакостно сиц’Ъ в лавр? без брады им?ти кого. Се бо и старии скитьстии отцы уставиша, и мня предаша Еуфимиева чядь тако (монахи монастыря Евфимия Великого — Е. Р.), (РГБ. Тр. № 684. Л. 224). Любопытно, что эту же цитату из «Жития Саввы Освященного» приводит в своем уставе и преподобный Евфросин Псковский[465]. Таким образом, «агиографические интересы» преподобных Нила Сорского и Евфросина Псковского совпадали весьма значительно.
Возвращаясь к сравнению двух уставов, укажем также на то, что и в общежительном Елеазаровском монастыре, и в Нило–Сорском скиту богослужение совершалось по скитскому уставу. Таким образом, задолго до основания Сорского скита на Руси уже существовал монастырь, где действовал скитский богослужебный устав (об этом подробнее будет сказано в разделе «Богослужение»). Вряд ли все эти совпадения случайны.
Скорее всего, они говорят о том большом влиянии, которое оказал преподобный Евфросин Псковский (его личность, устав и жизнь основанной им обители) на преподобного Нила Сорского.
Это влияние настолько характерно, что не исключает возможности личной встречи преподобных Евфросина и Нила. Даже в жизни двух русских святых обнаруживается немаловажное сходство. Из жития псковского подвижника известно, что он, увидев, как в разных псковских церквях по–разному возглашают «Аллилуйя» (в одних — два раза, в других — три), не оставил своих сомнений, а отправился за истиной в Константинополь. По уставу Великой Церкви (храма святой Софии) творили «сугубую аллилуйю», поэтому, вернувшись на Русь, преподобный Евфросин всегда впоследствии неукоснительно следовал этому богослужебному принципу, невзирая ни на какие нападки в свой адрес.
То же стремление в поиске истины всегда обращаться к первоисточнику отличало и преподобного Нила Сорского. Для изучения богослужебной, монастырской и молитвенной практики оба преподобных избрали один и тот же образец: Константинополь и Афон. Возможно, что преподобный Нил, отправляясь в «страны Царьграда», знал о примере своего русского современника.
Итак, правила о монастырском нестяжании не являются особенностью сорского типикона: они, как мы показали выше, содержатся и в «Уставе» преподобного Евфросина, хотя это и не типично для типиконов вообще. Следующая группа правил «Предания» старца Нила уже более традиционна для монастырского типикона: о согрешающих и «самочинниках»; об исхождении из келий и «келейном пребывании»; о рукоделиях; о мере пищи и пития; о странноприимстве. В этом «Предание» Нила Сорского напоминает наставления святых отцов, записанные в древних житиях, например в «Житии преподобного Харитона» (по списку агиографического сборника Нила Сорского). «Завещание» преподобного Харитона своим ученикам, которое находится в тексте жития этого святого, очень близко по своей стилистике и содержанию к монастырским типиконам.
Приведем этот важный житийный текст полностью: «Заповедует убо ученикомъ своимъ о всячьскыхъ, елика къ съставлению иночьскаго житиа подобная. Время убо пищи уставль еже есть скончявающуся дню (1). И не въ сытость ясти, но просящи и еще утробе престаати. Быти же пищи хлебъ токъмо и соль, иных снедей место наполняющи, питие же — вода, и та съ страус хом приемлема и в м?ру (2). Таже о п?нии и молитв? зав?ща, дневной вкуп? и нощнёй бываем? (3). Ненавид?ти же праздность, яко многих золъ виновну, но д?ло рукамъ даяти священными псалмы сьл?ваемо (4). Аще ли же кий помыслъ суетенъ, яко же н?кий плевелъ от обыцаго ве?х врага въ сердечьной ведется земли, постомъ сего и молитвы мечемъ оте?кати. Да невм?щение обрящет горкий своея страсти родити плодъ… (5). Къ сим же поучяше, яко не подобает хожениа чястая творити. Безмолвию же радоватися, матери добродетелемъ сущи и очесъ душевных мудрование художн? и чист? имущи (6). Ни о человеколюбии же словеса преиде не въепомянута, но и о Tix приЛ?жн? имеяше. Приложи бо рекъ: аще есть мощно, ни единаго приходящихъ тщама отпускати рукама. Да не како утаится вамъ Христа презр?ти, единого от просящихъ видомъ показавшася (7)» (РГБ. Тр. № 684. Л. 21 — 21 об.; цифровое разделение мое — для удобства прочтения текста).
Итак, в числе основных «составляющих» иноческое житие преподобный Харитон, как говорится в житии, выделил правила о времени и мере пищи, о молитве (правда, в житии это правило только названо, но подробно не оговорено), о рукоделии, о борьбе с помыслами, о исхождении из келий и хранении «безмолвия», о странноприимстве. Эти правила есть в «Предании» Нила Сорского, хотя акценты в своих поучениях старец Нил в некоторых случаях расставил другие.
Меру «пищи и питиа» он определил просто — «противу сил? своего т?ла и души окормлениа кыиждо да творитъ, б?гая пресышениа и сластолюбиа»[466]. Правило об обязательном рукоделии в «Предании» Нила Сорского имеет яркий «нестяжательный» акцент, более подробно говорится о «исхождении» из келий и из монастыря, традиционен завет странноприимства: «Аще ли же страненъ кто приидетъ, упокоити его елико по силе нашей, и по сихъ, аще требуетъ, даяти ему благословения хлеба и отпущати его»[467]. В «Предании» Нила Сорского отсутствует поучение о борьбе с помыслами, о молитве и хранении «безмолвия» — главной иноческой добродетели. Но этому Нил Сорский посвятил отдельное сочинение — свои главы «О мысленном делании».
Излагая общие принципы иноческого жития, Нил Сорский много внимания уделил в своем «Предании» правилам–запретам, цель которых сохранить «благочиние» в монастыре, уберечь иноков скита от падений, от влияния «мира». Именно в этом заключается основное сходство его «Предания» с «Преданием» Саввы Освященного.
Выходить из скита без благословления настоятеля и не в «уставленное» время запрещалось. «Происхождения же отъ обителеи нашихъ творити не просто и якоже прилучися, но точию уставленная и нужднаа. Безвременно бо и не благословно исходити ис к?леи нашихъ не подобно, яко глаголеть Великыи Василеи: настаятель благочинна да уставляетъ братии раздаяниа д?ломъ. Такоже и отхождение комуждо ключимое и подобное да повелеваетъ… »[468].
Исхождение из кельи допускалось по «Уставу скитского жития», который был принят в Нило–Сорском скиту, во вторник, четверг, субботу и воскресенье (т. е. в непостные дни), Великим постом — только в субботу и воскресенье (РНБ. Кир. — Бел. №25/1102. Л. 230).
В кельях иноки могли собираться вместе или принимать странников только для духовного наставления. «Въ ю?лияхъ же нашихъ таковымъ подобаетъ приносити словеса братиямъ и страннымъ; о нихъ же изв?ствуемся, яко къ съзиданию и исправлению душамъ творити бее?дование, имуще сему с художьствомъ слышати и рещи полезнаа»[469].
Это правило «келейнаго пребывания» считалось святыми отцами одним из обязательных условий спасительной жизни инока. Постоянное пребывание в келье, наряду с постом и сокрушением о грехах, основатель египетского скита Макарий Великий почитал особенно необходимым для инока[470]. В «Житии Арсения Великого» сказано о святом, что он «не исхождаше чясто» из своей кельи, «инии убо творяху службу его» (РГБ. Вол. № 630. Л. 272 об.). После преставления Арсения Великого старцы скита рассказывали своим ученикам, что святой «все время жизни его седя над ручным делом, платъ имаше на лоне, слез ради падающих от очию его» (РГБ. Вол. № 630. Л. 271).
Некоторые подвижники скита, как сказано в патерике, не оставляли свои кельи даже ради церковной службы: «Глаголаху о авве Марку египтянин?, яко пр?бысть 30 лет, не исходя ис келиа своея, имаше же обычай презвитеръ приходити и творити ему причащение» (РНБ. Кир. — Бел. № 20/1259. Л. 92). Пресвитер Руфин сообщает, что в пустыне Келлий по скитским традициям монахи пять дней в неделю безысходно находились каждый в своей келье, и только обладающие «даром назидания» могли заходить в кельи к инокам[471].
Оговаривая меру «пищи и пития», Нил Сорский особо подчеркнул, чтобы «пианство же пити» в скиту не держали «никоего питиа»[472]. В этом он, очевидно, придерживался устава Кирилло–Белозерского монастыря. Пахомий Серб, написавший «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла», особо отметил, что Кирилл Белозерский «устави же не токмо же при своем животе меду и иному, елика пианства имуть, не быти, но паче и по своем преставлении таковым не обретатися повеле»[473].
Нил Сорский в своем «Предании» строго предупреждал братию об опастности «самочинства» в скиту, т. е. жизни по своей воле. «Мноземъ же ненавидимо, еже по Бозе своеа воля отсечение, но свое кождо оправдание лихоимствуетъ. О таковых въ Божественней Лествици рече: лучши есть отгнати, неже своа воля оставити творити»[474].
Этот принцип монастырской жизни сохранил в своем монастыре и ученик старца Нила — преподобный Иннокентий (Охлябинин). В разделе «О самочинниках» своего «Завета» он записал: «Аще который братъ нашь инокъ не въсхощет управляти свое жительство по божественныхъ заповедех и по написанию господина и учителя моего старца Нила, и по сиему нашему письмени, но убо самочиниемъ и самовольством въсхощет водитися, таковаго настоятель и братиа да накажут. Аще ли и по наказании не исправится, сего убо настоятель и братиа измещут от пустыни, яко плеву от жита» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/ 1102. Л. 286 об.). Раскаявшихся принимали обратно.
Нил Сорский в своем «Предании» различает «самочинников» и согрешающих «от разленениа или небрежениа». Все согрешения иноков должны были исправляться только духовным наставлением. «Предание» Нила Сорского, как и «Предание» Саввы Освященного, почти ничего не упоминает о монастырских наказаниях. Скитский устав не предусматривал разработанной системы наказаний, как, например, общежительный устав Пахомия Великого[475].
«Аще ли же кто отъ братии от разленениа или небрежениа испадеть отъ преданныхъ ему в нёкых, исповедати подобаетъ сиа настаящему, и тъи, якоже подобаетъ, исправить съгрешениа. И тако аще в келии лучится съгрешение, или вне где изшедшему, исповеданиемъ исправити сиа» — сказано в «Предании» Нила Сорского[476]. Нежелающие изменить свою жизнь должны были оставить монастырь. В «Предании» Саввы Освященного говорится, что, если иноки повинны в раздоре до драки и не примирятся, их надо изгнать из лавры; если повинны в пьянстве, сварах, нанесении обид, составлении партий, пусть исправятся или удалятся. Основное лаврское наказание (епитимья) заключалась в том, чтобы безвыходно находиться в келье (кроме богослужебных часов) на покаянии[477]. Иноки, ушедшие из лавры по своей воле, уже не могли вернуться. В Нило–Сорском скиту это правило смягчалось. Как свидетельствует «Повесть о Нило–Сорском ските», самовольно ушедших, но раскаявшихся и вернувшихся принимали вновь в скит[478].
В свое «Предание» Нил Сорский поместил, видимо, не все правила, которые действовали в его скиту. Типикон, очевидно, дополнялся устной традицией, освященной авторитетом старца Нила. Оставляя «Завет» своему монастырю, преподобный Иннокентий прямо ссылался на своего «учителя старца Нила», хотя не все правила из его «Завета» можно найти в «Предании» Нила Сорского. Именно из «Завета» преподобного Иннокентия мы узнаем, что в вопросах собственности Нил Сорский держался древних скитских уставов[479].
Понятие «мое» в скиту практически отсутствовало. Одной из высших добродетелей скитского инока было полное нестяжание. Келья также не являлась его собственностью. Если монах уходил из скита, то терял все права на нее. Если даже возвращался, то не мог требовать назад ту же келью. Это решалось только по воле настоятеля.
«Аще кто брат нашь инокъ» — сказано в «Завете» преподобного Иннокентия — «поставит себе келии въ пустыни нашей, и потомъ аще отидет ис пустыня сея, и т?хъ келей не отдати, ни продати никому и не купити у него никому. Но владают т?ми келиами настоятель и ту живущая братиа. Аще ли преже реченный братъ възвратится в пустыню сию, и убо надъ rfeми келиами власти не имат» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 285 об.).
Если инок даже купит келью в монастыре, то, уходя, все равно не имеет над ней власти. И если возвратится, не может ее требовать назад: «и по отхождении и по прихождении, не имут власти над т?ми келиами» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 286).
Это правило о собственности сближает скит с общежительным монастырем, где инок не имел власти и «над чашей». В особных житиях каждый монах покупал себе келью сам, а затем распоряжался ею по собственному усмотрению. В скиту действовал иной принцип: «а живущаа братиа иноци на м?ст? сиемь да не торгуют келиами, ни меняют промежи себя, но кииждо въ своихъ келиахъ живеть» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 286 об.).
Правила «о келье» из «Завета» преподобного Иннокентия вполне согласуются с «Правилами Саввы Освященного», где сказано, что уходящий из лавры монах не имеет права «свои келии или совершенно продать или подарить их, но принадлежит это право святой обители», а достойные и нуждающиеся иноки должны получать кельи от игумена; даже старец не мог оставить келью своему ученику. Интересно, что на Афоне в скитах действовало то же правило о келье. Преподобный Максим Грек в своем «Послании» 1518–1519 гг. к великому князю Василию III, упоминая об устройстве скита в Карее, заметил о правиле собственности на келью: «Келлии же те разсеани в ските Карейском.., от них же множайшии продаются хотящим на месте том пребывати, и на толики лица купяться и на два и три, яже умръшим купившим паки возвращаются под власть монастырскую»[480].
Таким образом, «Предание» Нила Сорского, несмотря на свою лаконичность и кажущуюся простоту, является сложным духовным произведением в жанре монастырского типикона. Здесь воплотился и обрел чеканные формулировки весь жизненный и духовный опыт великого старца: его глубокие знания традиций как древнего палестинского и египетского монашества, так и современного ему — афонского и русского. Из множества правил монастырской жизни, которые содержатся в святоотеческих творениях, житиях святых, преподобный выбрал те, которые считал наиболее необходимыми для того, чтобы оградить свой скит от влияния «мира» и внутренних «нестроений».