Организация хозяйственной жизни скита
Организация хозяйственной жизни скита
Хозяйственная жизнь Нило–Сорского скита была организована так, чтобы не нарушать «безмолвия» и созерцания иноков. Она имела ряд особенностей, характерных для всех монастырей скитского типа.
Заботу о том, чтобы монахи скита не имели «житейских попечений», брал на себя один из старцев скита, именовавшийся «строителем», т. к. он «строил» жизнь монастыря, ведал его хозяйственными и административными делами. Подобные «строительские» должности были в скитах Египта, Палестины, Афона. Древнейшее упоминание должности «строителя» мы находим в «Житии Пахомия Великого». Устраивая свой монастырь, он каждому иноку «пребывание и образы и меры правила даяше: ов?мъ убо ручное дело, питаниа деля; овем же службы къ потрбе братии. И дому же строителя о тклесн?й потреби устрой симъ и втораго по себе постави» (РГБ. Вол. № 630. Л. 292). Из этого текста понятно, что строитель в монастыре святого Пахомия был вторым человеком после настоятеля (игумена) и на его плечах лежало главным образом хозяйственное обеспечение обители.
В скиту Макария Великого административные и хозяйственные функции разделялись между пресвитером и экономом. Пресвитеры (настоятели) четырех церквей скита наблюдали за монастырской дисциплиной: они наставляли согрешивших, налагали наказания. В «Житии Арсения Великого» рассказывается, что пресвитеры принимали новых монахов в скит, предварительно «испытав» их. Высшее руководство скитом принадлежало собранию старцев под председательством пресвитеров, здесь судили важнейшие проступки, выбирали на различные монастырские должности. Упоминания о таких собраниях неоднократно встречаются в «Скитском патерике»: «Иногда събору бывыну въ ските, и хотяху отцы искусити авву Моисея, уничижишя его, глаголюще, что ефиопъ сей приходить посреде нас. Он же слышав умолъкну…» (РНБ. Кир. — Бел. № 20/ 1259. Л. 91).
Для ведения хозяйственных дел скита избирался эконом. Об особой важности этого послушания свидетельствует сам порядок избрания эконома: «…в должность эконома никто не вступал по своей воле, но в нее возводили по выбору старцев, общим согласием… из достоуважаемых и по возрасту, и по силе веры, и по святости жизни»[508].
Настоятель палестинской лавры руководил духовной жизнью монахов, следил за монастырской дисциплиной (как пресвитер египетского скита), а также заботился о пропитании монахов[509], т. е. выполнял отчасти функции эконома.
На Афоне скитский начальник в XVII–XVIII вв. назывался дикеос («правды смотритель»). По свидетельству В. Григоровича–Барского, дикеос в скиту избирался «ради чина церковнаго и приятия ради странных поклонников, милостину подавающих на храм и на безмолвники, юже он разделяет, в распрях малых наставляет и мирствует их, в больших же судятся в Лавре, ибо оттуда и Начальник им, от них же избран поставляется»[510].
Принцип выбора афонского дикеоса похож избрание эконома в египетском скиту, что указывает на устойчивую традиционность основных принципов скитской жизни. Афонский скитский устав 1759 г. гласит: «Кто из отцов домогается быть Дикеем, и окажется, что ему очень хочется получить настоятельство, таковаго пусть не желают братия, но единодушно да изберут того, кого признают достойным сей должности…»[511].
Уставы афонских скитов свидетельствуют, что дикеос руководил как административной, так и хозяйственной жизнью в монастыре. Только по разрешению дикеоса монахи могли выходить из скита[512], по согласию дикеоса и старцев скита принимались новые монахи в скит, осуществлялась покупка и продажа келий[513].
Дикеос жил при соборной церкви и заботился о ней, кроме того, он осуществлял починки и строительство скитских зданий, но с обязательного согласия старцев скита[514]. Хотя скитники питались главным образом от трудов своего рукоделия, дикеос также заботился об их пропитании и мог даже назначать для этих целей иноков скита на общие монастырские послушания. Так, устав 1759 г. Димитриевского скита устанавливал общий порядок для работ на масличиях скита: «чтобы плоды с них (маслин. — Е. Р.) ежелетно собираемы были всеми вообще скитниками, и разделяемы между ними поровну, на основании древнего обычая»[515].
Порядок избрания и обязанности строителя Нило–Сорского скита в XVII в. более всего можно сравнить с должностью афонского дикеоса. Но следует отметить, что сами обязанности строителя Ниловой пустыни претерпели некоторые изменения к началу XVII в.
Официально строительское послушание в Нило–Сорском скиту появилось, видимо, со второй половины XVI в. Грамота великого князя Василия Иоанновича 1515 г. начальственным лицом над Пустынью определила «попа священноинока Тихона, или которого по нем будет». По крайней мере, ему житничные государевы приказчики на Белоозере должны были привозить и отдавать муку, полагавшуюся Пустыни[516]. Грамота 1526 г. упоминает «настоятеля Маркелла с братией»[517]. Жалованье для строителя скита назначает только грамота царя Иоанна Васильевича Грозного (точная дата этой грамоты неизвестна: ее текст включен в грамоту царя Феодора Иоанновича 1584 г., и в этой же грамоте 1584 г. упомянут строитель Дионисий)[518].
Сам основатель скита — преподобный Нил Сорский — был не только старцем — духовным руководителем иноков своего скита, но имел власть и настоятельскую: принимал монахов в скит, следил за благочестием и соблюдением устава в монастыре. Неслучайно он пишет в своем «Предании» о том, как поступать с «самочинниками». «Аще ли кто не произволяетъ в сихъ (заповедях святых отцов. — Е. Р.) да престанетъ стужати моему окаяньству; азъ бо отсылаю таковыхъ безделны… Аще ли же произволяють тако жити свободна и безбедна, приемлемъ таковыхъ, глаголюще имъ слово Божие…»[519]
Нил Сорский осуществлял и первые «постройки» в скиту: поставил мельницу, наносил гору земли для сооружения церкви; видимо, и участвовал в ее строительстве. Пропитание братии скита в первые годы его существования, скорее всего, еще не являлось одной из главных настоятельских функций, как впоследствии. До 1515 г. скит не получал государево жалованье, и каждый инок, очевидно, питался от собственных трудов и небольшой милостыни, подаваемой богомольцами.
Видимо, незадолго до преставления Нил Сорский сам благословил первого игумена своему скиту: синодик Нило–Сорской пустыни первыми из сорских монахов называет имена «старцев Нила и Иннокентия». Затем следует имя священноигумена Корнилия, его сменил священноигумен Савва (КБИАХМЗ. РК. 127. Л. 15). Из государевой грамоты известно еще имя иеромонаха Тихона, о чем уже говорилось выше. Это значит, что настоятель Нило–Сорского скита в первой половине XVI в. имел сан священника и являлся настоятелем церкви, как и пресвитеры египетского скита.
В конце XVI в. окончательно определилось не только именование настоятеля Пустыни, но и порядок его избрания, а также основные обязаности. Как и дикеос афонского скита, строитель Нило–Сорской пустыни избирался на год. Редко, кто нес строительское послушание два–три года. Новый строитель принимал отчет у своего предшественника по «старой описной книге имущества» Нило–Сорского скита, при этом составлялась новая, где отмечалось все, что «прибыло» или «убыло» в скитском имуществе, и по каким причинам. Кроме того, каждый строитель вел приходно–расходную книгу, по которой отчитывался о состоянии скитской казны[520]. Этот пустынский порядок также соответствовал афонскому обычаю: в афонском уставе 1759 г. сказано, что после избрания «новый Дикей вместе с отцами берет отчет от своего предшественника»[521].
Сначала сами скитские старцы выбирали строителя из пустынской братии. В 1641 г. по указу царя Михаила Феодоровича Нилов скит (видимо, после разорения во время польско–литовской интервенции в 1612–1618 гг.) был приписан к Кириллову монастырю[522]. С этого времени строителя для скита выбирал собор кирилловских старцев. Если строитель вел скитские дела плохо, старцы скита могли пожаловаться архимандриту Кириллова монастыря и попросить другого.
Такая ситуация сложилась в 1652 г. В одной из приходных книг сохранилась челобитная сорских монахов: «Государю архимандриту Митрофану и Государю келарю старцу Саватию и всем старцам соборным Кириллова монастыря бьют челом нищие богомольцы и ваши Сорьские пустыни Нилова скиту чернец Иосиф и чернец Христофор, и чернец Влас и вся братья: пожалуйте нам, государи, отпищика пришлите, чтобы нам строителя старца Селивестра сочести при всей братии, чтобы нам ведомо было, а нам на нево отписать, как вам, государем, Бог известит. Государи, смилуйтеся, пожалуйте» (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 672. Л. 1 об.).
В XVII в. строитель Нило–Сорской пустыни уже не являлся духовным наставником, чаще всего не имел священнического сана, но полностью отвечал за благочиние и хозяйство монастыря.
Строитель, как и афонский дикеос, с общего согласия старцев скита (об этом сообщает «Повесть о Нило–Сорском ските» Плешкова) принимал новых монахов в скит, раздавал кельи братии (в соответствии с порядком, оговоренным в «Завете» преподобного Иннокентия). Приходно–расходные книги Нило–Сорского скита содержат упоминания, что пустынские строители ездили в Вологду и Москву хлопотать о разрешении различных вопросов внутренней скитской жизни. Так, в 1637 г. строитель Нафанаил подавал в Москве челобитные Патриарху и митрополиту, «от писма дал две денги. О иноземцах бил челом в дворце, от писма дал 4 денги. Дело выписал подъячий меншой о иноземцах Онастасе и о Макаре» (речь, видимо, идет о скитских старцах Макаре и Анастасе Киевлянине, упоминаемых в строительских книгах за это время — Е. Р.) (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 666. Л. 9).
Строитель также осуществлял все починки и постройки в скиту. Он один заботился обо всех: следил за исправностью печей в кельях, за ремонтом келий, мостов, скитской мельницы — все строительские заботы перечислить трудно[523]. Одной из главных его забот было содержание скитских церквей: ремонт, строительство новых, обеспечение всем необходимым для церковной службы (строитель покупал воск, ладан, церковное вино, муку и соль на просфоры). Он же наблюдал за деятельностью скитского уставщика, пономаря, сторожа.
Другой немаловажной обязанностью строителя было пропитание братии скита. С 1515 г. скит Нила Сорского по ходатайству князя–инока Вассиана (Патрикеева), стал получать государево жалованье (ругу). По грамоте великого князя Василия Иоанновича каждый год житничные и рыбные приказчики в городе Белозерске выдавали из государевых запасов Нилову скиту 155 четвертей ржаной муки (8680 кг) на 14 человек. Если число братии уменьшалось, то хлеба выдавалось меньше (по 560 кг каждому старцу, 1120 кг — священнику и 840 кг — дьякону)[524].
Царь Иоанн Васильевич Грозный увеличил жалованье монастырю. Кроме ржи, рыбные приказчики Белозерска должны были выдавать для скита соль, пшеницу, гречу, овес и горох, а также деньги на воск, мед и ладан». «…? давати им велено та руга на срок на Крещенье Христово, ежегодь безпереводно». Хлеб в скит возили крестьяне государева села Чюжба (находилось недалеко от Белозерска) на своих подводах[525]. Впоследствии строители скита предпочитали получать государево жалованье не продуктами, а деньгами. Так, в 1587 г. казначей Кирилло–Белозерского монастыря Иоанникий передал строителю Ниловой пустыни старцу Филиппу 71 рубль, 3 алтына без деньги руженых денег, о чем сохранилась его «Память» (ГИМ. ОПИ. Ф. 484. Ед. хр. № 74. Л. 34).
Грамота царя Иоанна Васильевича была подтверждена в царствование Феодора Иоанновича (грамота 23 марта 1588 г.) и Бориса Годунова (грамота 21 января 1599 г.)[526], целый ряд грамот был пожалован Сорскому скиту при царях Алексее Михайловиче и Феодоре Алексеевиче. Последняя грамота о выдаче руженых денег пожалована в скит царями Петром Алексееве вичем и Иваном Алексеевичем в 1683 г. (РГАДА. Ф. 1441. Оп. 2. Ед. хр. № 493. Л. 13).
Чтобы получить «государеву ругу», строителю часто приходилось ездить в Белозерск, Вологду, Москву, здесь он также подавал челобитные архиерею, Патриарху, в государевы приказы в Москве о скитских делах. Такие поездки оказывались весьма хлопотными, т. к. без калачей, резных ложек и расписных братин царское жалованье воеводы и подьячие люди не выдавали. Однажды строитель Маркелл даже купил в Вологде пять лимонов, чтобы белозерский воевода Степан Никифорович Чепчагов велел выдать деньги и отписать нужную грамоту, не мешкав (ГИМ. ОПИ. Ф. 484. On. 1. Ед. хр. № 74. Л. 29 — 29 об.). А в 1612 г. он же, строитель Маркелл, поехал в Ярославль к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому за милостыней для скита. В это время в Белозерье хозяйничали отряды польских «воровских людей», сам Кириллов монастырь находился в осаде, поэтому получать государево жалованье строителю было негде.
Путешествие оказалось очень трудным. По дороге на старца Маркелла напали казаки пана Прозоровского: «И отъехав от Рыбни (название места. — Е. Р.) три версты против Спаса привернули к лотке пьяные казаки и выхватили из носа горшки.., да качергу болшую подковану востро.., да мешечик кожаной» (ГИМ. ОПИ. Ф. 484. On. 1. Ед хр. № 74. Л. 21). В Ярославле после многих препон старцу Маркеллу удалось все–таки пройти к князю. Он подарил княжескому слуге Семену Ермолину Казанский образ Пресвятой Богородицы, после чего тот и «поставил» строителя перед князем.
Князь Пожарский оказал большую честь старцу Маркеллу, старец благословил всю его семью: княгиню Марию, сыновей Петра и Феодора и двух княжен, подарив всем по репчатой ложке. Получив милостыню на скит, строитель благополучно вернулся в Пустынь. Но через некоторое время ему вновь пришлось ехать теперь уже в белозерское село Чюжбу за хлебом. По дороге на старца «напали паны и отняли рубль скитской» (ГИМ. ОПИ. Ф. 484. On. 1. Ед. хр. № 74. Л. 28).
Получив государево жалованье, строитель раздавал его братии продуктами («запасом») и деньгами, которые именовались «зажилое». Все это он записывал в свои расходные книги: «Старцу Фоме и сыну его старцу Иосифу дано запасом шесть четвериков муки ржаной… да им же дано круп четверик да толокна четверик, да полпуда соли… сущу рыбы… полчетверика гороху… да ему же дано с сыном деньгами к запасу 10 алтын денгов мая с 14 числа июля по 14 число… да ему ж дано Фоме с сыном горшков на 9 денег» (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 666. Л. 6). Размеры «зажилово» могли меняться, но в основном составляли один рубль или около того на месяц каждому иноку, строительское жалованье было в два раза больше, священник получал дополнительно к «зажилому» еще половину оклада, которая именовалась «поповскими деньгами».
Так, 1 июля 1673 г. строитель Феофил раздал сорским монахам: «попу Соломону зажилово рубль, да ему ж попу Соломону дано поповских служащих на месяц июнь да на месяц июль рубль; …дано старцу Нифонту зажилово рубль, …дано старцу Артемию зажилово рубль, пономарю старцу Леваниду дано зажилово рубль, сторожу Матфею дано зажилово рубль» (РГАДА. Ф. 196. On. 1. Ед. хр. № 502. Л. 4 об. — 5). Послушание уставщика оплачивалось дополнительно, как строительская или священническая служба: «старцу Нифонту дано зажилово за прошлыя месяцы, на апрель да на май, да на июнь три рубли; ему ж старцу Нифонту дано за устав за семь месяцов на апрель, на май, на июнь, на июль, на август, на сентябрь, на октябрь по пяти алтын на месяц, итого 35 алтын» (Там же. Л. 6 — 6 об.).
По традиции древних скитов, общей трапезы в Нило–Сорской пустыни не устраивалось, каждый пек хлеб и питался отдельно, ведь у всех была разная мера поста. Строитель «кормил» братию, т. е. делал общую трапезу, только на престольные и большие двунадесятые праздники, и в дни именин членов царской семьи.
Об этом также сообщают приходно–расходные книги Нило–Сорского скита: «февраля во день 2, на празникы Сретения Господня, в ските на братию и на молебщиков мирских людей стол был, изошло хлеба печеного… дано 31 алтын три денги, солоду ржаного и ячного на квас полосмины, дано 15 алтын, рыб всяких болших и малых на 17 алтын, масла и круп, чесноку и луку… на 5 алтын, на 4 денги…» (РНБ. СПб ДА. А 46. Л. 8 об.); «мая в день 7, на память преподобнаго отца нашего Нила, в ските братье и мирским людем молебщиком на корм хлеба и солоду на квас, и рыбы, круп и масла, и всяково харчю куплено, денег издержано рубль, 32 алтына, две денги» (Там же. Л. 9). Кроме того, на двунадесятые и большие праздники братия получали в «потешение» и «за труды» (за совершение молебна) небольшое денежное вознаграждение: так, на праздник Богоявления Господня в 1673 г. строитель Феофил дал «братии празнишново 7 алтын одну денгу», а «в день 12 святыя мученицы Татияны на царевнин ангел дано братии за молебен 4 алтына 4 денги» (РГАДА. Ф. 196. On. 1. Ед. хр. № 502. Л. 20 об.).
Нужно заметить, что таким праздником, когда братии непременно полагался корм или «празнишное», был день памяти преподобного Нила Сорского: в том же 1673 г. строителем Феофилом было «дано братье за прошлыя месяцы, что дается от молебна по 4 денги и на царския ангельския, и на Господския празники с месяца майя с седмаго числа (т. е. со дня памяти основателя пустыни. — Е. Р.) им за кормы, за все про все: строителю старцу Феофилу — 16 алтын 4 денги, старцу Нифонту — 16 алтын 4 денги, пономарю старцу Леваниду 16 алтын 4 денги…» (Там же. Л. 11 об.).
Благодаря деятельности строителя иноки скита почти не имели «житейских попечений». Как и в лаврах Палестины, монахи Нило–Сорской пустыни получали из скитской казны продукты и утварь, дрова оплачивали из собственных средств. Келья являлась монастырской собственностью. Новоначальные монахи, приходя в Нилов скит, получали келью со всем необходимым для жизни: иконами, книгами, посудой, «орудиями келейными». Об этом сообщает «Повесть» Плешкова[527]. Такой обычай существовал и в древних египетских скитах. Пресвитер Руфин заметил в своем описании, что в пустыне Келлий для новопришедших устраивали кельи со всем необходимым из пожертвований братии. «К вечеру пришельцы, входя в келлию, находили там в полной готовности все необходимое, так, что нельзя было усмотреть решительно ни в чем никакого недостатка»[528].
Скитские иноки не имели послушаний, т. е. не работали на общих монастырских работах, как монахи общежительных монастырей. Строили церкви, мостили мосты, мшили стены в кельях, починивали печи в Нило–Сорском скиту наемные люди, которым платил строитель из скитской казны (в лавре Саввы Освященного также работали наемные мирские люди для «послужения братии») (РНБ. Кир. — Бел. № 23/1262. Л. 295 об.). «В амбар жерновы поднимал, дал наймитом денег 8»[529], «дал сторожю Архипу денег 6, что делал мост через ручей к Чюдотворцу», — записывал строитель скита в разделе «расход денгам»[530]. Если инок делал для скита какую–нибудь работу: выгребал щепы из построенной кельи, писал книгу в скитскую библиотеку, — то ему за исполненное рукоделье тоже платил строитель скита: «уставщик старец Иосаф отписал предание Чюдотворца Нила, …строитель дал 6 алтын денег 5», «да пономарь отгребал от церкви щепы, дано ему денег 6»[531], «дано пономарю старцу Власию да сторожу Ивану.., от чистки к скиту по дороге лесом заломило, 3 алтына 2 денги»[532]. Монахи не участвовали ни в каких строительных работах, не работали в поле — устав запрещал им частые выходы из кельи и долгое пребывание вне ее.
Ружное (государево) обеспечение, которое скит получал до начала XVIII в., несомненно, отличало Нило–Сорский скит от египетских и палестинских скитов, для которых пожертвования не являлись главным источником пропитания иноков. Так, в скиту святого Макария Великого принимались приношения, но они уходили на содержание больниц, устроенных при церкви для престарелых и больных монахов. Когда поступало большое пожертвование, для братии устраивались общие трапезы. Но в основном иноки кормились от трудов своего рукоделия[533]. В лаврах Палестины пожертвования, как свидетельствуют жития святых Саввы Освященного и Евфимия Великого, уходили на содержание самого монастыря[534]. И хотя лаврские иноки получали от монастыря пропитание и одежду, но взамен они отдавали эконому свои изделия[535].
По принципу своего обеспечения Нило–Сорский скит был ближе к тем афонским скитам, которые располагались на монастырских территориях. Из описания игумена Иоакима следует, что афонские скиты были двух видов: расположенные близ монастырей и самостоятельные. Первые получали обеспечение от своих монастырей (своего рода ругу), а иноки самостоятельных скитов содержались за счет своего рукоделия и случайной «милостыни». «Третий чин скитяне, в пустынех живуще и в горах, в пределех коегождо монастыря, каждый монастырь имат предел свой отделен, по разказу царей и патриаршеском, и корм скитяном от монастырей им есть, прочие ж рукоделием живуще, и тии молят Бога непрестанно…»[536]
Но рукоделие было все–таки основным средством содержания афонских скитских иноков. Описывая жизнь монахов Свято–Аннинского скита, Григорович–Барский сообщает, что каждый скитник «всяк свое творяй рукоделие, от него же питается продающе; не может бо тамо без рукоделия седети, понеже несть ни мало мягкой земли на саждение лоз, или на всевание зерна»[537].
Для сорских иноков рукоделие не являлось основным средством пропитания. Как справедливо заметил Н. К. Никольский, видимо, прокормиться только от трудов рук своих (обычным рукоделием монахов Ниловой пустыни было книго–и иконописание, огородничество) в условиях Русского Севера было гораздо труднее, чем в скитах Египта, Палестины и Афона[538]. Это учитывал Нил Сорский, разрешая своему монастырю принимать милостыню нужную, но не излишнюю: «Аще ли не удовлимся въ потребахъ нашихъ отъ деланиа своего за немощь нашу.., то взимати мало милостыня от христолюбцевъ нужная, а не излишняа»[539]. Такой «нужной милостынью» вполне можно считать «государево жалованье», т. к. оно не нарушало нестяжания ни монастыря, ни монахов.
Вплоть до XIX в. Нилова пустынь не имела пахотной земли, скота, скит никогда не владел селами и деревнями[540]. Царское жалованье, которое получал скит, нельзя назвать большим. Это был минимум, необходимый для пропитания монахов. В XVII в. жил скит так же очень небогато, как и в XVI в. Простым и неукрашенным, построенным «со всякою скудостию» был первый храм Нило–Сорского скита.
Исследователи уже обратили внимание на запись в одном из сборников, принадлежавших Нилу Сорскому[541]. Она следует сразу за «Преданием» преподобного и как бы продолжает его текст. Здесь перечислено, что нужно иметь для освящения храма в скиту; названо только самое необходимое, в точную меру и с учетом скудных возможностей монастыря: «Церковь свящати над обе вещи: на столпци бумаги два листа десныа, воскъ, ладан, песокъ чистъ бел, сера сь ели бела, верви тонки крепки, а на престолъ мыло грецкое с масломъ древянымъ, вино, миро смешано за скудость съ дрявенымъ масломъ, вода святая авгусная с травкою благоюханною, губы гретьции четыре или три, или двё, или платы белыа. Спреди на всяком стольпце по три кресты творити, спред и по сторонамъ, да четыре гвозди (ГИМ. Епарх. № 349/509. Л. 15).
Убранство храмов в XVII в. было также самое простое: иконы без драгоценных окладов, деревянные и оловянные богослужебные сосуды, железные лампады, простые покровы, бумажные пелены у образов. Так, опись за 1651 г. говорит, что в церкви святого Ефрема Сирина имелись только «сосуды церковные древяные» (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 671. Л. И), через несколько лет строитель старец Варлаам купил для этого храма новую оловянную посуду (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 673. Л. 13 об.). Немногие драгоценные книги, иконы, сосуды, подаренные богомольцами скиту, находились в алтаре церкви Сретения и в храме святого Иоанна Предтечи.
Ничего излишнего не имели и сами монахи — только несколько икон в кельях, как говорят описи, да деревянную посуду («а в кельях посуда всякая деревянная», сковороды блинные, кочерги и заслонки печные) (ФИРИ. Кол. 115. Ед. хр. № 679. Л. 19) в соответствии с завещанием преподобного Нила Сорского: «себе же в келиах наших съсуди и прочая вещи многоценны и украшены не подобает имети»[542]. Нестяжание («неимение излишнего»), как монастырское, так и личное, оставалось строгим правилом монастырской жизни на всем протяжении истории Нило–Сорского скита (конец XV — начало XVIII вв.).
В описях скитского имущества можно найти, например, такой показательный пример повседневной жизни сорских монахов. Когда умер строитель скита старец Корнилий Затворников, новый строитель составил опись его «собинного» (собственного) имущества, которое отошло в общий монастырский амбар. В келье оказалось «запасу хлебного на рубль, два алтына, на две деньги»: «четверик муки ржаной, полосмины муки овсяной, по осмине солоду ячнево и овсяново, осмина ржи, овса полосмины, сухарей ржаных полосмины, полчерпка круп запарных, полчерпка толокна, соли пол пуда», да «деревянная посуда, подписана красками, стул кожаной» (ФИРИ. Кол 115. Ед. хр. № 693. Л. 23).
Теперь, когда мы сравнили жизнь Нило–Сорского скита с устройством древних скитов, можно сделать вывод, что преподобному Нилу удалось создать на русской почве монастырь, который по характеру своего экономического уклада, расположению, уставу соответствовал древней традиции «скитского жительства». Но имела ли эта традиция свое продожение на Руси?
Нило–Сорский скит послужил образцом для преподобного Елеазара Анзерского, который в 1620 г. основал свой скит на Анзерском острове Соловецкого архипелага. В «Предисловии к Соловецкому Богослужебному уставу» преподобный Елеазар рассказал историю получения им Скитского устава для Анзерского скита: «И я, поговоря с братьею, писали в Соловецкий монастырь ко игумену Иринарху з братьею, чтобы нам пожаловали, дали устав скитцкой, как поют на внешней стране, в Синайской горе и окрест Иерусалима, и на Афонской горе, и у нас, на Руси, старом ските Ниловскомъ. И отец наш государь игумен Иринарх и соборныя старцы пожаловали прислали скитцкой устав и уставщика старца Деонисия, прозвище Крюк. А тот Деонисей в том монастыре много времени жил в ските и в Кириллове монастыре был уставщиком» (опубл.: С. К. Севастьянова[543]).
В этом рассказе чрезвычайно важны три момента: во–первых, в Анзерском ските был принят Скитский устав и именно в той редакции, какая существовала в Нило–Сорском скиту; во–вторых, братия познакомилась с этим уставом не только через книги, но посредством живого общения с носителем определенной монастырской традиции — уставщиком Дионисием Крюком (насколько в духовной жизни важен опыт, передаваемый непосредственно от старца к ученику, видно из текстов житий святых). И наконец, рассказ преподобного Елеазара документально подтверждает, что русское монашество чрезвычайно высоко оценило опыт монастырского строительства преподобного Нила Сорского. Нилов скит был поставлен святым Елеазаром в один ряд с монастырями Синая, Палестины и Афона.
Однако сходство Анзерского и Сорского скитов не ограничивалось только общностью устава. Приходно–расходные книги Анзерского скита показывают, что планировка, хозяйственная жизнь монастыря были организованы в соответствии с принципами скитского жительства.
В конце XVII в. здесь проживали 11–15 монахов, во всяком случае несколько келий всегда пустовали. Чаще всего в кельях жили по одному, реже по двое, иногда два инока размещались в двойных кельях, которые имели, видимо, общие теплые сени.
Об этом можно судить по описаниям скита. Например, в одном случае сказано: «келья, в ней живет белец Данило» (РГАДА. Сол. Оп. 2. Ч. 1. Ед. хр. № 618. Л. 168 об.). В другом говорится иначе: «две кельи старых, строительских от Морской губы; в них живут монах Варфоломей, монах Моисей» (Там же. Л. 168). И наконец, встречается и такой вариант: «келья, а в ней живут иеродиакон Пахомий, монах Гавриил» (Там же. Л. 169 об.).
Кельи, как и следовало по скитскому обычаю, стояли в разброс: в Морской губе, в «роще за протоком озерским» и т. д. Из описаний имущества насельников скита видно, что каждый из них вел свое хозяйство самостоятельно, во всяком случае в каждой келье находился полный набор посуды (в основном, деревянной), необходимый для приготовления пищи и трапезы: квасные бочки, ушаты, квашни, ведра, блюда, ставцы, сито, решето, ступа, хлебные чаши. Запас продуктов и деньги («зажилое») всем монахам скита раздавал строитель.
Обычно монахи получали «зажилое» на три месяца вперед, по рублю на брата. «Запас» покупался на Холмогорах, где строитель получал государеву ругу у «таможенного головы» (в XVII в. скиты обеспечивались жалованьем из таможенных доходов, выдавать содержание монастырям из кабацких доходов было строго запрещено грамотами царя Алексея Михайловича от 6 июня и 17 августа 1672 г. (РГАДА. Маз. Оп. 2. Ед. хр. № 289. Л. 3). Затем наемные люди грузили его на монастырский баркас и доставляли в скит.
«Зажилое» и запас были равны для всех — в этом неукоснительно соблюдался общежительный принцип равенства, характерный для скитов. Дополнительные деньги могли выдаваться монаху скита только по общему «приговору» братии, как награда за особые заслуги перед обителью: «иеромонаху Иосифу дано по брацкому приговору за труды ево и в потешение денег 16 алтын, 4 денги». Однако равенство в быту, на чем строго настаивали основатели общежительных монастырей, было необязательным. Скитские кельи отличались по размеру: были кельи на 28 окон, на 14, 11, 7, 5; количество икон, посуды или другого келейного имущества также было различным. Причем келейная посуда, видимо, относилась к личной собственности анзерского монаха. В строительских книгах иногда встречаются записи о том, что строитель купил, к примеру у старцев Иосифа и Варсонофия, келейную посуду за 11 алтын (РГАДА. Сол. Оп. 2. Ч. 1. Ед. хр. № 618. Л. 31 об.). Самой большой и «обеспеченной» была строительская келья.
На общих монастырских послушаниях монахи Анзерского скита, как и иноки других скитов, не работали. Наемные люди строили и чинили кельи и погреба, грузили баркасы, латали дыры в скитских неводах. Здесь работали наемные плотники Сороцкой волости, крестьяне Шурецкой волости, с Двины и Кеми. Они выполняли как долгосрочные, так и эпизодические работы: «июния с 6 числа наняты плотники, двиняна, 4 человека, в ските тружатис до сроку до Семенина дни… дано им наперед задатку шесть рублев» (Там же. Л. 48 — 48 об.); «тружался человек поденщиною, дано ему денег четыре алтына, подрядил делать невод селдяной новой» (Там же. Л. 36 об.); «кемляна, три человека тружалися в ските, два дни найма, дано им пять алтын» (Там же. Л. 32). Труд дворника оплачивался в скиту всегда отдельно: «дворнику дано от мытья и за труды два алтына» (Там же. Л. 35 об.).
Иеромонахов в составе братии было немного, поэтому скитский строитель обычно нанимал священников для совершения богослужений, которым платил из скитской казны: «Соловецкого монастыря иеромонаху Афанасию дано, что он служил в ските три недели, и. неделю Ваий, и Страстную, и Святую, за труды 16 алтын, 4 денги» (Там же. Л. 32 об.). Иногда в скиту жили белые священники, они получали «зажилое», как братия, а за совершение праздничных служб — особое вознаграждение: «в праздник Происхождения Честнаго и Животворящего Креста Господня дано священнику з дияконом денег пять алтын» (Там же. Л. 36 об.); «на святое Богоявление… священнику з дияконом дано шесть алтын, четыре денги» (Там же. Л. 38).
Испытывая, видимо, серьезные трудности с наймом священников, строитель скита поощрял поставление своих иноков в иеромонахи и платил из скитской казны за «ставленную грамоту». Например, иеромонах Иосиф «ходил ставитца к Москве», его путешествие было оплачено скитом: «за иеромонашескую ставленую грамоту иеромонаху Иосифу дано по приговору братии денег четыре рубли, дватцат алтын» (Там же. Л. 37); так же строитель оплатил ставленную и иеродиакону Товии (Там же. Л. 43 об. — 44).
Строительское послушание, видимо, было нелегким и потому кратковременным. Как и в Нило–Сорской пустыни, строители Анзерского скита менялись в среднем каждые два–три года. Обычно все решения принимал строитель, в особо важных случаях — собор всей братии скита. Отчет о приходе и расходе денег принимал соборный старец Соловецкого монастыря, здесь же в монастыре хранилась скитская казна до назначения очередного строителя.
Таким образом, можно сказать, что в целом устройство Нилова и Анзерского скитов было похожим. Отличались они, пожалуй, только общим уровнем жизни монахов. Несмотря на то, что государево жалованье Сорского скита было не меньше Анзерского, жизнь на Соре была значительно тяжелее. Возможность развивать рыбный, морской и «сальный» промыслы, торговать заметно улучшала экономическое положение Анзерского скита. Из приходно–расходных книг видно, что этот скит даже позволял себе продавать хлеб: в 1689 г. строитель Исайя «продал муки ржаные 8 пудов, взято денег дватцать 4 алтына» (РГАДА. Сол. Оп. 2. Ч. 1. Ед. хр. № 618. Л. 28); в 1691 г. опять было «продано из анбара хлебных запасов ржы десять четвертей, цена по 20 алтын четверть, и того взято денег 6 рублев» (Там же. Л. 29). Само существование Анзерского скита на далеком острове Белого моря — еще одно доказательство исторической жизнеспособности той системы монастырского устройства, которая в XV в. была предложена русскому монашеству преподобным Нилом Сорским.
Подводя итоги, мы можем сказать, что внутренний уклад всех скитов имеет ряд общих особенностей, которые отличают их от монастырей другого типа. В историографии, как уже указывалось выше, существует мнение, что скит очень близок по своему устройству к особным житиям. Однако сравнение скита с особным житием выявляет ряд существенных отличий.
Принципы жизни особных монастырей, как и киновий, хорошо показаны в послании 1518–1519 гг. преподобного Максима Грека великому князю Василию III. Из послания видно, что афонские монахи в особных монастырях довольно часто работали на монастырь, причем по характеру своих послушаний они находились долго не только вне кельи, но и вне монастыря, что запрещалось скитским инокам: ездили за «житом» в монастырские имения, которые находились за пределами Святой горы, занимались рыболовством и т. д.[544]. Особные монастыри на Афоне владели пашнями, но ни афонские скиты, ни Нило–Сорский скит пахотной земли не имели. Таким образом, принципиально иной была сама система экономического обеспечения монастыря.
Кроме того, уровень жизни монахов в особножительных монастырях был различным и во многом зависел от их личной обеспеченности, от вклада, внесеного в монастырь. В скитах старались сохранять общежительный принцип равенства: скитские монахи получали от монастыря все самое необходимое для жизни в равной степени: в Египте — келью с утварью для ведения несложного хозяйства, в Палестине — келью, одежду и пропитание, на Афоне — келью и частичное пропитание, в Нило–Сорской пустыни — келью и полное пропитание.
Однако полного равенства, при том что каждый монах вел свое хозяйство отдельно, достичь не удавалось. Об этом красноречиво свидетельствуют записи в строительских книгах: «старец Тарасей, живучи в ските, казенных дров зжег на 6 алтын, по ево челобитью архимандрит Никита (настоятель Кирилло–Белозерского монастыря. — Е. Р.) не велел на нем тех денег имать за ево скудость, и те денги не взяты» (РГАДА. Ф. 196. On. 1. Ед. хр. № 502. Л. 17 об.).
В скитах существовало и небольшое общее монастырское хозяйство, что также является признаком общежительности. Хозяйство Анзерского скита составляла пристань, два баркаса и амбар со всякой рыболовецкой снастью. Описи имущества Нило–Сорской пустыни XVII–XVIII вв. перечисляют следующие хозяйственные постройки: конюшню, «сарай кирпищной», «холодник», «мелницу со всею мелничною снастью», сушило дров, амбар и житницу в Кирилловом монастыре (для хранения «хлебного запаса», который с середины XVII в. Нилов скит по государевой грамоте стал получать в Кирилловом монастыре) (ФИРИ. Кол.115. Ед. хр. № 681. Л. 19 — 19 об.).
Интересно, что мельница была непременной, а первоначально — единственной принадлежностью общего скитского хозяйства. Многие афонские скиты (там, где позволяли природные условия) имели мельницы. Описывая большой Свято–Аннинский скит, В. Григорович–Барский сообщал, что скитники «имут же и мельницу, идеже мелют жито, аще случится от приплывающих странных кораблей купити оное». При малом Свято–Аннинском, Кавсокаливийском скитах также находились «большие водоемы с общей мельницей»[545]. По общей скитской традиции и Нил Сорский, основывая свой скит, первым делом поставил на реке мельницу «на потребу братии».
По своему первоначальному замыслу, скит как монастырь должен был только оказывать помощь монаху, но не брать его на полное содержание. В основу этого замысла была положена евангельская притча о «птицах небесных», которые «ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы» (Мф 6, 26). Ведь монахи своим житием дожны напоминать таких небесных птиц. Возможно, именно благодаря этой материальной облегченности скит показался преподобному Нилу наиболее удобной формой монастыря. Отсутствие общей трапезы, что придает скиту некоторое сходство с особножительным укладом, позволяло не иметь и не вести обширного монастырского хозяйства, и не работать на общих послушаниях, как в киновиях. Таким образом, скит можно охарактеризовать как самостоятельную форму монастырской жизни, которая соединила в себе черты киновии и особного жития.