Четвертый глас трубы, носящий образ четырех стихий, из коих составлен человек, и возвещающий нам ПРОСВЕЩЕНИЕ БОЖЕСТВЕННОЙ БЛАГОДАТЬЮ

Четвертый глас трубы, носящий образ четырех стихий, из коих составлен человек, и возвещающий нам

ПРОСВЕЩЕНИЕ БОЖЕСТВЕННОЙ БЛАГОДАТЬЮ

Поскольку речь наша, возлюбленный, вновь идет своим чередом, побуждая нас говорить и увлекая к лучшему, то и я, поставив, как Иаков, столп[203] и помазав слезами, вместо елея, новую главу речи своей, начинаю беседу о видении Бога.

Итак, теперь мы, насколько могли, привели в порядок тело и мысль и к тому же с Божией помощью мужественно побороли самомнение, подобно воину, который, обучившись деланию и созерцанию, затем выйдет на брань, как божественный Давид против Голиафа, и, вернувшись с победою, в награду, как дочь царскую, получает луч благодати Царя Христа. Подобное совершили и мы. Поскольку же ход речи нас к тому призвал и делание наше нас к этому наставило, надобно побеседовать и о снисхождении просвещения божественной благодати, а также и о том, как отличить ее от прелести. Мы знаем, что вкусивший вина и испытавший сладость его, если дадут ему уксус, тотчас же распознает его и отвращается. То же разумей и о божественной благодати: кто познал и вкусил ее плода, так что благодатию просвещены ум и мысль его, явственно различит приходящего как тать и плод прелести приносящего.

Ты же, внимая словам моим, искусно распознавай прелесть; если же поверишь в ее истинность, то по заслугам погрузишься во мрак, ибо ум, остановившись вниманием на прелести, тотчас же рассеивается. Как питатель сердца, он передает ему показанное прелестью, и оно сразу приходит в смущение. Тогда человек надувается, словно мех, воздухом темным и нечистым, так что даже волосы его встают дыбом, и весь он становится смятенным и неспокойным.

Божественная же благодать, постигаемая, по моему опыту, духовным чувством и засвидетельствованная знающими ее, есть отблеск божественного сияния, который познается при созерцании ясным умом и является как тонкая мысль, благоуханное и сладчайшее дуновение, молитва, свободная от мечтаний, избавление от помыслов или жизнь чистейшая. Благодать бывает совершенно мирной, а также смиренной, безмолвной, очистительной, просвещающей, радостотворной и лишенной всякого мечтания. Нет места никакому сомнению в благословенный миг пришествия благодати в том, что это поистине божественная благодать, ибо она не вызывает у принимающего ее никакого страха или недоверия.

Ты же, слушатель, отвлеки ум свой от видимого и вещественного и с ревностью внимай словам моим, чтобы душа твоя насладилась постижением смысла написанного. Итак, начнем и, коснувшись основания, шаг за шагом взойдем к вершине твердыни божественной, чтобы постичь смысл и образ нисхождения божественного Жениха в низкое жилище наше. Все призванные Богом монахи (я не говорю о приходящих к монашеству под влиянием жизненных обстоятельств) призваны божественным лучом, который и зовется божественной благодатью. Житие же монахов вот каково.

Когда благодать, как было сказано, сама осветит человека, тот уходит и оставляет мир, приходя в общежительный монастырь, и живет с другими отцами и братиями, оказывая всем послушание, умиряя желания души своей. Когда совесть его успокоится, он стремится, насколько возможно, соблюдать заповеди Божии, подражая делам наставника своего и исполняя предписанные отцами обязанности, и с благой надеждой ожидает милости человеколюбца Бога. Таков общий путь, которым идет множество добродетельных отцов.

Существует и другой путь, в наши дни труднопроходимый и тернистый из?за недостатка путников, хотя в древние времена все богоносные отцы шли этой дорогой. Потому и я, малейший, с душой, горящей божественной ревностью, ради пользы моих братий предпринял этот малый труд, повинуясь Божию повелению, говорящему: иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако желающего послушать его, тот мний наречется в Царствии Небеснем; а иже сотворит и научит, сей велий наречется[204]. Эту заповедь любви и я премного возлюбил и, не удовольствовавшись творениями боговдохновенных отцов, вознамерился записать собственные косноязычные речи, ибо, если окажется это полезным хотя бы одному брату, будет мне от Господа награда за труд. Если же недостоин я принести пользу другому, то и в таком случае не лишусь своей мзды, но, обдумывая и прилежно изучая то, о чем пишу, разбужу хотя бы собственную убогую душу от великого бесчувствия.

Должно тебе постичь, что путь сей, о коем сказано, есть не выдумка человеческого разума, но вдохновение Самого Владыки нашего, Который наставляет каждого, как Сам пожелает, к исполнению Своей святой воли. Итак, если человеколюбец Господь пошлет луч божественной благодати Своей и она войдет в душу согрешающего перед Ним, тотчас восстает тот человек и ищет духовника для исповеди.

Он прикасается к Писанию и с нетерпением объявляет о дурных делах, какие содеял. Он ищет убежища в пустынях и пещерах, где можно найти хоть некоторое уединение и начать борьбу со страстями, чтобы загладить свои прежние грехи суровым житием, терпя голод, жажду, холод, зной и неся иные подвиги, о которых говорят примеры святых.

Сладчайший же Господь умножает в нем горячность, и она, словно пылающая печь, окружает сердце человека, побуждая его к горячей божественной любви, к безграничной ревности в исполнении божественных заповедей, равно как и к великой ненависти по отношению ко грехам и страстям. Тогда начинает он с великим усердием раздавать нуждающимся все, что имеет, много ли это или мало, поскольку возлюбил нестяжание и с жаждущими Иисуса полагает часть свою. Поскольку же он посильно соблюдает божественные заповеди Христовы и перед ним раскидывается оная сеть божественного призвания, то, словно рыба, пойманная на крючок благодати, где приманкой служит ЛЮБОВЬ РАСПЯТОГО, не в силах более выносить плеск волн моря Христова в сердце своем, бежит он в ослепительном свете божественной любви, как олень, стремящийся к источнику, откуда бьют эти воды благодати.

И оставляет он родителей, братьев, друзей и прочих близких, к ОДНОМУ только стремясь, ЕГО лишь ища, всеми силами желая следовать за ИИСУСОМ. И, как охотник, идущий по пустынным местам, ищет он такого места, где мог бы встретить желанного проводника и наставника души, под чьим руководством возможно достичь цели, подвигнувшей его на эти поиски, и узнать способ духовного восхождения.

Но, к несчастью, поскольку нелегко в наши дни найти такого духовного наставника и очень немногие идут по сему пути, начинает монах плакать и рыдать, ибо не находит того, что было, как он читал, в древние времена и чего он горячо желал. Что же делать человеку, если горячность души толкает его к возлюбленному им безмолвию? Поэтому он расспрашивает, и ищет, и просит Бога, чтобы Тот нашел для него деятельного наставника и врача души, который, как избранник Божий, спас бы его от множества грехов и подчинил МАТЕРИ — ПОСЛУШАНИЮ!

Итак, с молитвой и благословением своего наставника начинает он свои духовные подвиги. Как говорят жития преподобных отцов, многие из тех, кто в их дни имел эту горячность, пройдя испытание и облачившись в ангельский образ, удалялись в уединение безмолвия ради, неся с собою молитвы и благословение старца как оружие, для врага необоримое. Эти время от времени приходили за духовным наставлением, чтобы утолить голод души своей. Другие же, живя вместе со старцем, получали разрешение в определенное время предаваться безмолвию и возделывать всяческие добродетели: плакать и рыдать, поститься и бодрствовать, непрестанно молиться и читать вызывающие сокрушение жития святых, класть поклоны сообразно силам своим и, вообще, печься о чистоте и бороться со страстями. Но так или иначе все они пребывали в безмолвии.

Впрочем, прошу тебя, возлюбленный, приложи еще немного внимания, с рассуждением слушая сказанное нами, и, слыша слово «безмолвие», не думай, что каждому легко пребывать в нем, не подвергаясь никакой душепагубной опасности. Ибо и в древности и теперь многие не потому отлучились от старцев, что горели божественной любовью к благоугождению воле Божией, желая подвигов и скорбей Христа ради, но потому, что полюбили покой для служения страстям, не вынеся послушания в Господе, которое требует ради Него терпеть обличения и оскорбления. Таким образом, предпочтя свою собственную волю, они по невежеству своему отвергают бывшего послушным даже до креста и смерти Иисуса, Господа нашего. Такие, становясь рабами страстей — ГНЕВА и ВОЖДЕЛЕНИЯ, — подчиняются им, как своим владыкам, и с готовностью творят угодное им. Поскольку же привычка укрепляется и становится законом, они совершенно сбиваются с пути, впадая в прелесть.

Тот же, кто истинно пребывает в безмолвии по указанию воли Божией, постоянно оплакивает грехи свои, искренне болея о душе своей. И, раскаиваясь в дурном прошлом, он заботится о всякой благой добродетели, всей душой доверяется словам наставника и отдает подвигам тело свое как жертву, приносимую любви Иисусовой, с готовностью умереть за Него, если бы это было возможно. Он старается сосредоточить в сердце ум свой, как учат отцы–исихасты, и при вдохе и выдохе творить в уме молитву: «ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СЫНЕ БОЖИЙ, ПОМИЛУЙ МЯ!»

Тогда, подобно тому как дыхание дает жизнь плоти, ум, сопряженный с молитвою, воскрешает умерщвленную душу свою, и человек, делая это, словно усердный работник, прилежно взыскующий милости, понемногу начинает ощущать умом просвещение божественного утешения.

И это первая ступень для монаха, который как новоначальный, ищущий явления Божия, обрел путь, ведущий к нему, и идет путем блаженным, и есть удостоверение, что он идет путем истинным. Вначале был, как мы сказали, луч призвания Божия, который один помогал очищению нашему. Но тогда человек еще не мог различить чувством ума оное ни для кого не видимое божественное действие, ощущаемое лишь иногда телесным образом, сообщающее легкость и приносящее духовные помышления, плач и слезы, память и сокрушение о содеянных грехах, а также стремление к подвигам и естественное и богоугодное созерцание творения, которое весьма сильно услаждает нашу душу, но еще не является тем умным видением ощущаемого светлейшего света, который это треблаженное действие являет нам, приходя как бы в тонком дуновении.

Оно, омывая ум, как божественная купель, очищает его и производит совершенное изменение всего тела, умягчая, так сказать, сердце, значительно усиливает свойственные уму по природе достоинства и вызывает горячую ревность, слезы и несказанную любовь ко Господу.

Когда же оно прекратится, насколько пожелает богодвижимая сила, этот светлейший свет вновь скрывается, и ты остаешься один, как бы помазанный благоуханным елеем. Как мать, благодать носит на руках и воспитывает этого мысленного священника, как младенца, и, когда матерь наша, благодать, приходит, он играет и радуется. Когда же она вновь удаляется, он плачет и кричит, ибо не знает премудрости Святого Бога и того, каким образом, «окрадывая» нас, Он приобретает для нас спасение.

Тот же, кто не искушен в этом, всякий раз, как благодать отойдет от него, считает, что она навсегда удалилась, и потому понуждает себя к посту, бдению, молитвам и молениям, разыскивая способ удержать ее, поскольку думает, что божественное утешение можно привлечь делами своими. А враги наши, бесы, разными способами досаждают монаху, чтобы тот еще усерднее, со слезами просил божественной помощи. И это происходит по действию божественного Промысла для его обучения.

Когда же мать снова возвратится и даст ему сосец безграничной радости и любви, он еще настойчивее ищет какой?нибудь способ, чтобы навсегда соединиться и более никогда не разлучаться с этой небесной радостью. И, как плачущий младенец, восклицает: «Увы мне! Увы! О Сладчайшая Любовь, как же Ты меня оставила и удалилась от меня, так что меня едва не задушили свирепые бесы? Увы! Увы мне, несчастному! Что могу я сделать, чтобы удержать Тебя и непрестанно наслаждаться Тобою? Ей, Спасителю мой, пощади меня и не оставь впредь, но пребывай со мной в этой жизни. Когда же покину я сей мир, с Тобою да пройду через мытарства! Увы мне в день тот!»

Хотя он и говорит это и еще многое, однако Бог ничуть не внемлет его молитве, и после того, как божественное утешение усладит подвижника медом, к нему опять приходит горечь полыни. Но поскольку сосуд из?за частого смазывания становится более чистым и для принятия божественного осияния более пригодным, то оно начинает и приходить чаще и задерживаться дольше, так что становится привычным, в то время как он, младенец премудростью и разумом, становится более дерзновенным, считая, что оно дано ему как воздаяние за его делание.

Такое состояние продолжается три или четыре года (иногда больше, иногда меньше), постоянно обучая и умудряя человека. При этом страсти его успокаиваются, и бесы убегают прочь, неспособные более вредить ему из?за неотступного ограждения, охраняющего его.

Однако естество наше имеет обыкновение вскоре приносить нам насыщение при великом обилии какого?либо утешения, поскольку мы носим тело плотское и тяжелое и из?за этого и насыщаемся быстро, и оставаться в одном и том же состоянии для нас совершенно невозможно, если только мы еще не достигли БЕССТРАСТИЯ, о котором скажем после.

Если же мы находимся в каком?то одном состоянии и не возрастаем постоянно, то, поскольку мы носим тленное тело, едва насытившись высокого, сразу обращаемся вспять и приходим в нерадение, как говорит о пище истинное слово[205].

Ибо, насытившись какой?то пищи, человек желает другой и, насытившись ее, сразу устремляется к еще лучшей. Даже если он насытится МАННОЙ, исполненной всяческой сладости (ибо она превосходит всякое желание, почему и названа пищей ангелов), то и тогда вскоре, не имея лучшего предмета желаний, обращается назад и, восхотев лука и чеснока, уничижает посланную от Бога пищу[206].

Но поскольку подвижник еще неискусен и не обладает подобающим знанием, которое нужно, чтобы различить промысл человеколюбивого Бога, ибо на этой ступени еще слабы его мысленные очи и он равняет свет с тьмою, добродетели же смешаны в нем со страстями, то и мыслит он недолжным образом, начиная принимать помыслы высокоумия, которые недавно отверг, и снова погружается в них. Но и здесь действует домостроительство Создателя, служащее к обучению труждающегося. Мы же в песнях по достоинству почтим Спасителя, Который многими способами заботится о пользе души нашей, приводя нас к жизни бесконечной и пребывающей во веки вечные. Аминь!