Фотограф

Виктор был весьма хорошим фотографом. По крайней мере, он сам так считал. Он не окончил ни одного учебного заведения, в котором учат искусству фотографии, но, с юности отдавая этому делу всю свою энергию и всё своё время, спустя годы он стал действительно настоящим профессионалом.

Больше всего Виктор любил снимать суровую, но сказочно красивую природу алтайского края, в котором он родился и вырос: пустынные горные пейзажи, величественные леса, снегирей на заиндевелых ветвях деревьев.

Но самым главным стремлением Виктора было запечатлеть на фотоснимке не просто красоту природы, но нечто особое, духовное. С самого детства, несмотря на воинствующий материализм эпохи, в которой он прожил большую часть своей жизни, Виктор верил, что существует другой мир, невидимый, духовный. И иногда, в какие-то мгновения, он может открывать себя людям. И эти мгновения нематериального можно запечатлеть на вполне материальном носителе – фотобумаге.

Виктор был убеждён, что в этом и заключается мастерство фотографа, вершина его мастерства.

Иногда ему казалось, что он достиг своей цели, и земная красота в его снимках начинала отражать красоту мира небесного. Тогда он мог часами смотреть на свои работы. Правда, его коллеги, в том числе и признанные мастера, глядя на снимки, не находили, что на них почил какой-то особый, духовный свет. Быть может, потому, что просто не верили в то, что подобный свет существует…

Когда в России произошел очередной политический перелом и мир профессиональной фотографии захлестнул поток изображений полуголых девиц, Виктор осознал, что большинству людей нет дела до духовной и даже душевной красоты, – они предпочитают красоту плотскую. Фотограф так и не смог приспособиться к реалиям новой жизни и стал находить утешение в чтении духовной литературы.

Так Виктор пришел к вере. И чем крепче становилась его вера, тем неодолимей его тянуло к идеалу христианской жизни – монашеству.

Постепенно благодаря книгам он стал понимать, что настоящая духовная красота открывает себя лишь чистому сердцу и духовное творчество должно начаться с совершенствования собственной души. Он мечтал найти такое место, где опытные духовники помогли бы ему умертвить страсти – ведь только тогда он сможет заняться духовной фотографией. И Виктор стал молить об этом Бога…

Вскоре ему попался на глаза альбом о Святой горе Афон. Долго и жадно рассматривал он незатейливые, с точки зрения профессионала, чёрно-белые снимки, в изобилии разбросанные по тексту: старенькие облупленные жилища аскетов, морщинистые лица старцев в ремках, на мулах, с суковатыми посохами…

Особенно поразила его фотография, на которой два афонских монаха сидели за маленьким столом со стоящей на нём полупустой бутылкой узо?[18].

Монахи, как следовало из подписи, праздновали Пасху. В их глазах, на их сияющих лицах была та самая горняя красота и духовная радость, свидетельствующая о подлинной сердечной чистоте.

Фотограф как заворожённый глядел на снимки из альбома: ему стало казаться, что Святая гора и есть то самое место, где пересекается небесное и земное. И тогда Виктор принял решение уехать на Святую гору и остаться там до самой смерти.

Денег на то, чтобы попасть на Афон, у Виктора не было, и ему пришлось продать оба своих профессиональных фотоаппарата. За них дали лишь половину того, что они стоили, но торговаться он не стал: денег, чтобы добраться до Афона, теперь хватало…

Оказавшись на Святой горе, Виктор без промедления пошёл в русский Свято-Пантелеимонов монастырь и попросился у игумена в послушание. Настоятель выслушал его и сказал, что решение примет собор старцев.

Три дня, остававшиеся до собора, давали возможность Виктору насладиться афонскими пейзажами. Какие это были чудные виды! Зелёные, покрытые богатой растительностью скалы, по ночам заливаемые матовым светом желтовато-молочной луны. Море, простирающееся вокруг насколько хватало глаз, – синее, воюющее то с песчаным, то с каменистым берегом Афона. Пологая гора, на вершине которой даже из Пантелеимонова монастыря можно было видеть крест у храма Преображения, – она казалась Виктору в прямом смысле твердыней православия…

Монастырские старцы, вопреки ожиданиям Виктора, приняли решение отправить его обратно в Москву, на Афонское подворье, где все, взыскующие святогорского монашества, проходили первоначальный искус. Но Виктор, будучи человеком упорным, ответил, что не собирается уходить из удела Матери Божьей. Старцы сочли его ответ дерзостью: если он не может исполнить своего первого послушания, то пусть даже не думает о монастыре.

Но они не учли, что проситель уже не мог думать ни о чём другом. Виктор поселился на берегу, соорудив шалаш из ветвей, и вскоре полицейские стали интересоваться у старцев, что это за бродяга поселился на монастырской земле и не стоит ли его депортировать. Тогда игумен, хоть и сомневался в правильности такого решения, всё-таки принял Виктора на испытательный срок, предупредив, что если тот будет в чём-либо противоречить старцам или работать спустя рукава, то сразу же отправится в Москву.

Виктору дали непростое послушание подсобного рабочего на стройке, и он выполнял его с рвением, на какое только был способен, учитывая здоровье и возраст – ему было уже за пятьдесят.

Так прошло полгода; Виктор всё более и более смирялся, отношения его с игуменом и монастырскими старцами наладились. Но вот, однажды, привычно вглядываясь в вершину афонской горы, он почувствовал, как сердце его дрогнуло – совсем уже было погасшее желание заняться фотографией снова начало разгораться в его душе. С тех пор оно крепло с каждым прожитым часом и с каждым взглядом на прекрасный греческий закат и, наконец, превратилось в навязчивый помысл, который Виктор, ради сохранения душевного мира, решил открыть на исповеди монастырскому духовнику:

– Отче, в миру я был фотографом; этому делу я отдавал всю свою душу. И сейчас мысль о том, чтобы вновь заняться фотографией, не покидает меня. Я понимаю, что, став послушником, я обязан ради Христа отринуть всякую плотскую страсть. Только вот сам я не могу определить – страсть ли это или желание по Бозе. Как вы скажете, так и будет. Если благословите всё забыть, я постараюсь это сделать.

Духовник внимательно посмотрел в глаза своего послушника, почти одногодка, и, немного подумав, ответил:

– Не стоит тебе пока думать об этом…

– Я понял, отче!

– Подожди, я не договорил. Нам в обители нужен свой, монастырский фотограф, поэтому, возможно, через какое-то время ты и сможешь использовать свой талант во славу Божью. Но теперь об этом не думай, а положись на волю Господню.

…Со дня, в который состоялся этот разговор, давший Виктору надежду и успокоивший его душу, прошло около года. И вот однажды Виктор познакомился с паломником – бизнесменом из Германии русского происхождения. Узнав из бесед с Виктором о его мечте, бизнесмен предложил помощь в покупке хорошего фотоаппарата.

Виктор попросил благословения духовника на принятие такого дара и с превеликой радостью получил его.

Через месяц из Германии пришла посылка, в которой лежал тщательно упакованный в пузыристый полиэтилен новенький полупрофессиональный фотоаппарат. Виктор отпросился у духовника по воскресеньям отлучаться из монастыря, чтобы запечатлеть пейзажи Святой горы в окрестностях обители. Духовник не стал ему препятствовать, лишь повторил, что это занятие не должно мешать ни работе, ни молитве и не становиться страстью.

Каждый раз, собираясь в поход, Виктор брал с собой большой термос с чаем, несколько банок консервов, хлеб и плоды шиповника и, конечно, подарок из Германии – цифровой фотоаппарат. Ни змеи, ни крутые спуски и подъёмы его маршрутов не пугали послушника, всё, чего ему хотелось, – это сделать удачный кадр.

Так прошло ещё два года.

За это время Виктор сделал несколько тысяч снимков, но так и не смог найти в них того, что ему хотелось больше всего – духовную красоту.

Однажды Виктор решил сделать снимки окрестностей Ксиропотама, ближайшего к Пантелеимону монастыря. Духовник посмотрел исподлобья на послушника:

– Виктор, ты же накануне много работал, наверняка очень устал, зачем же тебе Ксиропотам? Ну и потом, ты же знаешь, что мы никуда не отпускаем насельников монастыря в течение трех лет? Среди нас есть монахи, которые уже двадцать лет в монастыре, и до сих пор не были на пике Афона, а ты и трёх лет здесь не провел. Не нужно тебе ходить так далеко.

– Ваша правда, отче. – Виктор склонил голову. – Как благословите, так и будет. Но мне бы очень хотелось поснимать окрестности Ксиропотама.

Духовник внимательно посмотрел на Виктора, но в его взгляде не было осуждения.

– Хорошо, иди, если хочешь. К вечерне ведь вернёшься?

– Конечно! До Ксиропотама минут сорок пешком, сделаю несколько снимков и сразу вернусь. Думаю, должно здорово получиться.

– Ну, раз так, Бог тебя благословит.

Виктор взял благословение и стал собираться.

Ксиропотам был древним монастырём, основанным самим святым Павлом. В летописи этой обители имелись как славные страницы, так и позорные – это был тот самый монастырь, монахи которого приняли с хлебом-солью латинян. После этого чудесное дерево «губа», которое росло прямо в алтаре храма и чьи плоды считались целебными, зачахло.

Сегодня Ксиропотам считался самым строгим монастырём Святой горы. Его насельники, в отличие от Дохиариу, Костамониту, да и самого Пантелеимона, работали немного и ели сколько хотели. Единственное условие, которое малочисленная братия (не более двадцати человек) соблюдала беспрекословно, – не общаться ни с кем, кроме своих, монастырских. Да и внутри обители общение без крайней необходимости не приветствовалось. С родными же ксиропотамские монахи могли общаться лишь четыре раза в год по телефону.

Добравшись до Ксиропотама, Виктор обошёл монастырь, фотографируя по дороге всё, что казалось ему достойным быть увековеченным. Уже собираясь в обратный путь и оглядев напоследок окрестности – не упустил ли чего, фотограф приметил стоявшую невдалеке келью святого Никодима.

В этой келье, метрах в трёхстах выше Ксиропотама, жил святой старец-отшельник, отец Герасим. Виктор много слышал о нём – авторитет старца был велик на Афоне – и ему захотелось запечатлеть для будущих поколений святого человека.

Виктор задумался: благословение было дано дойти только до Ксиропотама. В раздумьях прошло несколько минут, и, наконец, желание пересилило чувство долга – Виктор решил нарушить благословение. «В конце концов, какие-то триста метров, – думал он, торопливо продвигаясь к келье. – Какая мелочь!» Через пять минут он уже стоял у двери.

Вытерев бегущий струйками по лицу пот, Виктор прочитал выученную им по-гречески «вратарную» молитву: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас», – и постучался в келью. Дверь открыл послушник.

– Что вы хотите? – спросил он по-гречески.

– Геронда Герасимос! – ответил фотограф.

Вскоре Виктор уже сидел в маленьком уютном дворике и в ожидании старца ел ароматный лукум и пил кофе. Когда появился отец Герасим, Виктор подошёл к нему, взял благословение и, показывая на камеру, жестами попытался объяснить, что хотел бы сфотографировать старца.

Отец Герасим улыбнулся, что-то сказал своему послушнику, и тот кивнул фотографу, давая понять, что разрешение получено. Виктор быстро достал фотоаппарат из чехла и сделал с десяток снимков. Зачехляя камеру, он взглянул на часы – до вечерни оставалось тридцать минут!

С трудом подбирая греческие слова из своего скудного запаса, Виктор поблагодарил старца и попытался объяснить, что ему нужно срочно идти обратно, в Пантелеимон, иначе он нарушит благословение.

– Что? Благословение? – переспросил отец Герасим.

Старец посмотрел на русского послушника, махнул на него рукой и отпустил. Фотограф добирался до монастыря почти бегом.

На вечерню Виктор не успел. Когда он, наспех переодевшись, прибежал в храм, псалтосы уже пели «Свете тихий». Виктор подошел к духовнику, стоявшему в крайней стасидии у иконостаса, и принялся просить прощения за опоздание.

Духовник немного помолчал и затем спросил:

– Ну что, много сегодня наснимал?

– Да, отче, много. Надеюсь, это будут отличные снимки!

…После трапезы он почти бегом добрался до своей кельи и, предвкушая радость от созерцания снимков старца Герасима, включил питание фотоаппарата. Он не мог поверить своим глазам! С дисплея камеры на него смотрел какой-то мрачный человек. Злобный невзрачный старик. Ни духа, ни огонька в глазах. Ни духовной красоты, ни даже плотской!..

На следующий день Виктор уныло побрёл на исповедь. Упавшим голосом он рассказал духовнику, что его вчерашний труд оказался насмарку.

– Ну разве я тебе не говорил: отдохни сегодня, – ответил тот. – В конце концов, ты прежде всего послушник нашего монастыря, а уж затем фотограф. Почему ты вчера решил настоять на своём?

– Понимаете, отче, я очень хочу показать людям духовную красоту! – Послушник вдруг совсем поник. – И ещё, отче… Я вчера сделал фотографии отца Герасима из кельи святого Никодима. Без вашего благословения.

Духовник нахмурился.

– И как снимки, Виктор?

– Ужасно, отче! Я не мог и предположить, что может получиться что-то подобное. Ведь я профессионал в этом деле.

Старец прищурился, отпустил Виктору грехи и сам благословил в следующее воскресенье опять пойти к отцу Герасиму и снова попросить сфотографировать его.

…И вот через неделю Виктор снова оказался в келье святого Никодима. На этот раз ему открыл сам старец и ласково пригласил его во двор. У отца Герасима были гости, они сидели за бутылкой вина «Милопотамос», праздновали воскресный день. Виктор попросил хозяев и гостей разрешения сделать несколько снимков.

– Один! – благословил отец Герасим, подняв указательный палец вверх для большей убедительности.

Виктор, несмотря на наличие у камеры дисплея, прильнул по привычке к видоискателю, начал «прицеливаться», и тут его указательный палец дрогнул и нажал на спуск. Так получился один-единственный снимок.

Затем его пригласили к столу, и Виктор, насколько ему позволяла послушническая совесть, присоединился к празднеству.

Вернувшись в свою келью, он, вздохнув, включил камеру и взглянул на этот единственный благословлённый снимок…

Лица отца Герасима и его гостей сияли такой же духовной радостью, как на той, сыгравшей в его судьбе столь большую роль, чёрно-белой фотографии из альбома об Афоне. Эту духовную реальность, так трудно уловимую, ему удалось наконец запечатлеть. И запечатлеть не с помощью профессиональных секретов, а лишь благодаря исполненному послушанию!

И с этого дня Виктор стал прежде всего послушником и лишь потом – фотографом, настоящим мастером своего дела.