Туман над Афоном

Логово дикого зверя и жилище монаха Сергия обладали рядом схожих черт. Первое сходство – удаление от других келий, другое – необжитость, третье – хозяин, подобно зверю, всегда убегал, если к нему приходили посетители. Его дикость имела своим истоком не человеконенавистничество, но великую любовь к Богу и всему живому. Подобно Арсению Великому, которого отец Сергий имел примером для подражания, афонский монах бегал людей. Его затвор, изолируя сознание от внешнего мира, открывал ему внутренний, о котором говорил Господь: «Царство Божие внутрь вас есть». Чем меньше было пространство его обитания, тем больше все существующее наполнялось духовным, необычайно богатым содержанием. Бывало, любовь Божья била ключом прямо из глубин сердца, тогда его тесная келья казалась настоящим дворцом, построенным премудростью Творца из сияющих кирпичиков благодати.

Отец Сергий полностью понимал, что такое устроение, какое он приобрел в пустыне, есть дар от Бога, и никогда не пытался никого переделать на собственный лад, зная, что люди сейчас слабы и требуют снисхождения. Сегодня мало кто мог понести пустыню; хотя почти все монахи считали, что это им под силу, мало кто отваживался на настоящее пустынножительство. В основном современные келиоты занимались больше садоводством и огородничеством. Они разводили целые сады плодовых деревьев. Матери Божьей, как было открыто отцу Сергию, не угодно было, чтобы монахи погрязали в садоводстве и других мирских занятиях. Несколько лет назад на Афоне появились даже большие вонючие жуки. Эти насекомые не боялись отравы и стали настоящим бичом келиотов. Они прилетали невесть откуда и облепляли какое-нибудь дерево или растение. Причем эти жуки наедались до такой степени, что умирали от обжорства, падая тут же, под деревом. Иногда они полностью губили посадки. Многие расценили этот факт как наказание Божие за излишнюю мирскую заботу монахов. Отец Сергий не выращивал ничего, боясь погрузиться в суету и земные попечения.

Казалось, он родился не в свое время. В современном мире даже православные монахи начали жить на мирской лад. В монастырях появились мини-электростанции, посудомоечные машины, трактора и краны для строительства. Все больше жужжали на Святой горе сотовые телефоны, облегчая контакты подвижников между собой. Вроде бы современные удобства должны были помочь монахам выкроить дополнительное время для занятия молитвой.

Но все же, хоть раньше святогорцам приходилось гораздо больше работать, чтобы как-нибудь жить и пропитать себя, тогда было больше и настоящих молитвенников. Быть может, это оттого, что раньше человек не имел таких удобств и прав, как сейчас, и всю свою надежду он возлагал на одного Творца, помогающего ему выжить во враждебной среде. Теперь каждая мирская вещь облегчает монаху жизнь, но забирает частицу веры из его сердца. Сегодня упование на Бога все больше становится простой декларацией, чем образом жизни.

Монах средневековья с детства был подготовлен к своему служению суровым образом жизни уже в миру. Правда, были исключения, подтверждающие правило, – тот же Арсений Великий. Когда он жил в императорском дворце и учил царевичей, про него говорили: никто не одевается лучше, чем Арсений; когда же он удалился в пустыню, то облачался в такое рубище, что все вокруг считали, что никто не одевается хуже Арсения.

Отец Сергий, подобно своему образцу для подражания, был в миру учителем – профессором филологии. Среди студентов он слыл добрым, но чудаковатым преподавателем. Он прекрасно знал древние языки и читал византийских отцов в оригинале. Чтение зажгло в нем огонь желания пустыни. Познав святых отцов в теории, он захотел прочувствовать все и на практике.

Теория и практика – древние термины из обихода святых отцов. Но, в отличие от современного употребления этих слов, в монашестве всякой теории – созерцанию предшествует практика – делание. Профессор сменил университетские своды на тесные стены монашеской кельи и приступил к деланию послушания. Он долго и упорно шел этим путем, пока делание не принесло свой плод – созерцание. Мы никогда не узнаем, что же точно открывалось отцу Сергию, все это знают лишь Бог и духовник. Но созерцание открыло ему настоящую веру, которую может дать только опытное познание благости Божьей.

Пустынник принял схиму от одного старца келиота и после его смерти наследовал и келью в скиту Кавсокаливия. Эта келья святого Петра Афонского, первого отшельника Святой горы, стояла выше других, на самом отшибе и вдалеке от троп. Скитские монахи не любили пустынника за неразговорчивость, которая трактовалась как злобность и индивидуализм. Келья его густо заросла колючей растительностью, и послушников он не брал. Все поэтому злословили о нерадивости монаха. Также отец Сергий не ходил по престольным праздникам и неизвестно на что жил. Это породило слух, что он ворует еду и одежду. Причащался же он в келье отца Космы – почти такого же нелюдимого монаха, как и сам Сергий. Косма, который был иеромонахом, служил литургию, а отец Сергий пел на клиросе. Один схимник, который как-то присутствовал на их служении, говорил потом, что монахи практически между собой не общаются, а литургия у них идет более трех часов.

Когда ничего не известно о человеке, вокруг него образуется своеобразная информационная пустота, которая обычно заполняется разного рода домыслами. К счастью, люди так устроены, что охотно подмечают наши недостатки, – иначе как бы мы их замечали у себя? Также люди склонны в своем большинстве думать о других больше плохого, чем хорошего.

Слухи об отце Сергии ходили разные. Самым популярным из них был тот, что он находится в глубокой прелести. Прелесть, вообще-то, была особенным духовным состоянием, близким к сумасшествию. Прельщенный монах принимал дьявольские видения за ангельские и верил, что является святым человеком. Обычно такие люди не слушали, если кто-то пытался их в чем-то опровергнуть, и часто прыгали на скалы, пытаясь взойти на небо, как пророк Илия. Горестный конец! Иных демон подущал повеситься или вскрыть себе вены, внушая обольщенным, что они получат на небесах мученический венец.

Отец Сергий никому не рассказывал ни о каких посещениях и видениях и все равно обвинялся в прелести. В наше время, думал он, каждый пытающийся жить как монах терпит поношения от тех, кто не может так жить. Отшельник не осуждал своих обвинителей, понимая, что их хула гораздо полезней для души, чем почитание, от которого не было бы пользы ни ему, ни самим почитателям. Отец Сергий старался не обращать ни на что внимания и продолжал молиться в своем уединении. Однако дьявол не оставлял подвижника в покое и воевал против него со всей своей злобой и упрямством.

Как-то раз игумен Великой лавры Даниил поехал в Кавсокаливию на панигир?[12]. Престольный праздник Святой Троицы всегда собирал в Кафоликоне много монахов со всей Святой горы. «Они обычно съезжаются на мулах, приплывают на пароме, приходят пешком. До бдения монахи идут на трапезу, затем звонарь подымается на колокольню и начинает благовестить. Кто хоть однажды слышал византийский колокольный звон, не сможет его спутать ни с чем иным: словно идет дождь из звуков, быстро перебивающих друг друга, так что невозможно уследить за ритмом и рисунком мелодии. Но за всем этим кажущимся хаосом душа воспринимает обилие благодати и ликует, предчувствуя бдение – пир духа», по меткому замечанию одного святогорца.

Афонское бдение идет, в строгом соответствии с типиконом, около четырнадцати часов, а если это еще и панигир – престольный праздник обители или какой-нибудь кельи, то торжество еще более усиливается. Троица в Кавсокаливии – всегда большой праздник. На нем непременно присутствует либо лаврский игумен, либо какой-нибудь епископ.

Самым дивным украшением афонского бдения является византийское пение. Это надо слышать и видеть, как седовласые старцы распевают сто третий псалом «Благослови, душе моя, Господа» по древним нотным книгам. Начинает правый клирос, левый как бы перехватывает стих и продолжает пение. Унисонное пение имеет ряд больших преимуществ: псалтосы – афонские певцы поют в едином духе, и с каждым новым гимном пение все больше набирает силу, красоту и возносит сердца истинно молящихся горе, к Богу.

Обычно пение ведут не лучшие певцы, а наиболее маститые старцы. Многие юные монахи, прежде чем пойти на Святую гору, изучали византийское пение и достигли определенных высот мастерства, но тем не менее им часто не разрешают петь на панигирах, опасаясь, что страсть тщеславия завладеет их незрелыми сердцами.

Игумен, стоя в стасидии?[13], облаченный в мантию и держа в руках посох, молился – как раз распевали стих «Вся премудростью сотворил еси». Он закрыл глаза и вспомнил, что много лет назад ему как раз на Троицу благословили подрясник. Он заново ощутил свою радость от этого события и почему-то вспомнил при этом монаха Сергия – наверное, потому, что вчера ему прислали письмо с жалобой, что тот совершенно не ухаживает за своей кельей и она заросла бурьяном и кустарником и похожа теперь не на жилье монаха, а на какие-то древние развалины.

Как игумен лавры отец Даниил имел право в отдельных случаях забирать омологий – документ, подтверждающий право владения кельей. Например, если монах не смотрит за кельей и не ремонтирует ее, игумен мог запросто выселить нерадивого подвижника. Правда, до этого редко когда доходило, обычно дело разрешалось устным предупреждением или выговором.

– Что за фрукт этот Сергий?! Подвижник уже два десятка лет на горе, а никто о нем практически ничего не знает. Даже на престольный праздник своего скита не может явиться. Это же настоящее оскорбление для его насельников!

На кафизмах игумен позвал к себе дикея – скитоначальника, а если дословно перевести на русский – праведного, и спросил:

– Сколько лет я прихожу к вам на панигир и никогда не вижу отца Сергия из кельи святого Петра Афонского. Он что же, вообще не ходит по престольным праздникам?

Дикей отец Мефодий словно ждал этого вопроса.

– Отец игумен, этот Сергий для нас совершенно непонятен. Он никогда никого не навещает, причащается редко, у Космы.

– У Космы? Хм. Это тоже тот еще фрукт.

– Да, и к тому же Сергий совсем не следит за кельей. Разве так можно? Она уже заросла, словно в ней никто не живет, мы даже боимся к нему заходить, наверняка в этих зарослях водится уйма змей. Он уже много лет живет в скиту, но не скитской жизнью. Конечно, он настоящий пустынник, но ведь Иосиф и Иоаким были куда большими отшельниками, однако не презирали наш устав. Если он хочет полного отшельничества, пусть идет на Карули или на келью какого-нибудь монастыря, игумен которого позволит ему жить, как он хочет. Но меня как дикея его образ жизни и отношение к скиту куда как не устраивает.

Игумен с серьезным видом выслушал все и немного подумал.

– Значит, так, Мефодий, я хочу побеседовать с этим Сергием. В келью к нему я сам не пойду, но скажи ему, что я жду его в лавре, где-нибудь в среду, на серьезную беседу. Понял?

– Да, конечно, я все ему скажу. – Дикей пропустил к игумену распорядителя бдения, в чьи обязанности входило следить за порядком и благочинием богослужения, крестного хода и даже трапезы. Распорядитель пригласил игумена в алтарь – готовиться к полиелею.

На следующий день, отоспавшись после бдения, дикей пошел в келью Петра Афонского. Пробравшись по узкой заросшей тропинке и непрестанно смотря себе под ноги, чтобы не наступить на змею, отец Мефодий подошел к двери и постучался с молитвой. Не услышав ответа, дикей повторил свою попытку. Опять неудачно! Он начинал уже выходить из себя.

– Отец Сергий, это Мефодий; вас вызывает к себе игумен на беседу! Эй! Это серьезно! Вы должны там быть в среду. Если вы не появитесь у отца Даниила, можете лишиться своей кельи. Вам понятно? Эй! Отец Сергий!

– Да-да, простите меня, я спал. – монах наконец отозвался, но двери не открывал. – я понял: к игумену, в среду. Приду, обязательно. Простите меня.

Дикей довольно улыбнулся и пошел, соблюдая те же меры предосторожности, к выходу. Теперь этому раку-отшельнику придется выползти из своей раковины! Будет знать, как презирать скитских братьев.

Солнце уже покраснело, и во всем своем великолепии на небе расплескался свежими насыщенными красками знаменитый греческий закат. Сегодня погода была хорошая, и даже были видны Олимпийские горы. Дикей полюбовался видом и подумал: какой же должен быть характер у этого Сергия, чтобы не замечать таких прекрасных вещей, как, к примеру, этот закат, горы, афонские бдения, да и равных по красоте богослужений не найдешь на всей земле. Это все равно что отвергать красоту природы, которую сотворил для нас Господь. Разве не для монахов установили пение, работу, молитву? Как он может сидеть сиднем взаперти и даже носа не казать на белый свет? Говорят, что Сергий и в миру был такой – он никогда не женился, по театрам не ходил, а что он дома делал, так это одному Богу известно. Конечно, люди разные, устроение не может быть у всех одинаковое, но пусть хотя бы он выполняет самые простые требования скитского общежития: причащается по воскресеньям в Кафоликоне, участвует в совместных мероприятиях, держит в надлежащем порядке свою келью. Этого будет и для людей достаточно – меньше соблазна, да и сам он будет жить в послушании не своей воле, а скитским правилам.

Рано утром в среду отец Сергий пошел в лавру. Мула у него не было, поэтому добираться пришлось пешком, а это где-то около четырех часов ходьбы. К обеду подвижник был уже у игумена:

– Благословите, отец Даниил.

Игумен еле узнал отца Сергия, он уже совсем постарел и поседел, подрясник был ветхий и весь в заплатах, сам вид его лучился кротостью и небольшим беспокойством.

– Да-да, Бог благословит. Проходи, я хотел с тобой немного побеседовать. – Отец Даниил уже пожалел, что вызвал старика к себе, но теперь пути назад нет, надо сделать выговор. – Ты чего же, отец Сергий, так распустил свое хозяйство – келья твоя покосилась, того и гляди рухнет, все вокруг заросло?! Ты что, змей не боишься? По монашескому уставу, ты обязан следить за кельей – до тебя там жили люди и будут, по крайней мере, я надеюсь, жить после тебя. Так что подумай на досуге о моих словах и постарайся сделать правильные выводы.

Отец Сергий втянул голову в плечи. Он думал, что игумен, несомненно, прав насчет его нерадивости, ведь он говорил о самых элементарных вещах, которые нужно выполнять всем.

– Я понял, отец игумен, все приму к сведению.

– Давай-давай, Сергий. – Он вдруг испытал неожиданный прилив сострадания к этому монаху и какое-то великодушие. – Слушай, ты уже старый, хочешь, я тебе дам послушника.

– Да нет, отец игумен, я справлюсь один…

Отец Сергий направился обратно в келью по узкой тропе мимо сваленного лавиной леса. Пару лет назад, прямо на Новый год, с вершины Афона сошла огромная лавина. Она смела часовню и несколько сот квадратных метров леса – и сейчас деревья еще аккуратно лежали рядком на земле, как домино. Лавина дошла до самого склона и остановилась; если бы сила природной стихии была больше, она бы накрыла густонаселенный, по афонским меркам, скит Кавсокаливию. Мало кто бы остался в живых. Святогорские монахи, особенно зилоты, решили, что это гнев Божий за введение правительством с первого января в Греции нового денежного знака – евро.

Отец Сергий помнил эту новогоднюю ночь, тогда он, как всегда, молился и услышал сильный шум, сама земля тряслась, предвещая что-то очень нехорошее. Отшельник встал на усиленную молитву, и только через неделю он узнал о случившемся от отца Космы.

Сейчас он видел явный знак гнева Матери Божьей, но не испытывал никаких чувств. Отец Сергий знал в своей жизни только молитву, он обычно не придавал никакого значения религиозным спорам. Его любимым чтением были творения Исаака Сирина, где святой писал: «Как мечущегося на всех льва, избегай словопрений о догматах». Пустынник хранил эти слова в своем сердце и никогда не осуждал зилотов, но и не прислушивался к их утверждениям.

Его скромное жилище было настоящим храмом безмолвия. Сохранение исихии стало главной заботой стареющего отшельника. Малейшее изменение его образа жизни всегда сказывалось на качестве молитвы. Поэтому он и перестал принимать посетителей, впрочем, мало кто и хотел приходить к нему. Но сейчас отец Сергий чувствовал, что его исихия серьезно нарушена. И дело даже не в том, что ему нужно теперь следить за кельей Петра Афонского, – замечание игумена было вполне законным. Как ему было открыто Богом, близился поворотный момент в его монашеской жизни.

Он уже знал о своей дальнейшей судьбе, но никто больше о ней не узнает…

Дикей с удовлетворением смотрел, как старый отшельник отец Сергий в старых рукавицах выкорчевывает колючие кусты. Вот-вот, пусть убирает этот жуткий колючий кустарник да знает потом, как запускать хозяйство. Все монахи Кавсокаливии наконец видели его за работой, и некоторые, пожалев старца, предлагали свою помощь, от которой тот со смирением отказывался…

Через две недели к отцу Мефодию пришел иеросхимонах Косма и сообщил, что пустынник впервые отступил от своего обычая и уже две недели не приходит к нему в келью причащаться.

– Уже десять лет он не пропускал ни одного воскресенья! Ну, может, раза два от силы. Надо пойти проведать отца, не случилось ли чего?

Они вместе пошли к келье святого Петра и увидели, что все растения вокруг были полностью выкорчеваны. Монахи несколько раз постучались в дверь, но никто не ответил. Дикей толкнул ее, и она оказалась незапертой. Тогда они, переглянувшись, вошли внутрь.

Келья отца Сергия была убрана и пуста – стол, стул и кровать сиротливо стояли в углу, икона Матери Божьей Кукузелисса одиноко висела над изголовьем, перед иконой горела лампадка. Дикей почувствовал, какой в этой келье был молитвенный дух, тишина и покой жили здесь и передавались даже ему, который глубоко погряз в заботах. Они осмотрели всю келью и храм, но следов отца Сергия нигде не обнаружили. Он пропал.

Весть о пропаже старца мигом облетела Кавсокаливию и Святую гору; полицейские внимательно изучали это дело, опрашивали возможных очевидцев, но не смогли составить мало-мальски правдоподобную версию.

Теперь многие скитяне вспоминали об отце Сергии хорошее и даже некоторые необычные вещи. Косма, например, говорил, что у того в келье горели три неугасимые лампады, однако никто не знал, откуда пустынник берет масло. Послушник Никос вспоминал, как старец предостерег его от ухода с горы. Он уже подумывал, как бы ему сбежать, и шел по направлению к пристани. И вот на пути ему попался отец Сергий. Никос никогда не здоровался со старцем, не любил его и в тот раз даже задел плечом. Старец, обернувшись, попросил прощенья и вдруг обличил намерение убегающего послушника, сказав, что мир погубит его. Этого оказалось достаточно, чтобы Никос остался.

Прошло еще немного времени, и об отце Сергии все забыли, лишь Косма с грустью вспоминал своего неразговорчивого друга. Никто больше не мог так благоговейно и умилительно петь литургию. Тем не менее иеромонах не считал Сергия погибшим и молился о нем как о живом. Однажды отец Косма решил съездить на гору Кармил, где стоял храм пророка Илии, он почитал память пророка и часто посещал этот храм, испрашивая молитвенной помощи. Он взял у соседа большого непокорного мула по кличке Гривас и стал медленно подыматься до Керасей. Было осеннее утро, и афонскую Святую гору окутал туман.

Чем выше взбирался мул, тем гуще был туман. Уже у самого поворота на Кармил отец Косма вдруг увидел фигуру старца; как ему показалось, это был его друг. Неизвестный монах пробирался сквозь лес и был где-то на расстоянии двадцати метров от тропы. Косма привязал мула и пошел к нему:

– Эй, подождите!

Монах не останавливался и шел все дальше в дремучий лес. Косма вскоре потерял его из виду. Туман все густел, и, чтобы не заблудиться, иеромонах решил возвращаться к тропе. Вдруг он увидел на ветви дерева висящие шерстяные четки со «слезками Божьей Матери» вместо косточек – так называлось растение, твердые и красивые плоды которого монахи приспособили в качестве бусинок при плетении четок. Отец Косма сразу их вспомнил – четки принадлежали его пропавшему другу.

– Значит, глаза меня не обманули – это шел Сергий. – Он, подобрав четки, поцеловал их и пошел к мулу. – Так ты все-таки жив, друг мой!

Старец прослезился и понял, что Сергий таким образом решил его поприветствовать и дал о себе знать. Он сел на Гриваса и медленно потрусил на Кармил. Туман все сгущался, и монах думал, что мир выплевывает святых, словно жеваную бумагу, а Бог бережно принимает их в Свои объятья, заграждая к ним доступ туманом неведения.