Глава 2. Церковь и иноверное государство

Глава 2. Церковь и иноверное государство

Соглашение, заключенное между султаном–завоевателем и патриархом Геннадием касательно православного милета, как вскоре оказалось, действовало более на бумаге, чем в действительности. Турки не могли забыть, что они были правящим народом, завоевателями христиан; их раздражало, что греки получили привилегии, которыми не обладал ни один из завоеванных народов. Сам Мехмет и его советники выросли в такое время, когда Константинополь был большим культурным центром, и слава об учености греков распространялась по всему миру. Они не могли не чувствовать некоторое уважение к грекам. Мехмет гордился, что он оказался наследником кесарей, не только султаном, но и ромейским императором; и он хотел, чтобы его подданные–христиане воспринимали его именно так. Следующие поколения турок уже не разделяли эти чувства. Сыну Мехмета, Баязиту II, было пять лет, когда его отец завоевал Константинополь. К тому времени, когда он стал юношей, все греческие ученые, которые составляли славу Константинополя, были рассеяны: одни уехали в Италию и на Запад, другие жили в безопасном удинении монашеской кельи. Все греки, с которыми он сталкивался, были либо купцами, либо писарями и ремесленниками, или же священниками, избранными за свое тактичное, но зачастую и раболепное поведение. В отличие от отца, у него не было особенных интеллектуальных интересов; для него греческая культура ничего не значила.[278] Его сын, Селим I, активно не любил христиан. Триумфом его правления было завершение завоевания Сирии, Египта и Аравии; его высшая мечта осуществилась, когда он принял титул халифа, т. е. военачальника правоверных.[279] Сулейман Великолепный был еще одним султаном, который интересовался интеллектуальными веяниями в мире; но греки, его подданные, к тому времени уже не были в состоянии внести существенный вклад в них. Сам он пытался быть справедливым по отношению к ним, но для него и для среднего турка они стали раболепным народом, который можно было иногда использовать в качестве финансистов, секретарей или даже дипломатов, но, естественно, без всякого доверия, с интригами, и они не заслуживали уважения.[280] С восшествием на престол сына Сулеймана, Селима II, пьяницы, верхушку османской администрации охватил кризис. Высокая Порта находилась во власти министров, которые, за несколькими исключениями, были корыстолюбивыми и беспринципными; в то же время обычно Султана Валиде, мать султана, негласно управляла делами из?за занавеса гарема.[281]

Судьба Османского султаната может служить примером коррумпированности абсолютной власти. Но система подкупа начала касаться и греков. Поскольку оказывалось, что они уже не могли рассчитывать на хорошее отношение со стороны властей, и их конкретные права соблюдались все меньше и меньше, они неизбежно должны были прибегать к интригам. В своей безнадежности они начали забывать о взаимной поддержке друг друга. Каждый из них начал заботиться о своей собственной выгоде. Поощрять же зависть, интриги и деморализацию милета было в интересах турок.

Внешним симптомом ухудшения положения греков было постоянное отбирание их церквей и обращение их в мечети. Султан–завоеватель был удивительно снисходительным в этом отношении. Единственная церковь, которая была официально отобрана у христиан, была Святая София. Это было закономерно: ведь Великая церковь была более, чем церковь; она была символом старой христианской Империи. Ее превращение в мечеть стало печатью нового порядка. Тем не менее, в течение долгих лет делалось не много попыток изменить старое христианское убранство, за исключением прикрытия или уничтожения мозаических образов Христа и святых.[282] Другие церкви, такие как Новая базилика и Богородицы Светоносной в районе старого императорского дворца были настолько повреждены во время штурма города, что они были заброшены, вовсе снесены или разрушились сами по себе. Иные храмы, такие как монастыри Пантократора или Спасителя Хора были разграблены и осквернены; греки не предпринимали попыток восстановить их. Поскольку они в основе своей были прочными, то неудивительно, что их вскоре обратили в мечети. Некоторые церкви были заняты турками сразу и использовались в светских целях. Святая Ирина, рядом со Святой Софией, стала арсеналом. В церкви св. Иоанна в Диппионе, недалеко от ипподрома, был помещен зверинец.[283] В этих случаях церкви располагались в районах, населенных турками, и христиане были достаточно благоразумными, чтобы не протестовать. Храм св. Апостолов, хотя и сохранялся христианами во время падения города, как мы видели, был покинут ими через несколько месяцев; ввиду его ветхого состояния, султан не имел ничего против, чтобы он был разрушен и вместо него была сооружена большая мечеть, носящая его имя. Но многие другие церкви были оставлены в руках христиан.[284]

На эти церкви не посягали при жизни Мехмета II. Его сын Баязит II придерживался других взглядов. В 1490 г. он потребовал передачи патриаршей церкви Богородицы Паммакаристос. Но патриарх Дионисий I сумел доказать, что Мехмет II определенно даровал эту церковь патриархату. Султан согласился, потребовав только снятие креста с купола. В то же время он запретил своим сановникам занимать другие церкви, как они предлагали.[285] Его запрет был, однако, вскоре нарушен, несомненно при его потворстве. Ранее 1494 г. была захвачена церковь Панахрантос и около 1500 г. — св. Иоанна в Студионе. Именно в это время турецкие чиновники превратили покинутые церкви Хора и Пантократора в мечети; несомненно, они хотели распространить свои действия на все еще действующие церкви.[286]

Около 1520 г. султан Селим I, который не любил христианство, к ужасу своего великого визиря предложил насильно обратить всех христиан в ислам. Когда ему сказали, что это невозможно, он потребовал, чтобы по крайней мере все их церкви были отобраны. Визирь предупредил патриарха Феолепта I, который привлек к делу ученого юриста по имени Ксенакис. Феолепт понимал, что у него нет фирмана в защиту церквей. Он сгорел при пожаре в патриархате, говорил патриарх. Но Ксенакис смог представить трех престарелых янычаров, которые присутствовали при взятии Константинополя султаном–завоевателем. Они поклялись на Коране, что видели нескольких знатных граждан, которые пришли к султану, готовящемуся войти в город, и поднесли ему ключи от своих районов. Взамен этого он обещал им сохранение храмов. Султан Селим принял это свидетельство и даже позволил христианам снова открыть некоторые свои церкви, которые были закрыты его чиновниками. При этом еще больше церквей было захвачено во время его правления.[287] В 1537 г., при султане Сулеймане Великолепном, этот вопрос был снова поднят. Патриарх Иеремия I сослался на решение султана Селима. Тогда Сулейман посоветовался с шейхуль–исламом, высшим мусульманским авторитетом в области юриспруденции. Исследовав предмет, шейх объявил, что «как известно, Константинополь был взят силой; но тот факт, что многие церкви сохранились, должен означать, что город сдался». Сулейман принял это решение.[288] До конца его правления церкви больше не закрывались. Последующие султаны были менее терпимыми. При Селиме II еще больше церквей было превращено в мечети. В 1586 г., вернувшись после удачного похода на Азербайджан, Мурад III провозгласил, что намеревается преобразовать патриаршую церковь Паммакаристос в мечеть победы — Фетие джами. Если бы патриарх Иеремия II, которого любил Мурад, был еще на престоле, можно было бы предотвратить закрытие церкви. Но Иеремия незадолго до того был отстранен от власти в результате интриги св. синода; а возведенный в данный момент Феолепт II был ничтожеством. Мурад, без сомнения, был рад представить изъятие как наказание интриганам. Александрийский патриарх временно предоставил небольшую церковь св. Димитрия Канаву, которая принадлежала ему, в распоряжение Иеремии II, когда тот вернулся через несколько месяцев к патриаршеству. Наконец, патриархату позволили восстановить церковь св. Георгия, находящуюся в центре квартала Фанара. Новая церковь была построена в следующем столетии, также как и здания вокруг нее для патриаршей резиденции и канцелярий. Подобно всем церквям, которые разрешалось строить грекам вместо утраченных, новый храм был совершенно невзрачен снаружи, а сооружение заметного извне купола было запрещено.[289]

К XVIII в. в Константинополе было около сорока греческих церквей; но только три из них были построены до завоевания города: св. Георгия Кипрского в Псаматии, разрушенная землетрясением в начале столетия; св. Димитрия Канаву, уничтоженная пожаром несколькими годами позже; и св. Марии Монгольской. Эта церковь сохранилась благодаря тому, что Мехмет II призвал грека–архитектора для строительства мечети на месте храма Святых Апостолов; этот архитектор, Христодул, получил в дар улицу, на которой стояла церковь, глубоко почитаемая матерью султана. Он распространил акты, гарантировавшие как целостность церкви, так и самого церковного здания. В конце XVII в. мусульмане пытались конфисковать здание. Димитрий Кантемир, который был юрисконсультом патриарха, смог показать им оригинальный фирман султана визирю Али Кюпрюлю, который благоговейно поцеловал его и распорядился, чтобы церковь оставалась нетронутой. Она до сих пор остается действующей церковью, хотя была сильно повреждена во время антигреческого восстания 1955 г.[290]

Четвертая церковь, Перивлептос, находилась в руках христиан, хотя и не греков. Она была отдана армянам султаном Ибрагимом по просьбе его фаворитки, дамы необъятных прелестей, известной как Шекерпарче, т. е. «кусочек сахара», о которой говорили, что она весит более 300 фунтов.[291]

Тот же процесс происходил в провинциальных городах. В Фессалонике в середине XVI в. были превращены в мечети большой храм св. Димитрия и церкви Св. Софии и св. Георгия. [292] В Афинах церковь, в древности известная как Парфенон, стала мечетью примерно в то же время, а рядом с ней беспечно возвышался минарет. Когда Парфенон был разрушен в 1687 г. венецианским ядром, попавшим в склад боеприпасов, находившийся на его территории, то на руинах была построена небольшая мечеть.[293] В каждом городе, завоеванном турками, повторялась та же история. Только в районах с чисто христианским населением церкви оставались неповрежденными. Закрытие церквей было не только унизительным, но создавало серьезные юридические и экономические проблемы. Многие из отобранных церквей владели значительной собственностью, передача которой приводила к бесконечным судебным процессам и интригам. Не меньшие трудности встречали греки, чтобы добиться разрешения на строительство церквей взамен тех, которые они потеряли. Если они не сталкивались с открыто враждебным отношением, то должны были встретиться с глухой стеной турецкой бюрократии. Обычно взятки были единственным методом для получения быстрого ответа на каждый запрос. Очень быстро греки поняли, что подход к их новым хозяевам лежит через подарки и деньги.

Такая практика не была бы столь вредной, если бы сама церковная организация оставалась неподкупной. Там греки сами навлекали на себя неприятности. Они не могли преодолеть свое пристрастие к политике, а поскольку открытый доступ к власти теперь был для них закрыт, то они упивались тайными интригами. Геннадий был фигурой, которая вызывала всеобщее уважение. В своем отчаянии после завоевания греки были рады следовать за вождем, который был готов и мог действовать в их пользу. Но вскоре начались раздоры, и после его удаления не было ни одного человека, равного ему по значению, который мог бы стать его преемником. Об его преемнике Исидоре II мы не знаем практически ничего, кроме его имени. Он умер 31 марта 1462 г. При следующем патриархе, Иоасафе I, в 1463 г. случилось событие, которое продемонстрировало опасности нового режима. Ученый Георгий Амируцис, который жил в Константинополе и пользовался благоволением султана за свою ученость, захотел заключить брак с вдовой герцога Афинского, хотя его собственная жена была еще жива. Согласно другой версии, будущий двоеженец был знатным человеком из Трапезунда по имени Кавазитис, в пользу которого агитировал Амируцис. Кто бы ни был проситель, Иоасаф отказался благословить двоеженство. Амируцис тогда пытался оказать давление на св. синод и угрожал его членам от имени своего могущественного двоюродного брата, принявшего ислам, Махмуда–паши, и добивался низложения Иоасафа. Иоасаф тщетно попытался покончить жизнь самоубийством. Вероятно, Геннадий Схоларий вновь был призван, чтобы водворить порядок.[294] О следующем патриархе, Софронии I, ничего не известно; его правление, вероятно, было между Исидором II и Иоасафом I. Определенно то, что Геннадий вернулся на престол ненадолго в 1464 г. При его преемнике, Марке Ксилокарависе, начались еще худшие неприятности. Марк был избран в начале 1465 г.; но у него были враги, во главе которых стоял Симеон, митрополит Трапезундский, который домогался патриаршего престола. В начале 1466 г. Симеон собрал сумму в 2000 золотых, 1000 из своих средств и 1000 от своих друзей, и преподнес ее министрам султана, которые приказали св. синоду в обязательном порядке низложить Марка и поставить Симеона. Новость об этом акте симонии достигла до вдовы Мурада, христианки Марии. Она поспешила из Серр ко двору султана, благоразумно принеся с собой другие 2000 золотых. Султан встретил ее словами: «Что это, мать моя?» Она просила его разрешить вопрос, низложив и Марка, и Симеона в пользу ее кандидата, праведника Дионисия, родом из Пелопоннеса, который был митрополитом Филиппопольским. Ее просьба была удовлетворена. Но Симеон не был сломлен. В 1471 г. он обвинил Дионисия перед св. синодом в том, будто тот в детстве, находясь в плену, был обращен в мусульманство. Хотя Дионисий и смог представить очевидные доказательства ложности обвинения, св. синод его низложил, а уплата еще 2000 золотых Высокой Порте обеспечила вторичное возведение на престол Симеона. Наверное, султан Мехмет смотрел на все это с циничным удивлением, в то время как Мария была слишком разочарована, чтобы вмешиваться, хотя она и предоставила Дионисию убежище близ своей резиденции в Серрах.[295] Симеон, однако, через три года был смещен в пользу кандидата–серба, Рафаила, который предложил вносить каждый год Высокой Порте сумму в 2000 золотых. Ираклийский митрополит отказался посвятить его; и хотя Анкирский митрополит был более расположен, существовали сомнения в законности интронизации, и многие члены синода отказались иметь с ним общение. Более того, он столкнулся с необходимостью увеличить сумму, которую он обещал выплачивать. Вероятно, в начале 1477 г. султан, снова под влиянием своей мачехи, вмешался в дело, водворил порядок и обеспечил выбор Максима III Манассиса. Максим, которого на самом деле звали Мануил Христонимос, был великим экклесиархом и поссорился с Геннадием по поводу применения икономии, а позднее противопоставился султану, поддерживая Иоасафа I против Амируциса. Теперь он завоевал уважение султана и умер на престоле через несколько месяцев после смерти самого Мехмета. Тогда Симеон снова выкупил свое возвращение на престол и теперь был в целом принят.[296] Собор, созванный в 1484 г. для официальной отмены Флорентийской унии и закрепления чина принятия униатов в Церковь, состоялся с участием представителей всех православных общин.[297]

В дальнейшем редкий патриарх не являлся представителем какой?нибудь партии или фракции. Влияние на выборы осуществлялось с разных сторон. Мария умерла около 1480 г., но такую же роль теперь исполняла ее племянница, княгиня Валахии, которая обеспечила назначение преемника Симеона, Нифонта II. С этого момента началось появление правителей дунайских провинций на патриаршей сцене. Валашские и молдавские господари добровольно подчинились султану и тем самым обеспечили свою автономию; а они были богаты. Их подданные, предки нынешних румын, не были славянами, хотя их Церковь составляла часть Сербской церкви и служила славянскую литургию. Высшие классы чувствовали себя намного ближе к грекам, чем к славянам. Как самые высокопоставленные миряне в Оттоманской империи, дунайские господари постоянно стремились поставить своих кандидатов на патриарший престол.[298] Грузинский царь, который за исключением далекого русского князя был единственным независимым правителем в пределах патриархата, также пытался время от времени вмешиваться в дела. Но Грузинская церковь была полуавтономной, со своей литургией и своим родным языком; кроме того, у Грузии были свои политические трудности. Однако если грузинский монарх хотел оказывать воздействие, оно могло быть серьезным. [299] Более постоянным и эффективным было влияние, оказываемое монахами Афонской Горы. Св. Гора была по–прежнему полна богатыми монастырями, а также являлась центром интеллектуальной и духовной деятельности. Ее автономия соблюдалась турками, хотя позднее турецкий чиновник, осужденный на временное безбрачие, выполнял там роль представителя султана. До упадка, который переживали монастыри в конце XVII в., кандидат на патриарший престол, имевший афонскую поддержку, пользовался большим уважением. [300] Но господари Дунайских княжеств, царь Грузии и даже монахи Св. Горы жили далеко от Константинополя. Намного большее значение имело давление, оказываемое греческими купцами султанской столицы.

Одно из самых непредвиденных последствий османского завоевания было возрождение греческой торговой жизни. В течение последних нескольких столетий итальянцы доминировали в средиземноморской торговле, пользуясь привилегиями, которыми не обладали даже местные купцы. Теперь они лишились своих привилегий, и их колонии постепенно выродились. Немногие из турок имели склонность или вкус к торговле; и торговля в огромных и растущих владениях султана перешла в руки подневольных народов, евреев, армян и, прежде всего, греков. Греческий коммерческий гений всегда процветал в местностях, где греки были лишены политической власти, и, таким образом, их честолюбие и энергия направлялись на коммерцию. Вскоре после падения Константинополя там появились греческие торговые династии. Некоторые из них вели свое происхождение от известных византийских семей; и хотя их претензии удовлетворялись редко, некоторым представителям старых семей, которые сохранились по мужской линии, это помогало приобрести известность в торговле при условии, что они носили звучные имперские фамилии, такие как Ласкарис, Аргир или Дука. Знатные семьи, насильно водворенные в Константинополе султаном–завоевателем из Трапезунда, имели больше претензий на древнее происхождение, например, Ипсиланти, родственники императорской фамилии Комнинов. Немного позднее, когда турки завоевали Хиос, в Константинополь прибыли хиосские семьи, проявившие особые способности к торговле. В их среде считалось престижным иметь высокое итальянское, желательно римское, происхождение.[301] В XVI в. ведущей греческой семьей были Кантакузины, возможно, единственные, чьи претензии на прямое происхождение от византийских императоров были подлинными. К середине столетия глава семьи, Михаил Кантакузин, которого турки называли Шайтаноглу, или «сын дьявола», был одним из богатейших людей всего Востока. Он имел 60 ООО дукатов годового дохода от контроля над торговлей русским мехом; монополия в этой торговле была дарована ему султаном. Он мог оплатить снаряжение 60 галер для султанского флота. Жена Михаила была дочерью валашского господаря и внучкой молдавского господаря. Сам он редко приезжал в Константинополь, предпочитая жить в Анхиале на Черноморском побережье, в городе, населенном почти исключительно греками, где вид его богатства не мог задевать турок. Но даже там он стал предметом зависти. В конце 1578 г. турки арестовали его по формальному обвинению и казнили. Его имущество было конфисковано и определено к продаже. Великолепие его удивило всех. Большая часть его драгоценных рукописей была куплена Афонскими монастырями.[302]

Такие магнаты, которых современники–греки называли архонтами, т. е. правителями, неизбежно приобретали господствующее влияние в патриархате. Они были важным источником; у них всегда были наготове деньги для пополнения церковной казны или для подкупа турецких чиновников. Когда патриархат нуждался в юристах для заполнения своих административных должностей, то эти чиновники всегда происходили из их класса. Ярким проявлением власти архонта было низложение Михаилом Кантакузиным Иоасафа II, одного из самых выдающихся и ученых патриархов, пользующегося большой личной популярностью среди православных и поддержкой афонских монахов, успешно занимавшего престол в течение 10 лет, по той причине, что он отказался благословить один из семейных брачных планов Михаила как противоречащий каноническому праву.[303]

Эти интриги осложнялись присутствием на горизонте турецких чиновников, всегда готовых нажиться как можно больше на затруднениях патриархата. Теперь уже стало постоянной традицией, что патриарх должен был заплатить Высокой Порте сумму для утверждения своего избрания, а также ежегодный взнос. Когда патриарх Симеон умер без завещания и без единого близкого родственника, турецкое правительство конфисковало его имущество, несмотря на то, что оно было ему необходимо только для жизни и должно было перейти к его преемнику. Нифонт, который унаследовал престол после него, неуклюже попытался восстановить отобранное, представив какого?то заведомо никому не известного «племянника» Симеона; но обман был обнаружен и наказан дальнейшими конфискациями. Вместе с тем Нифонт оказался глупым и неудовлетворительным патриархом и, несмотря на поддержку со стороны валашского господаря и афонских монастырей, общественное мнение настояло на его низложении и замещении Дионисием I, человеком святой жизни, который возвратился из своего уединения в Серрах. Афонские монахи были раздражены, и через два года добились его низложения и выбора своего кандидата, Максима IV, который правил с 1491 по 1497 гг. Максим был достойным человеком; его главные усилия сосредоточивались на обеспечении, и небезуспешном, лучших условий жизни для православных на венецианской территории. После его смерти Нифонт II на год вернулся к власти, но вскоре был смещен и заменен на молодого Иоакима I, пользовавшегося поддержкой грузинского царя. Его правление прерывалось попыткой восстановить Нифонта и временным возведением на престол Пахомия I, к которому благоволили в Валахии. Иоаким умер в Валахии в 1504 г., при попытке примирения с господарем; после этого Пахомий занимал престол в течение девяти лет.[304]

После его смерти султан Селим сам вмешался в дело и приказал избрать критянина, к которому он благоволил, Феолепта I. К счастью, именно в правление Феолепта Селим предпринял свою попытку конфискации христианских церквей, к счастью, ибо султан испытывал к нему уважение. Однако попытка патриарха справиться со сложным вопросом Арсения Монемвасийского восстановила против него его врагов, которые после смерти Селима, в 1522 г., обвинили его в ужасной безнравственности. Он умер прежде, чем дело было рассмотрено в синоде.[305] Его преемник, Иеремия I, в момент избрания находился на Кипре, где ему удалось достичь конкордата в пользу православных с венецианскими властями. Его 21–летнее управление было самым длительным в истории патриархов, хотя он едва не лишился престола в 1526 г., когда отправился в паломничество в Иерусалим; некий Иоанникий убедил св. синод низложить его в свою пользу, но решение не было утверждено, вследствие того, что друзья Иеремии I были вынуждены заплатить Высокой Порте 500 золотых. В целом Иеремия пользовался поддержкой султана Сулеймана Великолепного, уравновешенного человека, который был рад видеть, что его христианские подданные обрели некоторую стабильность.[306]После смерти Иеремии под влиянием Иерусалимского патриарха Германа было постановлено, что только полный состав св. синода мог выбирать патриарха. Однако Дионисий II, назначенный Иеремией своим преемником, был избран вопреки желанию св. синода, который дал свое согласие только после народных демонстраций в его пользу. Он правил девять лет, а его преемник, Иоасаф II, десять, после чего он был низложен интригами Михаила Кантакузина. Следующие два патриарха, Митрофан III и Иеремия II, правили по семь лет. Митрофан был низложен в 1572 г. по подозрению в симпатиях Риму и обещал никогда не пытаться вернуться на патриарший престол.[307] Иеремия II, подобно Дионисию II, обязан своим избранием бурным демонстрациям греков, и был, может быть, самым способным из всех патриархов турецкого времени. Он заявил себя серьезным богословом, горячим реформатором и яростным врагом симонии. Его добродетели раздражали св. синод, который низложил его в 1579 г. и возвратил престол Митрофану III, невзирая на обещания последнего. Иеремия, однако, по–прежнему пользовался популярностью в народе. Через девять месяцев синод был вынужден снова избрать его. Через три с половиной года он опять был низложен; а еще через два года его популярность, подкрепляемая благоволением султана, принесла ему возвращение на престол на девять лет вплоть до его смерти в 1595 г.[308]

Последующий период был хаотическим. С тех пор как Симеон Трапезундский ввел практику, чтобы выбор каждого патриарха сопровождался уплатой денег Высокой Порте, эта сумма постоянно росла. Кроме того, ожидался и ежегодный взнос. Дионисий II заплатил пештеш в размере 3000 золотых для утверждения своего избрания, но добился сокращения ежегодного взноса до 2000 золотых. Взамен патриарх получил разрешение расширить патриаршие покои и служебные помещения. Иоасафу II удалось добиться сокращения пештеша до 2000 золотых, но его успех был кратковременным. Избирательная кампания ввела практику публичных торгов, и Высокая Порта, естественно, благоприятствовала тому кандидату, который мог больше заплатить. А такой патриарх как Иеремия II, который был избран по желанию общин, находился, таким образом, в менее выгодном положении по сравнению с кандидатом, поддерживаемым богатыми господарями Дунайских княжеств или богатыми семьями константинопольских торговцев. Неудивительно, что турецкие власти благоволили частым сменам на патриаршем престоле. Некоторые турецкие государственные деятели, такие как Сулейман Великолепный, пытались добиться большей стабильности в греческой среде. Но ссоры и интриги, в которых погрязли не только св. синод, но и все греческое общество, представляли собой слишком заманчивую возможность для турецкой жадности.[309]

За сто лет с 1595 по 1695 гг., после окончания последнего срока правления Иеремии II, патриарх менялся 61 раз, но поскольку многих патриархов после низложения снова восстанавливали на престоле, всего патриархов было 31. Некоторые из них занимали престол короткое время. Матфей II в 1595 г. правил всего двадцать дней, а затем почти четыре года, с 1598 по 1602 гг., и, наконец, семнадцать дней в 1603 г. Кирилл I Лукарис, самый знаменитый из всех патриархов XVII в., занимал престол семь раз. Один из его соперников, Кирилл II, правил один раз всего неделю, а затем двадцать месяцев. Риск, связанный с патриаршеством, был очень высок: четыре патриарха, Кирилл I, Парфений II, Парфений III и Гавриил II, были казнены турками по подозрению в государственной измене. Отдельные кандидаты могли иметь таких могущественных друзей среди властей, что они достигали искомого места без специальных денежных взносов; но такие люди бывали редко.[310] К концу XVII в. обычная сумма, уплачиваемая патриархом при его поставлении, была в районе 20000 пиастров — примерно 3000 фунтов золотом. В то же время патриархат платил Порте с начала этого столетия ежегодный взнос в 20 ООО пиастров, а также различные более мелкие суммы, включая обязательство обеспечивать ежедневную порцию баранины для дворцовой стражи, людей с ненасытным аппетитом.[311]

Пик был достигнут в начале XVIII в., в 1726 г., когда патриарх Каллиник III заплатил за свое избрание не менее 36 400 пиастров — примерно 5600 золотых фунтов. Поскольку на следующий день он умер от радости в результате внезапного сердечного приступа, то дело оказалось слишком дорогим для Церкви.[312] Подобные скандалы в конце концов привели к стабилизации. Греческая община начала понимать, что Церковь, которую греки должны были субсидировать во все возрастающих размерах, попросту не могла позволить себе такие частые смены; а турки понимали, что ситуация зашла слишком далеко. В течение ста лет, с 1695 по 1795 гг., было 31 патриаршее правление и 23 патриарха. Это было достаточно плохо, если сравнивать со столетием с 1495 по 1595 гг., когда было всего девять правлений, но все же лучше, чем в XVII в.[313] Тем не менее, долги патриархата постоянно росли. В 1730 г. они составляли 10 769 пиастров, то есть более 15 ООО золотых фунтов, в то время как патриаршие доходы, о которых мы не имеем определенных цифр, редко могли покрывать даже регулярные расходы.[314] Неизбежно вся Церковь становилась зависимой от состоятельных мирян, полунезависимых православных господарей и константинопольских купцов.

Между тем появился другой разрушающий фактор. Османская империя вступила в регулярные дипломатические отношения с Западной Европой; западные посланники при Высокой Порте стали стремиться к влиянию на дела Империи. Они понимали, что этого легче было достигнуть, если иметь за собой симпатию и поддержку христианских общин. Таким образом, посольства затевали новые интриги. Франция и Австрия, хотя и не объединяли свои усилия, посылали католических миссионеров для работы среди местных христиан, имея в виду более политические, чем религиозные цели. В то же время Англия и Голландия, обычно тоже по отдельности, стремились противодействовать католикам и пытались организовать союз Православной и Протестантской церквей. Западные агенты участвовали в каждой предвыборной борьбе за патриарший престол; в то время как деньги, доставляемые западными посольствами, были большим подспорьем, турецкие власти вряд ли смотрели на такую смену патриархов благоприятно. Казнь четырех патриархов по обвинению в государственной измене была прямым результатом этих посольских интриг. Здесь ситуация опять?таки улучшилась в XVIII в., когда западные державы начали понимать, что такие интриги не давали существенных результатов. Но их практика была перенята державой, на которую турки вскоре стали смотреть со все возрастающим недоверием и страхом — это была возрожденная и растущая Российская империя.[315]

При такой обстановке в патриархате Церкви было трудно сохранять свои конституционные права по отношению к турецким хозяевам. Отдельные султаны или визири могли быть дружественными к ней. Мать султана Мурада III была гречанкой; о нем говорили, что он тайно купил и почитал икону Богоматери.[316] Визирь Сулеймана Великолепного, Соколлу, был обращенным в мусульманство боснийцем и иногда присутствовал на православных богослужениях в сопровождении двух своих племянников; несмотря на это, он противопоставился грекам и настоял на восстановлении Печского патриархата в 1557 г., в угоду одному из своих родственников–христиан. Однако Печский патриарх был подчинен своему Константинопольскому собрату: турки не желали поощрять местный сепаратизм.[317] Великая албанская семья Кюпрюлю, из которой вышли четыре великих визиря XVII в., постоянно благоволила к христианам.[318] Но средний турок, будь то султан, военачальник, чиновник или даже работник, рассматривал христиан как народ для эксплуатации. Сэр Пол Рико, англичанин испанского происхождения, который много путешествовал по Востоку, написал по просьбе короля Чарльза II книгу под названием «Настоящее состояние Греческой и Армянской церквей, года от P. X. 1678». В ней он констатирует, что избрание патриарха находилось «скорее в руках турок, чем епископов». Его глубоко тронуло положение греков. «Трагично, — писал он, — ниспровержение святынь, царственное священство изгнано из церквей, а последние обращены в мечети; таинства алтаря совершаются в тайне в темных местах. Я их видел в городах и селах, по которым путешествовал, они более похожи на подвалы и склепы, чем на церкви, а их крыши находятся почти вровень с поверхностью земли, чтобы естественное выступание конструкции не было принято за триумф религии и не могло состязаться с величественными минаретами мусульманских мечетей». Рико хорошо понимал сложности, с которыми сталкивалась Греческая церковь. Действительно, зная все это, он был потрясен тем, что она смогла выжить. «Неудивительно, — писал он, —для человеческого понимания, что иго завоевания подвергало добрых христиан различным испытаниям, и небрежение в их церквях происходило как результат бедности клира, и многие люди отрекались от веры; однако чудо и истинное воплощение слов Христа о том, что"врата адовы не одолеют Церковь", что она сохраняется при таком мощном противодействии, и вопреки всей тирании и ухищрениях, предпринятых против нее, мы видим открытое и общенародное исповедание христианской веры».[319]

Сэр Пол был хорошо информирован. Священники были действительно бедны; патриархия, при ее долгах, не могла позволить себе поддерживать своих служителей. Вместо этого она часто забирала у них и их общин все наличные деньги. Как мы увидим, она не могла дать им и необходимое образование. Случаи обращения в ислам, которые отмечает сэр Пол, были чаще всего результатом небрежения со стороны этого обедневшего духовенства. Кроме того, они происходили от естественного желания избежать унизительного положения быть раз и навсегда гражданином второго сорта. Движение в этом направлении было односторонним. Ни один мусульманин не стал бы ронять свое достоинство принятием религии, которая стояла ниже в политическом и социальном отношении; а если бы он и поступил так, то был бы осужден на смерть. В 1780–х гг. мальчик–грек, усыновленный мусульманами и воспитанный в их вере, был повешен в Янине за возвращение к вере своих отцов. Сэр Пол был достаточно тактичен, чтобы не подчеркивать слишком резко слабость самого патриархата. Он хорошо знал эти обстоятельства, но понимал и то, откуда они произошли; осуждение у него смягчено подлинной симпатией. Однако он был почти единственным среди западных писателей XVII?XVIII вв., кто выказывал такую симпатию. Большинство из них, вслед за Робертом Бэртоном, считали, что греки «скорее полухристиане, чем как?то иначе», или вслед за госпожой Мэри Вортлей Монтегю говорили об их священниках, что «никакое сословие не было более невежественным».[320]

Как ни странно, слабость патриархата могла обеспечить ему некоторую защиту. Турки привыкли относиться ко всему церковному организму с добродушным снисхождением. Они могли подвергать Церковь мелочному преследованию, вымогательствам и притеснениям, но в другое время оставляли ее в покое. Они никогда не были настолько встревожены, чтобы принять меры, которые могли бы угрожать ее существованию. Ее тайный дух мог выжить.

Прежде чем мы начнем критиковать Греческую церковь под турецким игом за то, что она не внесла более значительный вклад в религиозную жизнь и религиозную мысль, мы обязаны иметь в виду ее политическое прошлое. Церковь была весьма жизнеспособной вплоть до последних дней независимой Византии. Среди ее епископов были многие выдающиеся мыслители того времени. Даже в XV в. она все еще выдавала богословские работы наисерьезнейшего уровня. Высшее духовенство могло сосредоточивать свои усилия на божественных предметах, потому что в стране был христианский кесарь, который занимался кесаревым. Турецкое завоевание изменило весь этот порядок.

Патриарх должен был стать гражданским правителем, но правителем государства, в котором не было высшей санкции власти, государства в государстве, существование которого зависело от ненадежной доброй воли чужестранного и иноверного хозяина. На него ложились многие новые и сложные заботы. Двор патриарха должен был заниматься проблемами налогов и юриспруденции, которые в прежние времена были в руках мирян. У Церкви не было собственных традиций, чтобы помочь себе в этом деле; она должна была заимствовать все то, что могла вспомнить из имперских традиций. И при всем этом она была в зависимости от своего требовательного господина. Даже великая папская монархия на Западе решила, что сочетание светской и религиозной власти является неприемлемым злоупотреблением. Патриархату было намного сложнее нести бремя, так неожиданно возложенное на него, без всякой подготовки в прошлом и отсутствия свободы действий в настоящем. Неудивительно, что только некоторые греческие церковные деятели теперь имели возможность посвящать свое время богословским дискуссиям или духовной жизни. Тем более удивительно, что Церковь по–прежнему могла в течение двух веков давать живых богословов, которые могли соперничать с богословами других областей Европы. Эти ученые, однако, представляли небольшую интеллектуальную аристократию. Среди широких слоев духовенства и в общинах уровень образованности быстро падал. Не было возможности более обеспечивать людей необходимым образованием.