Глава 6. Церковь и Церкви: кальвинистский патриарх

Глава 6. Церковь и Церкви: кальвинистский патриарх

13 ноября 1572 г. в Кандии на Крите жена преуспевающего мясника Стефана Лукариса родила сына, которому родители дали имя Константин.[404] Он был блестящим, рано развившимся мальчиком, и отец решил дать ему хорошее образование. Венецианская полиция на Крите враждебно относилась к Православной Церкви, которая, на ее взгляд, была склонна к мятежу. [405] В результате там было всего несколько греческих школ. Но мальчикам с Крита легко давалось разрешение ехать в Венецию. Потому отец Константина отправил его в возрасте двенадцати лет именно в Венецию, в школу при греческой церкви. Наставником его был Максим Маргуний, человек независимого образа мыслей, который уже имел неприятности с православными властями за подозрение в пролатинских симпатиях, а позже встретил трудности с инквизицией за антилатинскую позицию. Незадолго до этого он был назначен епископом Кифиры, но прошло много лет, прежде чем венецианские власти позволили ему отправиться на свою кафедру; и это время он продолжал преподавать в школе. [406] Константин произвел на него большое впечатление, и он проявил к нему особое внимание. Через четыре года Стефан Лукарис забрал своего сына обратно на Крит, возможно, по причине денежных затруднений. Там мальчик провел год, посещая занятия ученого монаха Мелетия Властоса в монастыре св. Екатерины, в предместье Кандии; оттуда он написал много писем Маргунию. Ему было трудно доставать книги, за исключением тех, которые Маргуний оставил в своем старом доме — труды Плутарха, одну книгу Аристотеля (мы не знаем, какую именно), речи Демосфена, два тома «Истории» Евсевия, две книги Цицерона, «Логику» Фламиния и латинский словарь. [407] Местные источники добавляют, что по причине кризиса семейных финансов его мать работала прачкой, а сам он был определен к одному рыбаку и должен был время от времени отправляться на ловлю рыбы. Одно из этих плаваний привело его в Александрию, где он зашел к своему родственнику, Мелетию Пигасу, секретарю Александрийского патриарха. Традиция здесь расходится; вероятнее, что он встретил Мелетия, когда тот гостил у его семьи на Крите.[408]

В 1589 г. Константин Лукарис вернулся в Италию и был зачислен студентом в Падуанский университет, возможно, благодаря Маргунию, который по–отечески заботился о нем, бранил его, когда тот пренебрегал занятиями или купил себе дорогую шпагу, чтобы носить ее. Падуя теперь стала родиной неоаристотелианства. Чтобы уравновесить влияние этой материалистической философии, Маргуний посылал Константину темы для сочинений по более духовным аспектам греческой мысли и готовил его к экзаменам.[409] Вероятно, во время каникул юноша путешествовал. Говорят, что он побывал в Германии; возможно, что он посетил также Женеву, где была маленькая греческая колония, основанная профессором с Крита итальянского происхождения, Франциском Портусом, который стал кальвинистом.[410]

В 1595 г. он блестяще сдал экзамены и получил степень лауреата. Тогда он уже, должно быть, решил принять духовный сан, потому что это обеспечивало самую лучшую карьеру для молодого человека, не чувствовавшего склонности к торговле или медицине. Такое решение было одобрено поощряющим письмом его двоюродного брата Мелетия Пигаса, который в 1590 г. был избран на Александрийский патриарший престол.[411]

Обязанности Александрийского патриарха не были обременительными. Большинство египетских христиан принадлежали к Коптской церкви; его паства состояла главным образом из приезжих греческих купцов. Патриарх Мелетий, таким образом, проводил большую часть своего времени в Константинополе, где у него был непосредственный доступ в Высокую Порту. Он мог помогать своему заваленному работой собрату–патриарху, посещая православные общины, находящиеся за пределами Османской империи. В 1595 г., когда Лукарис уехал из Падуи, Мелетий жил в Константинополе, выполняя функцию местоблюстителя патриарха, так как в то время престол был свободным. Именно в Константинополь отправился Лукарис для того, чтобы получить диаконскую и священническую хиротонии от своего двоюродного брата. Одновременно со своим посвящением, имевшим место, вероятно, в конце 1595 г., он принял постриг с именем Кирилл.[412]

Церковные власти Константинополя в это время были заняты судьбой православия в Польше. Польское королевство в последние годы распространилось на восток, и теперь в его руках находились западнорусские земли: большая часть Украины, где население было исключительно православным; в Галиции и Литве, которые были официально присоединены к Польше в 1569 г., долгое время существовали православные общины. В Польше, кроме того, было много лютеран и кальвинистов. Король Стефан Баторий, благодаря которому совершились эти завоевания, был терпимым католиком; и хотя он поощрял иезуитов в их работе в среде православного населения, но предоставил православным и лютеранским епископам те же права, которыми пользовались католики — заседать в польском сенате. Преемник Стефана, Сигизмунд III, избранный в 1587 г., принадлежал к католической ветви шведской династии Ваза. Его мать, литовская наследница Катерина Ягеллонская, была ревностной католичкой; и сам Сигизмунд потерял шведский престол из?за своей религиозной принадлежности. Вскоре Сигизмунд принял меры как против протестантов, так и против православных. Он издал указ, чтобы все общественные должности были оставлены за католиками; а их у него было около 20000. Он лишил некатолических епископов их мест в сенате. Особенное раздражение у него вызвала поездка патриарха Иеремии II через Украину на обратном пути из Москвы в 1588 г., и он приказал иезуитам усилить свою пропаганду среди всех православных подданных. Они переманили в свои ряды Михаила, митрополита Вильны, и Игнатия, епископа Владимира, с помощью которых король смог в 1595 г. созвать собор польских православных епископов в Брест–Литовске для обсуждения их подчинения Риму, согласно направлению, заданному Флорентийской унией. Немногие епископы присутствовали на соборе, и лишь чуть больше половины их проголосовало в поддержку главенства папы при условии сохранения православными своего богослужения, причастия под обоими видами для мирян, браков белого духовенства и юлианского календаря. Когда условия были представлены Риму, они были приняты папой Климентом VIII, и 23 декабря 1595 г. было провозглашено создание Польской униатской православной церкви. Затем был созван второй собор в Брест–Литовске в 1596 г., который утвердил это постановление.[413]

Когда эта новость была получена в Константинополе, то решили отправить на собор своих представителей. Константинопольский патриарх назначил некоего Никифора Кантакузина экзархом, или патриаршим представителем, а Мелетий — Кирилла Лукариса. Оба молодых священника отправились в Польшу, имея с собой три письма по догматическим вопросам, составленные Мелетием в защиту верных.

Православные поляки пришли в ужас от первого собора. Их епископы поспешили в Брест, чтобы выразить свой протест, а вместе с ними и определенное число выдающихся мирян, во главе которых был князь Константин Васильевич Острожский, воевода Киевский, человек в возрасте более ста лет, который за много лет до того устроил первую славянскую типографию для печатания богослужебных книг. [414] Оппозиция под его руководством была весьма солидной, как оказалось через несколько лет, когда во время войн Сигизмунда с турками почитавшие его украинские казаки отказались воевать за короля. Но Сигизмунд упрямо стоял на своем. Его представитель, князь Радзивилл, отказался допустить епископов из оппозиции в церковь Богоматери, где проходил собор и читалось изящное послание папы в сопровождении Те Deum. Неприсоединившиеся архиереи были вынуждены собраться в частном доме неподалеку. Только там могли быть зачитаны письма Пигаса по догматическим вопросам.[415]

За этим последовал ряд мер против православных, которые отказались присоединиться к униатской Церкви. Епископами назначались только униаты, в том числе Киевский митрополит, хотя униатские кандидаты никогда не рисковали жить там. Доходы неприсоединившихся кафедр были конфискованы, а возглавлявшие их архиереи были лишены своих привилегий: хотя при этом не было активного преследования рядового духовенства. Кирилл со своим товарищем решили остаться в Польше. Он видел, что православные, как священники, так и миряне, находились в невыгодном положении из?за недостатка образования. Он отправился в Вильну, где была православная школа, преобразовал ее и сам жил там двадцать месяцев. Затем он перебрался во Львов по просьбе галицийского православного священника Гавриила Дорофеидиса и основал там школу по тем же принципам. Однако тем временем агенты короля наблюдали за его действиями с подозрительностью. В начале 1598 г. Кирилл и Никифор Кантакузин были объявлены турецкими шпионами. Никифор был арестован полицией Сигизмунда и немедленно казнен. У Кирилла была возможность бежать в Острог, где князь предоставил ему убежище до тех пор, пока он не уйдет из страны. К августу 1598 г. он был уже в Константинополе; Рождество он провел со своей семьей на Крите.[416]

Во время своего пребывания в Вильне Кирилл встретил много лютеранских богословов; они обсуждали возможность объединения Церквей. Лютеране предложили несколько формулировок, на основании которых могло иметь место взаимное общение, и Кирилл со своими православными друзьями обещал, не без колебаний, принять их, при условии, что они будут одобрены патриархами Константинопольским и Александрийским. Ни Матфей II Константинопольский, ни Мелетий не были в восторге от предложений, и не дали бы хода делу. Но в 1599 г. Сигизмунд издал указ, запрещающий иностранцам въезд и выезд из страны без его разрешения, и написал Мелетию письмо, в котором настоятельно советовал прекратить свое упорство и подчиниться Риму. В ответ Мелетий составил послание, весьма вежливо испрашивая разрешения посылать в Польшу столько духовных руководителей, сколько может понадобиться православным; письмо он вручил Кириллу с сопроводительной бумагой, поручая его милосердию короля. В то же самое время он вручил Кириллу письмо, адресованное лютеранским богословам, в котором предлагал обсудить вопросы взаимных политических интересов; богословские пункты в нем избегались. Когда Кирилл прибыл в Польшу, Сигизмунд принял его холодно, но позволил ему оставаться в стране. Кирилл, однако, не передал лютеранам письмо, опасаясь обвинения в тайных контактах с ними.[417]

Во второй свой визит Кирилл провел в Польше целый год, главным образом в основанной им во Львове школе. Через 17 лет в одном из своих писем иезуит Петр Скарга говорит, что в январе 1601 г. Кирилл написал католическому епископу Львова, Димитрию Соколовскому, где выразил глубокое уважение к престолу св. Петра, а также надежду, что Церкви вскоре объединятся. Это письмо, которое использовалось иезуитами для того, чтобы подорвать его положение среди православных, даже если и было подлинным, послужило иезуитам для их целей. Действительно, не исключено, что Кирилл пытался достичь некоторого взаимопонимания с католическими властями ради пользы своей школы, и он мог высказывать тот абсолютно православный взгляд, что объединение Церквей желательно, а епископ Рима будет при этом удостоен высших почестей, если только он откажется от своих заблуждений. Но предположение, будто он купил личную безопасность тем, что стал тайным католиком, совершенно исключается, если иметь в виду его весьма упорный и прямой характер.[418]

Весной 1601 г. Кирилл получил письмо отМелетия Пигаса, который вернулся в Египет, и предлагал настоятельство в одном из египетских монастырей и фактически обещал ему передать по наследству Александрийский патриарший престол.[419] Поэтому он уехал из Польши и после краткого пребывания в Молдавии, где патриархату принадлежали большие имения, 11 сентября прибыл в Александрию. Через два дня Пигас умер, и Александрийский синод избрал Кирилла патриархом. Грек–католик Лев Алляций позднее напечатал слух о том, что Кирилл купил патриаршество на деньги, собранные в Молдавии, подкупив епископов, которые собирались избрать некоего Герасима Спарталиота. Вряд ли это так, потому что Спарталиот в дальнейшем был одним из самых преданных друзей Кирилла.[420]

Кирилл был деятельным патриархом Александрии. Он переместил патриаршую кафедру из находившегося в упадке морского порта в Каир, который был административным центром провинции. Он реорганизовал финансы патриархата и реформировал школьное дело. Он уладил распрю в Кипрской церкви; также ездил в Иерусалим на интронизацию своего друга Феофана.[421] Но жизнь в Египте, где ему приходилось общаться только с греками–купцами и провинциальными чиновниками, была слишком уединенной для человека с его энергией и интеллектом. Он слишком мало времени проводил среди своих собратьев–греков. Обучение в Падуе и контакты с протестантами в Польше обусловили его интерес к новым тенденциям западной религиозной мысли.

Этот интерес усилился в результате дружбы с одним голландцем, Корнелием ван Хаагом, которого он, вероятно, впервые встретил во время путешествия ван Хаага по Средиземному морю в 1598 г. В 1602 г. ван Хааг был назначен первым посланником от Генеральных Штатов при Высокой Порте. С тех пор всякий раз, когда Кирилл бывал по делам в Константинополе, он посещал нидерландское посольство. По его просьбе ван Хааг выписал для него несколько богословских книг из Голландии и связал его с богословом Яном Витенбогертом, учеником Арминия. С ним Кирилл в течение многих лет находился в переписке. Его контакты с голландцами усилились в результате поездки по Средиземноморью в 161 ?? 619 гг. голландского богослова, Давида ле Люде Вильгельма, с которым у него тоже завязалась переписка.[422] В письмах к голландским друзьям он начал выказывать растущее сочувствие протестантскому учению. В1613 г. Кирилл писал Витенбогерту, что он верит только в два Таинства, и они не могут приносить благодать без веры, хотя вера без Таинств равным образом не имеет ценности. Он добавил, что Греческая церковь сохраняет много ошибочных обрядов, хотя она всегда допускала возможность ошибки.[423] В ряде писем к де Вильгельму он подчеркивал необходимость заменить греческое избыточное разнообразие «евангельской простотой» и руководствоваться только авторитетом Св. Писания и Св. Духом. Он говорит о своих страданиях от того, что он увидел в Иерусалиме, где поведение верующих показалось ему в высшей степени языческим. Он рад тому, что его взгляды полностью совпадают с мнениями де Вильгельма по всем богословским вопросам.[424] В письме от 1618 г. к итальянцу Марко Антонио де Доминису, который оставил католическую архиепископскую кафедру, чтобы стать протестантом, он высказывается еще более откровенно. Кирилл говорит, что он находит реформатское учение более соответствующим Св. Писанию, чем учение Греческой и Латинской церквей. Он ставит под сомнение авторитет отцов Церкви. «Я более не могу терпеть, что люди говорят, будто толкования человеческой традиции имеют равную цену со Св. Писанием», — пишет он. Он добавляет, что на его взгляд поклонение иконам губительно, и ему даже стыдно сознаться, что созерцание Распятия помогает его молитве. Призывание святых, добавляет он, это оскорбление нашего Господа.[425]

Вряд ли Кирилл делился этими взглядами с греками. Они знали его только как способного и энергичного патриарха, у которого были друзья–иностранцы, а также его твердое противостояние Риму.

Именно в эти годы Константинопольский патриарший престол занимали Неофит II и Рафаил II, которые благосклонно смотрели на унию с Римом. Когда Неофит разрешил итальянскому греку произнести речь, которая открыто призывала к унии, Кирилла попросили сказать проповедь против нее и остаться в Константинополе для руководства действиями против латинян.[426] Он все еще находился там, когда в январе 1612 г. умер Неофит. Большинством св. синода Кирилл был избран патриархом. Но он не мог или не хотел платить Высокой Порте определенную сумму за утверждение его избрания. Противники Кирилла в синоде тогда поставили другого кандидата, Тимофея, епископа Мармары, который обещал султану и его министрам сумму большую, чем обычно; и синоду было приказано избрать его.[427]

Тимофей, избранный только из?за своего богатства, из ревности пытался доставить Кириллу неприятности в Египте. Кириллу даже пришлось на некоторое время удалиться на Афон, а затем он посетил Валахию, господарь которой, Михаил Бассараб, учился вместе с ним в Падуе.

Ранее 1617 г. он вернулся в Каир, сохраняя свои голландские связи. Благодаря этим связям его репутация в протестантском мире была очень хорошей. Около 1618 г. он получил письмо от Георгия Аббота, архиепископа Кентерберийского (кальвиниста по убеждениям), в котором содержалось предложение послать несколько молодых греков изучать богословие в Англии за счет короля Иакова I. В ответ Кирилл отправил в Англию македонского юношу Митрофана Критопула. Результат, однако, как оказалось позднее, не был благополучным. Тем не менее, Аббот продолжал переписку с Кириллом.[428] Патриарх Тимофей пытался опорочить доброе имя Кирилла, обвинив его в лютеранстве. Кирилл отвечал, что поскольку Тимофей ничего не знает о Лютере и его учении, то не может судить, насколько оно может совпадать с его собственным; поэтому ему лучше хранить молчание.[429]

Вероятно, после примирения с Тимофеем Кирилл снова посетил Константинополь осенью 1620 г. Когда он был там, Тимофей внезапно умер, причем вскоре после обеда у голландского посланника, друга Кирилла. Иезуиты немедленно распустили слух, что ван Хааг его отравил, чтобы освободить престол для Кирилла. Даже если бы это и было так, св. синод, скорее всего, не возражал. Вскоре Кирилл был единогласно избран патриархом. На этот раз он уплатил требуемую Высокой Портой сумму.[430]

Греки, должно быть, не знали о богословских наклонностях Кирилла; зато о них хорошо знали жившие в Константинополе иностранцы. «Что касается самого патриарха, — писал архиепископ Аббот английскому посланнику, сэру Томасу Роэ, вскоре после избрания Кирилла, — я не сомневаюсь, что в отношении религии он является, как нам кажется, чистым кальвинистом; так же оценивают его иезуиты в тех краях».[431]

Иезуиты, со своими связями по всей Европе, были, конечно, в курсе его отношений с голландскими богословами; и они вскоре стали уверять, что греки слышали о них.

Тем не менее, патриаршество началось хорошо. Когда сэр Томас Роэ, выдающийся дипломат, который уже служил при дворе Великого Монгола, в декабре 1621 г. прибыл в Константинополь, то вскоре подружился с патриархом и был его главной опорой до своего возвращения в Англию в 1628 г. Продолжалась и дружба с голландским послом; хотя иезуиты пользовались поддержкой французского посланника, графа Сеси, даже они затруднялись нападать на архиерея, имеющего столь могущественных покровителей. В то же время и на греков производили впечатление близкие отношения их патриарха с такими выдающимися иностранцами.

Беды Кирилла начались, когда иезуиты, пользуясь подозрительностью консервативных членов св. синода, убедили Григория, архиепископа Амасийского, выставить свою кандидатуру на патриарший престол. В ответ Григорий дал им частное обещание признать над собой главенство Рима. Интрига стала известна Кириллу; Григорий был отлучен. Нисколько не устрашившись, иезуиты отправились к великому визирю, Хусейн–паше, и сообщили ему, что Кирилл был в переписке с русским царем. Это было правдой. По просьбе предыдущего визиря он писал в Москву, чтобы добиться русской поддержки Турции в войне против Польши. Тогда они добавили, что меньше соответствовало истине, будто Кирилл убеждал жителей греческих островов благоприятно отнестись к флорентийскому вторжению. Визирь был потрясен. Не дожидаясь объяснений Кирилла, он приказал синоду низложить его, сослал на Родос, а на его место избрал Григория Амасийского, который обещал Порте 20 ООО талеров. Но правление Григория длилось всего два месяца. Он был бедным человеком; и греческие общины отказались внести обещанные деньги. Он обратился к иезуитам; однако ожидавшиеся из Рима суммы не были получены. Чтобы избежать ареста как банкрот, он отрекся от престола и уехал из Константинополя. Иезуиты убедили Порту требовать возведения вместо него Анфима, митрополита Адрианопольского. Он был богатым и мог уплатить 10000 из своих средств, а путем подкупа турецкой полиции собрал другие 10000 у константинопольских греков. Рим торжествовал. Папа Урбан отправил графу Сеси послание, в котором благодарил его за низложение «сына тьмы и пособника диавола», как он называл Кирилла. Но в то время как он писал, обстановка уже изменилась. Сэр Томас Роэ обеспечил возвращение Кирилла из ссылки. Тогда Анфим, человек слабый и добродушный, стал мучиться угрызениями совести. Он написал Кириллу письмо, в котором просил прощения за узурпацию. Несмотря на расположение со стороны французского посланника и получение субсидии из Рима, он настаивал на своей отставке. В октябре 1623 г. Кирилл был снова на патриаршем престоле.[432]

Первой задачей Кирилла было улучшить систему образования. Он преобразовал Патриаршую академию, поставив во главе ее своего однокурсника по Падуанскому университету Феофила Коридаллевса. Материалистическая и научная программа, которую ввел Коридаллевс, могла показаться греческим церковным деятелям не подходящей для церковной школы и создала патриарху врагов в традиционалистских кругах. Но теперь греческие юноши, желавшие получить современное образование, меньше чем ранее зависели от иезуитских учебных заведений. Кирилл понимал также, что нельзя дать людям образование при отсутствии хороших учителей и достаточного количества книг. Чтобы обеспечить это, он воспользовался своими связями с Западом, чтобы посылать перспективных учеников для окончания образования в Голландию, Германию и Англию. Чтобы доставить книги, он не только использовал агентов, закупающих их за границей, но и организовал свою типографию.[433]

В 1627 г. это желание исполнилось. Молодой грек из Кефаллонии, по имени Никодим Метаксас, поехал к своему брату, который был торговцем в Лондоне, и там основал небольшую типографию для лондонских греков. Он понимал, что типография будет полезнее в Константинополе. Он прибыл туда в июне 1627 г. вместе со своим оборудованием и ценным собранием книг. Узнав о его прибытии, патриарх попросил содействия сэра Томаса Роэ, чтобы провезти ящики через турецкую таможню. С помощью голландского посланника сэр Томас добился нужного разрешения от великого визиря. Кирилл хотел, чтобы типография была установлена на надежной территории английского посольства; но сэр Томас не мог согласиться на это. В результате она расположилась в небольшом здании неподалеку. Под руководством Кирилла Метаксас немедленно начал печатать богословские книги на греческом языке, большинство из которых были антилатинскими трактатами.

Католикам это не понравилось. Папа Урбан VIII, греческая типография которого была основана только на год раньше, собрал Конгрегацию Пропаганды веры, чтобы обсудить вопрос. Конгрегация уже пыталась предпринимать действия против Кирилла. Греко–католик Каначчио Росси был послан в Константинополь, чтобы склонить Кирилла к более дружественным отношениям. Когда это не привело к успеху, Росси получил указание организовать усилия иезуитов для низвержения Кирилла. На собрании в ноябре 1627 г. Конгрегация приняла решение любой ценой разрушить типографию. Среди книг, опубликованных Метаксасом, был небольшой иронический трактат о евреях, написанный самим Кириллом. Он содержал, между прочим, пассаж, где перечислялись догматы мусульманства, которые христиане не могли принять. Иезуиты раздобыли копию, которая была доставлена через французского посланника великому визирю; этот пассаж был подчеркнут. Посол добавил от себя, что типография использовалась для печатания фальшивых султанских указов. Визирь был возмущен и легко согласился на арест Метаксаса и обыск в его конторе, чтобы найти доказательства непочтения и государственной измены. Посол предполагал, что лучше всего было бы сделать это вечером на Богоявление, 6 января 1628 г., когда в английском посольстве будет обед в честь патриарха. «Это, — сказал граф де Сеси, — добавит соуса в блюда».

В назначенный вечер янычары визиря ворвались в здание, чтобы арестовать Метаксаса. Его там не оказалось; и когда через несколько минут он прошел по улице в сопровождении секретаря английского посольства, они не могли поверить, что этот элегантный джентльмен в английском костюме был тот, кого они искали. Свое разочарование они выразили тем, что разрушили типографию и вытащили оттуда на всеобщее обозрение обрывки рукописей и обломки машин.

Типография была выведена из строя. Тем не менее, план провалился. Великий муфтий, которому визирь послал трактат Кирилла, объявил его безвредным. Христианам разрешалось утверждать свои взгляды, говорил он, даже если они противоречили исламу. Едва только визирь получил это решение, как сэр Томас Роэ потребовал аудиенции, обрушился на него за оскорбление дружеской державы и напомнил ему, что он сам дал разрешение на ввоз типографии. Под влиянием решения великого муфтия и зная, что сэр Томас находился в дружбе с султаном, визирь изменил свою политику. Люди, обманувшие его, должны были быть наказаны. Трое братьев–иезуитов и Каначчио Росси были брошены в тюрьму. Когда граф де Сеси пришел, чтобы выразить протест, он был принят не визирем, а его заместителем, великим каймакамом, который заявил ему, что если он не будет вести себя, как подобает послу, то пусть лучше уедет из страны. Через два месяца все иезуиты были изгнаны из владений султана. «Они готовы умереть от досады из?за того, что их выслали, — писал сэр Томас Роэ. — Я надеюсь, что они будут как можно меньше беспокоить несчастную Греческую церковь; их действия стоили им двенадцать тысяч талеров, не говоря уже о последнем покушении на жизнь и власть патриарха и на мою честь».[434]

В том же году сэр Томас Роэ уехал из Константинополя, увезя с собой в знак благодарности патриарха рукопись Библии, известную как Codex Alexandrinus, которую Кирилл привез с собой из Александрии и послал в качестве дара королю Карлу I.[435] Граф де Сеси уехал через три года. Его преемник, граф де Маршевиль, получил разрешение снова водворить иезуитов в качестве своих капелланов. Но престиж французского посольства был невысок. В Риме приняли решение в дальнейшем доверить действия против Кирилла послу австрийского императора, Рудольфу Шмиду–Шварценхорн, который прибыл в начале 1629 г. Куефштейн, его предшественник, был протестантом, но сам он был ревностным католиком. Между тем задачи иезуитов были переданы капуцинам. Знаменитый отец Жозеф, «серый кардинал» Ришелье, получил назначение в Константинополь для организации кампании; Ришелье, однако, запретил ему выезжать из Франции. Между тем Конгрегация обсуждала, в какой степени могут быть использованы в законных рамках подкуп и интриги для уничтожения такого опасного еретика.[436]

Кирилл Лукарис должен был сыграть им на руку. Отъезд сэра Томаса Роэ был ударом для него. Он быстро завязал дружеские отношения с преемником сэра Томаса, сэром Питером Вичем. В 1635 г. он стал крестным отцом сына сэра Питера, будущего президента Королевского общества; он был в хороших отношениях и с Эдвардом Пококом, капелланом в Алеппо в 1630–1638 гг., который время от времени посещал Константинополь. Но его давний корреспондент — архиепископ Аббот — с 1627 г. был в опале и умер в 1633 г. Хотя его преемник, архиепископ Лауд, интересовался Греческой церковью, но ни он, ни король Карл I, не могли относиться сочувственно к архиерею, известному в качестве кальвиниста. Кириллу приходилось все больше и больше опираться на своих голландских друзей. Осенью 1628 г. в голландское посольство прибыл новый капеллан. Он был савойским гугенотом, по имени Антуан Л еже, получил образование в Женеве и общался с кальвинистами. Вскоре он стал близким другом патриарха, укрепляя Кирилла в его богословских взглядах и, вероятно, убеждая его открыто выразить их. Типография в Константинополе была разрушена; но Леже договорился, что женевская типография напечатает любую работу, которую Кирилл предложит.[437]

Первой книгой, изданной Кириллом, был перевод Нового Завета на современный греческий язык, сделанный ученым монахом Максимом Каллиполитом. Многим православным сама мысль о том, чтобы изменять текст Св. Писания, казалась возмутительной, каким бы непонятным ни был он для современного читателя. Чтобы успокоить их, Кирилл опубликовал оригинальный и современный тексты в параллельных столбцах, и добавил только несколько бесспорных замечаний и ссылок. Поскольку Каллиполит умер вскоре после доставки рукописи, Кирилл сам читал корректуры. Книга вышла в свет в 1630 г. Несмотря на предосторожности Кирилла, она вызвала бурю неодобрения со стороны многих из его епископов.[438]

Еще больше были поражены епископы, когда стало известно, что патриарх написал одну в высшей степени спорную книгу. «Исповедание веры» Кирилла Лукариса было издано в Женеве в марте 1629 г. с посвящением ван Хаагу. Рукопись греческого текста, написанная рукой Кирилла и датированная 1631 г., хранится в Женеве. Этот текст был опубликован с латинским переводом в Женеве в том же году и был воспроизведен в 1633 г. Он содержал добавление, отсутствовавшее в первом латинском издании. Последовали переводы на различные европейские языки; английский вариант, без добавления, был издан Николаем Бурном в Лондоне в 1629 г. Полный английский перевод вышел в свет в 1671 г. в Абердине, в переводе Вильяма Рэйта.[439]

Православная Церковь никогда не задавалась целью сводить воедино догматические положения. В «Точном изложении православной веры» св. Иоанна Дамаскина было сказано все, что нужно, хотя позднейшие соборы и могли проливать свет на непонятные или спорные вопросы. Но различные патриархи время от времени издавали краткие изложения по вопросам вероучения, как правило, с практическими целями. Сам Геннадий подготовил такой текст по просьбе султана Мехмеда Завоевателя; ответ Иеремии II лютеранам был такого же рода. Подобные изложения носили совершенно частный характер.[440] Они пользовались уважением, поскольку выходили из патриаршей канцелярии, а также вследствие личной репутации составителей. Но они не могли носить обязательный для Церкви характер, поскольку не были утверждены Вселенскими соборами. Они должны были служить руководством, а не провозглашать догматы. Ясно, что Кирилл издал свое «Исповедание веры» в надежде на то, чтобы укрепить свою паству в антилатинских настроениях и положить основание реформирования современной Православной Церкви, а также создать базу для переговоров с другими Церквами.

За исключением приложения, которое содержит четыре вопроса и ответа, «Исповедание веры» состоит из восемнадцати статей. Первая, о Св. Троице, провозглашает, что Св. Дух исходит от Отца через Сына. Вторая говорит о том, что Св. Писание вдохновлено Богом и его авторитет превыше авторитета Церкви. Третья провозглашает, что Бог еще до начала мира предопределил избрание некоторых к славе независимо от дел, в то время как другие отвергаются, и это имеет своей конечной причиной волю Божию, а непосредственной причиной — праведность Божию. Четвертая статья провозглашает, что Бог является Создателем всего, но не причиною зла; пятая — что Промысел Божий непостижим; шестая — что первородный грех распространяется на всех людей; седьмая гласит, что Иисус Христос есть Бог и Человек, Воздаятель и будущий Судия; восьмая — что Он есть единственный Посредник, Первосвященник и Глава Церкви. Девятая провозглашает, что спасение совершается только через оправдание верой во Христа. В десятой говорится, что Вселенская церковь включает в себя всех, кто умер в вере, а также живущих верующих, и повторяет, что единственной Главой ее является Христос; одиннадцатая — что только те, кто избран для вечной жизни, являются истинными членами Церкви, а другие — это плевелы, смешанные с пшеницей. Двенадцатая статья провозглашает, что Церковь может заблуждаться, принимая ложное за истинное, но свет Св. Духа спасет нас через труды верующих пастырей. Тринадцатая утверждает, что человек оправдывается одной только верой; добрых дел самих по себе не достаточно для спасения, но ими не следует пренебрегать, поскольку они свидетельствуют о вере. Четырнадцатая статья гласит, что свободная воля в не возрожденном духовно человеке мертва, и такие люди не могут творить добро; возрожденный же творит добро с помощью Св. Духа. В пятнадцатой говорилось, что Христос учредил только два Таинства и вручил их нам как залог Божиих обетований; однако они не могут давать благодать, если отсутствует вера. Шестнадцатая провозглашает, что крещение необходимо для освобождения как от первородного, так и от содеянных грехов. В семнадцатой Кирилл заявляет о своей вере в реальное присутствие Христа в Евхаристии, но только тогда, когда наличествует вера при ее совершении; материального пресуществления не происходит, поскольку Тело Христово не то, которое видно в Таинстве, но то, которое вера понимает духовно. Восемнадцатая статья говорит о том, что после смерти есть только два состояния, рай и ад; человек судится в том состоянии, в котором его застала смерть; после окончания этой жизни у него нет ни сил, ни возможности покаяния. Чистилище — это выдумка. Те, кто оправданы в этой жизни, не имеют ни болезни, ни страдания в дальнейшей, но нечестивцы переходят прямо в вечное наказание.

Дополнительные ответы на вопросы гласят, во–первых, что Св. Писание должны читать все верующие, и большой вред причиняют христианам, когда лишают их возможности читать его или слушать его чтение; во–вторых, Св. Писание вполне доступно для чтения всеми людьми, которые возрождены и просвещены; в–третьих, канонические книги — это те, которые перечислены на Лаодикийском соборе; в–четвертых, поклонение изображениям осуждено Св. Писанием и должно быть упразднено; но поскольку живопись — искусство благородное, изображения Христа и святых могут создаваться, при условии, что им не будет воздаваться никакое поклонение.[441]

Следует отметить, что в «Исповедании» нет ни одного догмата, специально осужденного каким?либо Вселенским собором, за исключением ответа об изображениях, который трудно примирить с правилами Седьмого Вселенского собора. Тем не менее, как нетрудно заметить, оно содержало постановления, которые едва ли вписывались в православную традицию. При том что большинство греков того времени должны были приветствовать появление указаний, которые предохранят их от тенет Рима, взгляды, провозглашенные Кириллом, должны были поразить их.

Многие из статей могли и не вызывать критику. Православные могли без возражений принять первую статью, по вопросу об исхождении Св. Духа; четвертую, о творении; пятую, о непостижимости Промысла Божия; шестую, о первородном грехе; седьмую и восьмую, о том, что Христос есть Глава Церкви и Спаситель; десятую, о сущности Церкви; двенадцатую, о том, что можно заблуждаться без помощи Св. Духа; шестнадцатую, о необходимости крещения. Из ответов те, которые касались чтения Св. Писания и списка канонических книг, могли быть приняты безоговорочно. Другие взгляды Кирилла отражали такие мнения, которые высказывались богословами прошлого и от которых никогда специально не отказывались. До XIII в. два Таинства — крещение и Евхаристия — в целом признавались как существенные, а остальные пять стояли уровнем ниже. [442] Но православная вера всегда стояла на том, что эти пять Таинств были безоговорочно установлены записанными словами Христа, даже если их совершение не имело духовного основания. Действительно, было бы трудно доказать веру в апостольское преемство священства, если бы рукоположение не было Таинством; а такая вера устойчиво держалась у православных. Мы не знаем, что думал по этому поводу Кирилл. Опять?таки, мало кому из православных могло понравиться решительное отрицание пресуществления. Церковь, правда, никогда не определяла своей веры в этот догмат. Томас Смит в своем обзоре Греческой церкви, написанном на несколько десятилетий позднее, полагал, что слово ???????????, которое в точности означает «пресуществление», впервые было употреблено Гавриилом Севером в конце XVI в. в его книге о семи таинствах. Это не совсем точно. Термин часто употреблялся и раньше; но, похоже, Север был первым греческим богословом, который принял догмат как данность. Как отмечает Смит, на литургии св. Василия Великого произносятся слова о том, что хлеб и вино становятся «заместителями» Тела и Крови Христа. В своем ответе лютеранам Иеремия II следует древней традиции и избегает употребления слова ???????????. Слова, которые он использует, ???????? и ???????????, а также слово ???????????????, которые часто встречаются у ранних богословов, не обязательно предполагают материальное изменение элементов. Как мы видели, его изложение умышленно неопределенно. Следовательно, Церковь предпочитала рассматривать вопрос как таинство, по которому не может требоваться и невозможно создать определенный догмат. Категорическое отрицание Кириллом пресуществления, являлось, таким образом, вызовом для некоторых его православных собратий, а для других было соблазном.[443] Не могло быть безоговорочно принято и его категорическое отрицание чистилища. Некоторые греческие богословы, среди которых был и его двоюродный брат Мелетий Пигас, были против этого догмата; но обычный православный взгляд был тот, что смертный человек не мог претендовать на знание, какие намерения могли быть у Бога касательно душ умерших, ибо Бог не пожелал ничего открыть нам по этому вопросу. Мы не можем сказать, существует ли чистилище, или нет. Мнение Кирилла о преобладающем авторитете Св. Писания могло быть принято всеми православными; но для них было странным не встретить упоминания о Вселенских соборах или отцах Церкви. Они также, хотя и были меньшим авторитетом, обеспечивали отношения, дарованные Св. Духом. Ничуть не лучшим было отсутствие упоминания об устном предании Церкви, хранительницей которого была Церковь, если только не подозревала его в ошибочности.[444]

Вместе с тем, эти упущения вызвали меньшее беспокойство среди православных, чем положительные утверждения «Исповедания». Ответ по вопросу об изображениях был потрясающим почти для каждого грека. Поклонение (???????) изображениям действительно было запрещено отцами Седьмого Вселенского собора. Они, однако, одобрили почитание (???????), оказываемое им; ибо изображение есть отражение оригинала и причастно его святости. Вероятно, Кирилл не одобрял даже почитания; по его мнению, иконы могли допускаться только в качестве украшения. В этом он определенно шел против традиции Церкви. Но серьезные богословы были гораздо больше обеспокоены его беспрецедентной защитой предопределения и оправдания только верой.

Ни то, ни другое учение не было определенно запрещено Церковью; но ни одно из них не согласовывалось с принятой традицией. На предопределение было две традиционные точки зрения. МаркЕвгеник утверждал, что предведение Божие абсолютно, но предопределение относительно; только добрые дела предопределены и заранее известны Богу, потому что только они сообразуются с Его волей. В целом Церковь предпочитала другую, более определенную позицию Георгия–Геннадия Схолария: она, с небольшими отличиями в терминологии, совпадает с учением св. Иоанна Дамаскина. Оно гласит, что предведение предваряет предопределение. Инициатива к творению добра или зла исходит от тварной воли. Предопределение находится во власти Бога, но оно само не властно над Божиим знанием и премудростью. Такой взгляд был кратко представлен в ответе лютеранам Иеремии II.

Мнение Кирилла насчет оправдания одной верой без дел было равным образом неприемлемо. Здесь мы снова можем допустить, что позиция православных этого времени находилась под влиянием того, что отвечал Иеремия II лютеранам: а именно, что вера нуждается в делах, а дела в вере; одно без другого мертво. Православная Церковь никогда не одобряла пелагианства и не любила подсчета заслуг, который вводился римскими догматами об индульгенциях и чистилище. Она могла двигаться дальше в развитии мысли об оправдании верой, чем католики; но при этом она вряд ли могла принять догмат об оправдании одной только верой.[445]

В глазах православных учение Кирилла было столь революционным, что до настоящего дня всегда были православные, которые отказывались верить, что Константинопольский патриарх мог написать подобное «Исповедание веры». Сочинение было объявлено подделкой и приписывалось его другу Антуану Леже, причем это сделали как напечатавшие его женевские богословы, так и некоторые иезуиты, которые, видимо, поставили имя Кирилла, чтобы подорвать его репутацию. Почему, спрашивали они, текст появился сначала на латыни? И почему он был напечатан в Женеве? Но Кирилл сам объявил о своем авторстве в ряде писем и в бурной аудиенции с французским посланником графом де Маршевилем в конце 1631 г.[446] Он опубликовал книгу в Женеве, потому что типография в Константинополе была разрушена; латинская версия была необходима, так как он хотел сообщить Церквам Запада о своих взглядах. Его письма подтверждают положения, провозглашенные в «Исповедании» и даже идут еще далее. В переписке с Леже и своими голландскими друзьями он не утаивает того восхищения, которое вызывали в нем Кальвин и его учение.[447]

Кирилл не считал себя революционером. Он, должно быть, понимал, что выступает против принятой традиции; но поскольку эта традиция была устной, кто мог в точности сказать, какой она была? В одном письме к своим польским друзьям он выражает удивление, что его называют инославным. По темпераменту он был интеллектуалом, с логическим мышлением, и не сочувствовал апофатическому направлению, которому по традиции следовали православные богословы. Образование укрепило его естественные вкусы. Студент, обучавшийся под руководством неоаристотелианских профессоров Падуи, не мог довольствоваться отрицательным богословием.[448]

Прошло некоторое время, пока большее число экземпляров «Исповедания» достигло Востока. В 1630 г. патриарх Феофан Иерусалимский писал Киевскому митрополиту заверение в том, что Кирилл не был еретиком. Он писал, что взгляды Кирилла ему известны, и он считал их достойными уважения. Отношение Кирилла к иконам было вполне почтительным, а его суждение о предопределении не разнилось с традициями Церкви. Но Феофан тогда еще не видел полного текста «Исповедания».[449]Предвидя те беды, которые могло принести «Исповедание», католики сделали все возможное, чтобы efo содержание стало известным в Константинополе. Томас Смит, который черпал сведения у Эдварда Покока, заявил, что оппозиция была искусственно организована иезуитами и капуцинами. Голландский посланник писал, что «едва ли найдется кто?нибудь среди митрополитов, многие из которых проживают в Константинополе, который бы не стал рисковать своим имением, жизнью и личностью, чтобы защитить названного патриарха и его"Исповедание"». Господин ван Хааг был слишком большим оптимистом. Несколько месяцев формировался тайный заговор против патриарха, составлявшийся не менее, чем пятью митрополитами — Адрианопольским, Лaрисским, Халкидонским, Кизическим и Навпактским. В результате в октябре 1633 г. был выдвинут кандидатом на патриарший престол Кирилл Контарис, митрополит Веррии (Алеппо). Но для утверждения своего избрания Кирилл Контарис обещал Высокой Порте 50 ООО талеров, и не смог собрать деньги. Через несколько дней он отказался от попытки и был сослан на о. Тенедос. Оттуда он написал покаяние Кириллу Лукарису, который восстановил его на кафедре.[450]

Через шесть месяцев оппозиционные митрополиты, некоторые из которых читали «Исповедание» и были до глубины души потрясены им, возобновили свое наступление. Но они понимали, что единственный способ низложить патриарха, за которым стояли протестантские посольства, было обращение к помощи католических посольств. Это означало, что они должны были представить кандидата. Афанасий Паттелар, митрополит Фессалоники, был обязан своим местом Кириллу Лукарису, который предпочел его Кириллу Контарису; но он оказался неблагодарным. Предложив султану 60 ООО талеров и уплатив их наличными, причем большая часть суммы была внесена французским и австрийским посольствами, он добился приказа о низложении Кирилла и своем возведении на престол. Тогда в дело включился голландский посланник, который предоставил сумму в 70 ООО талеров, с помощью которой восстановил Кирилла на престоле. Афанасий отправился в Рим, надеясь на получение кардинальской шапки. Но папские власти оценили его как ненадежного и некомпетентного. Они просто дали ему денег на возвращение в Фессалонику.[451]

Кирилл Контарис был более упорным соперником. Австрийский посланник Шмид–Шварценхорн убедил католиков поддержать именно его. Шмид–Шварценхорн лично не любил его. «Патриарх Веррии, — как он называл его в письмах к императору, — хороший и великодушный архиерей, добрый к грешникам и суровый к добрым, щедрый, когда это не нужно, и скупой, когда нужно быть щедрым». Контарис был достаточно умен, чтобы не связаться открыто с Римом, но опирался на оппозицию, вызванную богословием Кирилла I. Эти настроения росли; Контарис в результате смог убедить св. синод низложить Кирилла I в марте 1635 г.