Глава 12. Эпилог

Глава 12. Эпилог

Константинопольский патриархат так никогда и не оправился после событий 1821 г. Патриарх по–прежнему оставался главой православного милета, но его управление все больше подвергалось контролю, а его власть была значительно сокращена. Он мог появиться в 1908 г. на заседании парламента, который был вынужден созвать султан Абдул Гамид, вместе с другими патриархами в качестве высшего чиновника Османской империи. Но торжествующие младотурки не нуждались в системе милетов и планировали ее упразднение. Победа Антанты в 1918 г. пробудила надежды в кругах патриархата. Они надеялись, что патриархат обретет прежнюю власть, а Константинополь будет отдан грекам в исполнение Великой идеи. Но это была тщетная надежда, разрушенная гением Кемаля Ататюрка. Поражение греков в Малой Азии означало, что турки возвратят себе Константинополь; в государственной системе Ататюрка не было места милетам. С того момента власть патриарха становилась чисто церковной. Он стал просто главным епископом уменьшающейся религиозной общины в секулярном государстве, правители которого не доверяли ему и не любили его за его национальную и религиозную принадлежность. Его паства, заключенная теперь в пределах Стамбула — название «Константинополь» было запрещено — и его предместий, могла обращаться к нему за нравственным руководством и духовным утешением. Но это было все, что он мог им дать. Положение патриарха никоим образом не улучшилось в последующие десятилетия.

На протяжении XIX в., после окончания греческой войны за независимость, греки в Османской империи были в двусмысленном положении. До конца Балканской войны 1913 г. они были значительно более многочисленными, чем их соотечественники в пределах Греческого королевства, и в среднем были даже богаче их. Некоторые из них по–прежнему были на службе у султана. Турецкие государственные финансы все так же находились под управлением греков. На турецкой дипломатической службе были греки, такие как Мусурос–паша, в течение многих лет служивший османским послом при дворе св. Иакова. Такие люди преданно служили своим хозяевам, но они всегда небезразлично относились к свободному греческому государству, интересы которого часто расходились с их возможностями. В течение спокойных правлений султанов Абдул Маджида и Абдул Азиза в середине столетия не возникало сложностей. Но исламская реакция при Абдул Гамиде привела к новому обострению подозрений к грекам, которое усугублялось критским вопросом и разорительной для Греции войной в 1897 г. Младотурки, свергнувшие Абдул Гамида, разделяли его неприязнь к христианам, что, казалось, должна была урегулировать Балканская война. Участие греков в турецком управлении уменьшалось и, вероятно, пришло к концу.

Положение православного Константинопольского патриарха в течение XIX в. было особенно трудным. Он был греком, но не был гражданином Греции. Согласно клятве, которую он приносил при своем посвящении, он обещал быть верным султану, даже если султан объявлял войну Греческому королевству. Его паства, завидующая свободе греков в королевстве, продолжала быть с ними солидарной, но он не мог на законных основаниях поощрять их устремления. Проблема, с которой столкнулся Григорий V весной 1821 г., продолжалась, хотя и не в такой острой форме, при его преемниках. Власть патриарха более не распространялась на греков Греции. Как только было основано королевство, Церковь в обязательном порядке получила автономию под властью Афинского архиепископа. Именно на Афины, на греческого короля смотрели теперь греки в Турции как на исполнение своих чаяний. Если бы была восстановлена христианская Империя в Константинополе, патриарх потерял бы большую часть своей гражданской власти; но он бы лишился ее радостно, потому что император наладил бы с ним сотрудничество, он бы давал ему советы и указания и стал бы покровителем христианского правительства. Но в сложившейся ситуации ему было предоставлено управлять в ухудшившейся атмосфере и с упавшим авторитетом в обществе, испытывавшем чувства солидарности с отдаленным монархом, с которым он не мог открыто быть в контакте и королевство которого было слишком маленьким и бедным, чтобы он мог спасти его в случае опасности. В прошлом русский царь рассматривался многими греками в качестве спасителя. Это имело свои преимущества; ибо хотя царь постоянно разочаровывал своих греческих просителей, но, по крайней мере, он был могущественным правителем, на которого турки смотрели со страхом. Более того, он не вмешивался в отношения греков со своим патриархом. Каковы бы ни были устремления русских, греки не намеревались стать русскими подданными. В любом случае, появление независимой Греции уменьшило симпатии к русским. Греческие политики искусно натравливали Англию и Францию против России и друг против друга; Россия сочла более выгодным для себя оказывать покровительство Болгарии, что не могло понравиться грекам.

Можно сожалеть о том, что патриархат не хотел изменить свою роль. Тем не менее, он ставался Вселенским патриархатом. Разве он не должен был выступать в качестве главы православной ойкумены? Не одни только греки получили независимость в XIX в. Сербы, румыны, а позднее Болгария освободились от османского ига. Все они были охвачены националистическим пылом. Разве патриархат не мог стать умиротворяющей силой в православном мире и таким образом сосредоточить на себе центростремительные силы балканского национализма?

Возможность была упущена. Патриархат продолжал оставаться скорее греческим, чем вселенским. Мы не можем обвинять в этом патриархов. Они были греками, воспитанными в греческой традиции, хранительницей которой выступала Православная Церковь и от которой она во многом черпала свою силу. Более того, в атмосфере XIX в. интернационализм рассматривался как орудие тирании и реакции. Но патриархат зашел слишком далеко в другом направлении. Его яростные и бесплодные попытки сохранить Болгарскую церковь в подчинении греческим иерархам в 1860–е годы не привели к добру и только усугубили озлобление. На Афонской Горе, монастыри которой были многим обязаны щедрости, пусть не бескорыстной, русских царей, междоусобицы греческих и славянских монастырей были далеко не поучительными. Все эти проявления национализма подвергли опасности само существование патриархата в мрачные дни, которые пришли в 1922 г.

В наше время, вследствие самого факта всех этих бедствий, патриархат снова может стать вселенским. В стране, где живет патриарх, его паства невелика, ибо все греки волей–неволей уехали из Турции в Грецию, где они находятся под церковным управлением Афинского архиепископа. Александрийский патриарх стоит во главе православного населения Африки, Антиохийский и Иерусалимский — населения Азии. Но большие и повсюду рассеянные православные общины Западной Европы, Австралии и Америки подчиняются в каноническом отношении Константинопольскому патриарху; это дает ему право быть действительным выразителем Православия и, если будет на то воля Божия, играть ведущую роль в достижении более тесных дружеских связей между главными ветвями Церкви Христовой.

Тем не менее, важность греческой традиции в сохранении Православия в османский период не может быть предана забвению. Во всех превратностях истории Церковь должна была сохранять у своей паствы сознание греческого наследия. Монахи могли с подозрением относиться к языческой учености и к попыткам возродить изучение философии; но каждый, кто называл себя греком, независимо от своей действительной национальной принадлежности, гордился сознанием, что принадлежит к тому же народу, к которому принадлежали Гомер, Платон и Аристотель, а также отцы Восточной церкви. Эта вера в греческий гений сохраняла надежду в людях, а без надежды мало какие установления могут выжить. Греки, возможно, зачахли у «вод вавилонских», но им еще предстояло петь свои песни. Именно Православие сохранило эллинизм на протяжении «темных веков», но без нравственной силы эллинизма само Православие могло бы засохнуть.

Эллинизм обеспечивал надежду на этой земле. Но истинная сила православных лежит в их убеждении, что как скоро они сохранят верность учению Христа, за этой юдолью слез они найдут истинное и вечное счастье. Более, чем любой другой ветви христианской Церкви православным приходилось думать о том предписании, чтобы воздавать кесарю кесарево. Это дало им возможность подчиниться — слишком легко, как думали критики — светской власти иноверного или безбожного правительства; но это также дало им возможность сохранять отдельно то, что принадлежит Богови и оставаться верным им в целости. Может быть, было бы более героическим актом протестовать и становиться мучениками; но если все члены Церкви погибнут мученической смертью, то на земле не останется Церкви вовсе. На протяжении этих столетий были мученики, которые пострадали, защищая свою религиозную чистоту. Но погружаться в суетную политику не есть удел священнослужителей. Правда, патриарх был вынужден принять на себя политическую роль, сделавшись этнархом православного милета. Но поскольку он выполнял одновременно роль религиозного главы и чиновника Османской империи, его долгом было подавлять политическую активность своей паствы; это создало трудное для него положение во время греческой войны за независимость. Патриархат обвиняют в том, что он не встал во главе движения. Но не в православной традиции было епископам становиться воинствующими политиками. Великие отцы Церкви, такие как Василий Великий, пришли бы в ужас от храбрых пелопоннесских епископов, которые подняли знамя восстания в 1821 г.; не одобрили бы они и политически мыслящих кипрских вождей нашего времени.

Задачей патриарха было следить за тем, чтобы Церковь стойко переносила испытание временем. Свобода богослужения была для него важнее, чем свобода гражданская. На церковном фронте он мог заниматься политикой, чтобы сохранить свою Церковь от поглощения великой и экспансивной Римской церковью и искать себе союзников среди энергичных новых протестантских Церквей, или обеспечивать верность дочерней Русской церкви. Но даже на этом фронте православные оставались в оборонительном положении, стремясь не к наступлению, но к сохранению того, что они считали своими традициями и своими правами. Они были готовы слушать доводы протестантов, но, за исключением случая Кирилла Лукариса и его школы, они рассматривали протестантов как возможных помощников в борьбе с римской агрессией, а также как источник материальной поддержки. Целостность истинной веры не должна была затрагиваться: хотя налицо факт, что переговоры привели к желанию придать догматам веры точную формулировку, в отличие от древней апофатической традиции. Это было временным желанием. В главном — православные были уверены, что истины их веры вечны. Они не собирались изменять их ради земных выгод.

В истории православного патриархата на протяжении долгих веков порабощения Великой Церкви нет героической бравады. Его предводители были людьми, которые считали разумным избегать общественной огласки, пышности и широких благородных жестов. Если они часто погрязали в интригах и в коррупции, то такова неизбежная судьба граждан второго сорта под властью правительства, в котором процветают интриги и подкуп. Большим достижением патриархата было то, что, несмотря на унижения, бедность и пренебрежение, Церковь оставалась и остается большой духовной силой. Светильник померк и потемнел, как отмечал в начале XVII в. англичанин Питер Хейлин, не любивший греков, но Бог не уничтожил его. Свет все еще светит, и светит все ярче. Врата адовы не одолели его.