Через двадцать семь лет после Наполеоновского нашествия русские войска собирались на Бородинское поле для открытия памятника, воздвигнутого в честь воинов, которым оно служит кладбищем. За неделю до 26-го августа приехал сюда же император Николай с несколькими членами царского семейства и свитой. Военная музыка, пальба и вид войска, выстроенного на поле, потрясли чуткий организм матушки Мелании. Живо напоминали они ей знаменитый Бородинский день, которого она не видала, но который, в продолжение стольких лет, мерещился ей так часто во сне. В ней обнаружилось лихорадочное состояние, однако, она старалась превозмочь недуг и принимала государя и членов Императорского дома, которые осматривали монастырь и посетили ее. Они ей оказывали постоянное уважение и дружеское расположение . Государь пригласил ее присутствовать при соборной панихиде и благодарственном молебне в день открытие памятника. Она отказывалась, боясь, что испытание превысит ее силы, но император настаивал: ему хотелось видеть на предстоящем торжестве оставшихся деятелей Отечественной войны.

- Приезжайте, - говорил он, - мы помо-лимся вместе: нашу молитву услышит Бог.

Она уступила его просьбам и обещала приехать в назначенный час.

Между тем приготовления шли своим чередом. Легко понять, как действовал на воинов Две-надцатого года вид поля, на котором они отражали неприятеля четверть века тому назад. Они отыскивали со слезами на глазах те места, где заряжали свои пушки, где пали их братья. Но поле битвы до такой степени изменилось, что трудно было узнать его, и монахини указывали старым воинам остатки укреплений, на которых стояли орудия.

Воспоминания отдаленного прошлого оживляли сердца стариков: многие повторяли стихи из "Певца во стане русских воинов". Сам певец, погруженный мыслями в былое, бродил по Бородинскому полю. Он описал нам церемонию открытия памятника. Послушаем его:

"Утро Бородинского праздника было так же ясно, как утро Бородинского боя. Тогда была чувствительна осенняя свежесть; теперь теплота наполняла воздух, и от долговременной засухи по-всюду была ужасная пыль, которая при малейшем ветерке поднималась столпами. Войска (около ста пятидесяти тысяч) были рано по утру сведены на места им назначенные, они стояли колоннами по наклону покатостей, окружая с трех сторон то возвышение, на коем теперь стоит памятник Бородинский и у подошвы коего лежит Багратион, на коем тогда происходила самая жаркая битва, где дрались Раевский, Барклай, Паскевич, где ранен Ермолов, где погиб Кутайсов, на котором гремело более двухсот Наполеоновых пушек, где, наконец, все перемешались в рукопашной, убийственной свалке. Войска, видимые с вершины этого холма, представляли зрелище единственное; одним взглядом можно было окинуть стопятидесятитысячную армию, сжатую в густые колонны, которые амфитеатром, одна над другой, подымались. Пехота была неподвижна, по ружьям сверкало солнце, и штыки их казались блестящею, поднявшеюся щетиной огромного боевого чудовища. Где стояла конница, там дымилось; конские копыта подымали пыль; она колебалась над колоннами, как черная громовая туча. Позади армии расставлена была артиллерия. В средине этого чудного амфитеатра возвышался памятник, у подошвы коего, внутри ограды, были собраны все отставные, некогда участвовавшие в славной битве и из разных мест собравшиеся на ее праздник. Между ними особенно замечательны были инвалиды, кто с подвязанною рукой, кто с повязкою на голове, кто без обеих ног.

Некоторые из них, в ожидании торжества, сидели на ступенях монумента; другие, положив на землю клюки, отдыхали у Багратионова гроба, и этот гроб, один на земле Бородинской, величественно тихий, в виду армии нового поколения, казался представителем поколения прежне-го, которого воины положили здесь свои головы, которого прах вечно живая природа с такою любовью одела здесь своею свежею зеленью, своею благовонною жатвой. Другие бородинские воины, еще находящиеся на службе, сидели на конях и выстроены были фронтом вне ограды. Явился государь, проскакал мимо колонн; грянуло повсеместное ура, и вдруг все утихло: от Бородина с хоругвями и крестами потянулся ход; священники всех полков, священники столицы и позади всех преосвященный митрополит Московский, длинным строем, с торжественным пением, шли мимо армии к монументу, пред которым был воздвигнут алтарь. Когда священники стали по местам своим и митрополит приблизился к алтарю, тишина невыразимая воцарилась повсюду; ни движения, ни шороха; как будто живые слились в одно безмолвное братство с бесчисленными мертвыми, здесь под землею сокрытыми, как будто бы мертвые вышли из праха и, став в строй с живыми, вселили в них свое неземное спокойствие; одним словом, этой минуты описать невозможно" .

Тут подъехала и остановилась недалеко от памятника карета. Из нее вышла бледная, переступая чрез силу настоятельница монастыря, в ее лице не было кровинки. Две монахини следовали за ней. Брат ее мужа, Павел Алексеевич Тучков, подал ей руку и провел ее на устроенное против монумента возвышение, обнесенное решеткой и назначенное для деятелей Отечественной войны. Государь подъехал к ограде и протянул руку бородинской вдове:

- Кланяюсь вашему превосходительству,

- сказал он, - грустен для вас этот великий день. Разделяю вашу скорбь. Да поможет вам Господь.

И он прибавил, обращаясь к иностранным принцам своей свиты:

- Вот почтенная вдова храброго генерала Тучкова; она предупредила меня, воздвигнув здесь бессмертный памятник.

После водосвятия началась панихида, потом загремели пушки. Замирало сердце настоятельницы; она держала с трудом свечу, дрожавшую в ее руке. Все стихло снова, хор запел: "Тебе, Бога, хвалим", - и все опустились на колени. По окончании благодарственного молебна митрополит окропил памятник святой водой, и крестный ход удалился. Государь во главе армии проехал мимо памятника и отдал ему первый честь.

Матушка Мелания поспешила возвратиться в монастырь: силы окончательно ей изменили. На другой день у нее открылась нервная горячка.