Протекло четверть века с тех пор, как матушка поселилась на Бородинском поле. Время и жизнь не пощадили ее. Она сильно сгорбилась, посох стал необходимой для нее опорой, и медленная походка изобличала усталость и страдание. Лишь в минуты душевного волнения, в ослабевшем голосе звучали прежние струны, потухший взор загорался огнем, и порывистые движения обнаруживали горячие чувства, не вымиравшие в ее сердце. Ей минуло семьдесят два года, и в груди ее развивалась водяная.

Но матушка боролась до последней минуты против старости и недуга; она продолжала вести деятельную переписку, занималась неусыпно монастырскими делами и оказывала ту же заботли-вость своим духовным дочерям. Раз, - это было в холодный зимнии вечер, - ей доложили, что одна из монахинь очень занемогла и пришла в такой испуг, что попросила немедленно священника. Мать Мария сильно страдала сама, но объявила, однако, что пойдет к больной. Сестры упрашивали ее поберечь себя и не выходить из теплой кельи, прибавляя, что на дворе подымается метель.

- Или вы совсем с ума сошли! - отвечала игуменья: - Бедная Поликсена, может быть, в опасности, а я не утешу ее ласковым словом и не помолюсь с нею, потому что на дворе метель!

Она поднялась через силу с кресел, потребовала теплые одежды, и ее повели под руку через монастырский двор, освещая, по возможности, дорогу фонарем. Ее появление сильно обрадовало больную, которая привстала на постели и целовала ее руки. Мутушка благословила ее, ободрила своей кроткой речью, дождалась священника, который пришел с Дарами, читала молитвы во время приобщения Святых Таин, и ушла к себе, лишь когда убедилась, что Поликсена совершенно успокоилась.

К прежним ее заботам прибавилась новая: община сестер умножилась до двухсот человек, и церкви были слишком тесны, чтобы вместить столько молящихся во время службы. Необходимо было соорудить новый храм: он был заложен в 1851 году и посвящен Владимирской Божией Матери, как новый памятник Бородинской битве.

Об этом храме игуменья давно уже мечтала. В продолжение зимы она занималась приготовлением материалов для построики, сводила счеты, прикидывала сметы, толковала с подрядчиками и хлопотала, не смотря на постепенный упадок сил. Она как бы желала, чтобы не пропал единый день из немногих, которые ей суждено было провести еще на земле.

Опасность своего положения игуменья сознавала вполне и приняла все меры, чтобы смерть не застала ее врасплох. Она сожгла письма родных и друзей и поручила одной из своих келейниц, к которой имела большое доверие, принести ей заветный портфель с письмами Александра Алексеевича и стихотворениями, посвященными Маргарите Михайловне Нарышкиной. Сжалось ли сердце в старческой груди при виде этих листков, которые говорили ей о давно погибшей молодости, о счастье, о любви? Дрогнула ли наморщенная рука, бросая их в огонь? Об этом никто не знает.

Ей хотелось также поклониться в последний раз мощам преподобного Сергия, к которому она питала особенное чувство благоговения и веры. Но подходил уже март, тающий снег испортил совершенно дорогу, и все уверяли, что доехать до Лавры нет никакой возможности. Пришлось матери Марии отложить свою поездку до летнего пути. Она уступила скрепя сердце лишь необходимости: каждый день был ей дорог. Но в одно утро она проснулась и приказала своей келейнице приготовить все к отъезду. Ей приснилось в эту ночь, что она молится в Троицком соборе пред мощами Сергия, и Радонежский старец вдруг приподнялся и простер к ней благословляющую руку.

Она рассказала свой сон и прибавила:

- Как ни плоха дорога, я уверена теперь, что доеду до Лавры.

И, действительно, она доехала до Лавры и сотворила свою последнюю молитву пред ракой ее основателя.

Игуменья была в дружеских отношениях с наместником и привезла ему свой портрет на память.

- Не бывать уже мне у Троицы, отец мой,

- сказала она, - я приехала проститься с нею. Близок час моей смерти: когда меня не станет, не забывайте меня в ваших молитвах.

Они долго беседовали, и матушка поверила ему свои заботы на счет будущности своей обители.

- Кому вы думаете доверить ее? - спросил он. И когда она назвала особу, которой желала бы оставить свое место, наместник возразил с удивлением: - Какой странный выбор, матушка! Вы приняли столько скорби от этой женщины!

- Потому именно я на нее и рассчитываю, мой отец, - отвечала мать Мария с той верой в людей, которая ее никогда не покидала, - она постарается изгладить прошлое своей любовью к обители и к сестрам, Да, она это сделает в память мою.

На возвратном пути она остановилась в Москве и пригласила к себе медика, с которым была давно в приятельских отношениях. Он счел долгом ей сказать, что необходимо принять против ее болезни самые энергические меры, и умолял не ездить далее, а предпринять последовательное лечение. Его совет она скрыла одинаково от родных и от Бородинской общины, но последовала бы ему, может быть, если бы не получила письма, которое заставило ее ускорить свое возвращение в обитель: ей писали, что одна из сестер безнадежно больна, и мать Мария пустилась немедленно в путь.