[Он отдал своих детей в Ее руки ]
[Он отдал своих детей в Ее руки]
Он думает о своих троих детях, что играют сейчас возле огня.
Только бы они были счастливы.
Разве это не все, чего просит отец.
Он живет для них, просит только о том, чтобы они были счастливы.
Он думает о своих детях, которых отдал под особое покровительство Пресвятой Девы.
Однажды, когда они были больны.
И ему было очень страшно.
Он до сих пор вспоминает о том дне с дрожью.
Как ему было страшно.
За них и за себя.
Мороз его подирал по коже.
При одной мысли, что они больны.
Он понимал, что не может так жить.
С больными детьми.
И женой, которой было так страшно.
Так ужасно.
Взгляд ее был погружен в себя, морщина на лбу, и она не говорила ни слова.
Как больной зверь.
Который молчит.
Потому что сердце у нее сжималось.
Горло у нее было сдавлено, как у женщины, которую душат.
Сердце в тисках.
Горло в чужих пальцах; в челюстях тисков.
Жена сжимала зубы, сжимала рот.
Говорила редко и чужим голосом.
Это был не ее голос.
Так ей было страшно.
И не хотелось об этом говорить.
Но он, благодарение Богу, был мужчиной. Он не боялся говорить.
Он прекрасно понимал, что так это идти не могло.
Это не могло продолжаться.
Так.
Он не мог жить, когда дети больны.
Тогда он совершил поступок (смелый поступок), он до сих пор смеялся, думая об этом.
Он даже немного восхищался собой. И было за что. Он до сих пор вздрагивал.
Надо сказать, он был очень отважен, и это был отважный поступок.
А ведь все христиане могут так поступать.
Удивительно даже, почему они этого не делают.
Взять троих детей и положить их всех троих.
Вместе. Сразу.
Для забавы. Как бы играя.
На руки их матери и кормилицы, которая смеется.
И вскрикивает.
Потому что ей на руки кладут слишком много детей.
И у нее не будет сил их нести.
Он, отважный как мужчина.
Он взял, он взял в молитве.
(Франция должна, народ христианский должен жить).
Своих троих детей, лежавших в болезни, в беде.
И спокойно их положил.
В молитве положил их.
Совершенно спокойно на руки той, что несет груз всех скорбей мира.
И чьи руки уже так нагружены.
Потому что Сын взял все грехи.
Но Мать взяла все скорби.
Он сказал, сказал в молитве: Я не могу больше.
Ничего больше не понимаю. Сыт по горло.
Не хочу больше ничего знать.
Это меня не касается.
(Франция должна, народ христианский должен жить).
Возьми их. Я их тебе отдаю. Делай с ними что хочешь.
С меня хватит.
Та, что была матерью Иисуса Христа, может быть матерью и этим двум мальчикам и одной девочке.
Они братья Иисуса Христа.
Для них Он пришел в мир.
Какая тебе разница. У тебя столько других.
Какая тебе разница, одним больше, одним меньше.
У тебя был маленький Иисус. У тебя было столько других.
(Он хотел сказать, от века, все дети человеческие, все братья Иисуса, Его маленькие братья, и их у нее будет еще столько во веки веков).
Какую же наглость надо иметь человеку, чтобы так разговаривать.
С Пресвятой Девой.
Со слезами на краю век, со словами на кончике губ он так говорил, так он говорил в молитве.
В душе.
Он очень сердился, Бог ему прости, он еще дрожал от гнева (но был безоглядно счастлив, что подумал об этом).
(Глупый, как будто это он о том подумал, бедняга).
Он говорил в великом гневе (храни его Бог) и в великой ярости, а внутри, внутри этого великого гнева и великой ярости говорила великая набожность.
Ты их видишь, говорил он, я их тебе отдаю. А я поворачиваюсь и убегаю, чтобы ты мне их не вернула.
Я не хочу больше. Ты же видишь.
Как он себя хвалил, что решился на такую вещь.
Никто бы не посмел.
Он был счастлив, он себя поздравлял, смеясь и дрожа. (Жене он не сказал.
Он не посмел. Женщины бывают ревнивы.
Лучше не создавать себе трудностей в семье.
И жить дружно.
Он все устроил сам.
Так надежнее. И спокойнее).
С тех пор все шло хорошо.
Естественно.
А как могло быть иначе.
Конечно, хорошо.
Ведь тут вмешалась Пресвятая Дева.
Она это взяла на себя.
Ей лучше знать.
А ведь эти трое, которых Она взяла, были у нее и раньше.
(Он совершил необыкновенный поступок.
Почему все христиане этого не делают?)
Он был отчаянно смел.
Но кто ничем не рискует, ничего не получает.
Проигрывают только самые робкие.
Даже удивительно, что все христиане не поступают так.
Это так просто.
Люди никогда не думают о том, что просто.
Они бьются, бьются, мучаются, никогда не подумают о самом простом.
В общем, они дураки, лучше это сразу сказать.
А ведь Она, взявшая их, никогда их и не отпускала.
Эти трое были у нее, будут у нее, были у нее после.
Были у нее, будут у нее во веки веков.
И Она, взявшая их, знала, что их возьмет.
Ей не хватило бы духу оставить их сиротами.
(Какой он был все-таки трус).
Она не могла их бросить у межевого столба.
(На это-то он и рассчитывал, пройдоха).
Она вынуждена была их взять.
Она, взявшая их.
Он еще гордился собой за это.
[…]
Итак, он отдал своих детей в надежное место, и он доволен, и смеется в душе, и даже смеется вслух, и потирает руки.
Какую он сыграл хорошую шутку.
То есть как он хорошо придумал. Как он сделал.
(Он ведь уже не мог больше).
Он отдал своих детей, положил их на руки Пресвятой Деве.
А сам ушел с пустыми руками.
Он ушел с пустыми руками.
Он, отдавший их.
Как человек, который нес корзину.
И который больше уже не мог, у него ломило спину.
И он поставил корзину на землю.
Или отдал ее кому-то другому.
Это противоположно тому, когда человек посылает своих детей в работники на ферму.
Потому что тот, кто посылает своих детей в работники на ферму.
Остается хозяином своих детей.
А фермер становится их нанимателем. Фермер.
Он же теперь хочет быть только нанимателем своих детей.
У него теперь только право пользования.
А их прямой (и полный) хозяин теперь Бог.
Но Бог — хороший хозяин.
Смотри, как умен этот человек.
Который хочет быть только фермером для своих детей.
Который уходит, возвращается с пустыми руками.
Ведь ни Бог, ни Пресвятая Дева не ревнивы.
Они спокойно дадут ему безраздельно владеть своими детьми.
Удобно иметь Бога своим хозяином.
Ну и хитрец же этот человек, он отдал своих детей в руки Пресвятой Девы, в руки Бога.
Бога, их творца.
И их хозяина.
Разве все творение не в руках Божиих.
Разве все творение не собственность Бога.