8. Иисус: избавление и новая жизнь

8. Иисус: избавление и новая жизнь

Иисус обходил Палестину, провозглашая, что Царство Бога, наконец, наступает. Не только словами, но в не меньшей степени и делами он свидетельствовал о том, что древние пророчества исполняются, что история Израиля сбывается в соответствии с ее предназначением, что сам Бог снова начинает действовать, желая спасти свой народ и исправить мир.

И потому, когда Иисус сказал ученикам, что «Сыну Человеческому надлежит много пострадать, и быть убитым, и в третий день восстать», можно с уверенностью сказать, что они услышали слова, перекликающиеся с библейскими пророчествами, о наступлении Царства Бога, о том, что Божье будущее вторгается в настоящее, чтобы выполнить все великие ожидания людей. Они должны были понять, что Иисус здесь, как обычно, говорит загадками и притчами, которые пропитаны Писанием и имеют какой–то совершенно ясный смысл. Но в тот раз они еще не могли точно понять их значение.

И это не должно нас удивлять, поскольку ученики считали Иисуса Мессией Израиля, Помазанником YHWH, Царем, которого все так долго ждали. Вспомните, что слово «Мессия» на еврейском и арамейском языках означает «помазанный»; в переводе на греческий, самый универсальный язык того времени, оно звучит как «Христос». Для первых христиан слово «Христос» звучало не просто как имя, но как титул с весьма специфическим значением.

Не все иудеи того времени ожидали прихода Мессии или связывали с ним свои надежды. Но те, кто его ждал — а таких было много, — связывали с Мессией ряд определенных ожиданий. Что должен он совершить? Он поведет народ в бой с врагами Израиля — точнее, с совершенно конкретными врагами: с римлянами. Он заново отстроит или, по меньшей мере, очистит и восстановит Храм; династия Иродов затеяла реконструкцию Храма именно для того, чтобы укрепить свое царское достоинство. Во дни Мессии история Израиля достигнет своей кульминации, когда будет восстановлена великая, как во времена Давида и Соломона, монархия. Мессия станет представителем Бога для Израиля и представителем Израиля перед Богом.

Эти представления отражены во многих текстах той эпохи, их воплощали некоторые люди, претендовавшие на мессианский титул. Сто лет спустя после смерти Иисуса один из величайших учителей Закона, равви Акиба, провозгласил Симона Бар–Кохбу Мессией. Бар–Кохба чеканил свои монеты, на которых стояли цифры 1, затем 2, затем 3, обозначавшие эпоху его правления, пока его не разбили римляне. На одной из этих монет мы видим изображение Храма, хотя в то время от разрушенного в момент катастрофы 70 года н. э. Храма оставались только развалины. Симон Бар–Кохба мечтал восстановить его и таким образом встать в один ряд с Давидом, Соломоном, Езекией, Иосией, Иудой Маккавеем, Иродом — со всеми иудейскими царями и со всеми строителями или восстановителями Храма. Чтобы это могло совершиться, ему надлежало окончательно разгромить войска язычников. Так что программа Бар–Кохбы точно соответствовала тому, чего народ ожидал от Мессии.

Но почему же ученики считали Мессией Иисуса? Он не руководил вооруженными повстанцами и явно не намеревался этоделать и в будущем (некоторые люди оспаривают такое утверждение, но у них нет никаких убедительных аргументов). Он не говорил о восстановлении Храма. Он даже никогда не обращался к народу с какими–либо определенными речами о значении Храма вообще. Он действовал решительно, и вокруг него собирались толпы народа, однако в тот самый момент, когда люди намеревались провозгласить его царем, он скрылся от них (Ин 6:15). Большинство людей считало его пророком, и этому вполне соответствуют слова и поступки самого Иисуса. Однако его ближайшие ученики видели в нем того, кто больше пророка, и сам Иисус намекает на это, произнося загадочные слова о своем родственнике Иоанне Крестителе. Один из последних пророков Ветхого Завета говорил о том, что пророк Илия снова придет на землю, чтобы подготовить мир к великим грядущим событиям. Вслед за Илией должен был прийти уже сам Мессия. Иисус отождествлял Иоанна с Илией.

Отсюда было несложно сделать вывод о том, кем он считал себя (Мф 11:9–15).

Но ни один человек в ту эпоху не думал, что Мессии предстоит страдание, а тем более — смерть. Скорее, это прямо противоречило обычным представлениям. Мессия должен был повести народ на сражение с врагами Израиля и одержать победу, а не погибнуть от их рук. Вот почему ученики, верившие в то, что их выдающийся вождь был истинным Помазанником Божьим, не могли вообразить, что его слова о смерти и воскресении следовало понимать буквально. Иудеи верили в воскресение, однако думали, что это однажды произойдет со всем народом Божьим, а не с каким–либо одним человеком прежде всех прочих.

Представления Иисуса явно отличались от общепринятых, и здесь–то мы и подходим к самой СУТИ вопроса, как он сам понимал свое призвание. Мы уже говорили (и на это постоянно указывали христиане, читавшие Ветхий Завет новыми глазами) о том, что в центре пророчеств Исайи стоит загадочный «Страдающий раб», в котором продолжает развиваться звучавшая ранее в книге тема царя. Как можно судить по дошедшим до нас источникам, иудеи I века интерпретировали этот образ двумя путями. Одни видели в Рабе именно Мессию, однако думали, что «страдания», о которых говорит Исайя, относятся к врагам Израиля. Другие же считали, что Раб действительно будет страдать, но что именно потому нельзя считать его Мессией.

Иисус как бы творчески соединил эти два понимания, и в результате получилось нечто взрывоопасное.

Раб — это и царь, и страдалец. И этим Рабом станет… сам Иисус. Разумеется, в понимании своего призвания Иисус опирался не только на Исайю, хотя можно смело предположить, что Иисус боролся с этим текстом в своих молитвах и размышлениях не один год. Но именно в центральной части Книги Исайи мы находим то же самое сплетение тем — наступления Царства Бога, обновления творения, которое не в последнюю очередь происходит путем чудесных исцелений, силы Божьего «слова», которое спасает и восстанавливает, окончательной победы над всеми «Вавилонами» мира и самого Раба Господня, — которое удивительным образом повторяется в евангелиях. Иногда окулист помещает перед нашим глазом целый набор оптических стекол, чтобы мы смогли читать буквы на экране, — подобным образом нам следует держать в голове все эти темы, чтобы ясно понять, что думал Иисус о своем призвании и почему он так думал.

Во времена Иисуса многие иудеи внимательно изучали Писание в поиске ответов на свои вопросы. Мы вправе предположить, что священные тексты изучал и сам Иисус и что его представления о своем призвании выросли именно отсюда. Он верил, что ему предстоит довести великую историю Израиля до ее вершины, до кульминации. Великий замысел Бога Творца об избавлении мира от зла и его исправлении осуществится в самом Иисусе. Его смерть, в которой можно увидеть чудовищную несправедливость, станет тем моментом, когда, по словам пророка, Иисус будет «изъязвлен за грехи наши и мучим за беззакония наши». Замысел Божий об избавлении мира от зла совершится в тот момент, когда вся тяжесть мирового зла обрушится на Раба Господня Иисуса, так что зло истощит свою силу.

* * *

И вот наступает решительный момент, когда Иисус с учениками и в окружении растущей толпы идет в Иерусалим на Пасху. Не случайно он выбрал именно этот праздник: Иисус как никто другой живо чувствовал власть символов, которой обладали древние истории, переданные Писанием. Он понимал, что Бог должен совершить один окончательный Исход, который избавит Израиль и весь мир от поработивших их «Вавилонов» и поведет освобожденных людей в новую Обетованную землю, в мир нового творения, на который указывали совершаемые Иисусом исцеления.

Но Иисус должен был удивить многих: придя в Иерусалим, он направил свою атаку не на римские гарнизоны, но на сам Храм. Иисус заявил, что Храм осквернен злом (с чем в то время готовы были согласиться многие иудеи), и совершил одно из своих величайших символических действ, опрокинув столы и на какое–то (пусть короткое, но богатое смыслом) время нарушив его повседневную «работу» — обычно в Храме непрерывно совершались жертвоприношения. Буря споров, которая разразилась вслед за этим событием, ясно свидетельствует о намерениях Иисуса: он хотел не «очистить» Храм, но показать, что на сам Храм направлен суд Божий. Во имя Бога Израилева Иисус бросил вызов тому самому месту, где этот Бог должен был обитать и встречаться со своим народом. Как он это делал обычно, после данного символического действа Иисус ясно объяснил, что он имел в виду. Бог разрушит город и Храм и оправдает не иудеев как целый народ, но Иисуса и его последователей.

Иисус должен был ясно понимать, к чему это все приведет, хотя все еще мог бы избежать ареста, если бы хотел. Вместо этого при наступлении праздника он собрал двенадцать учеников за последней совместной трапезой, которая, вероятнее всего, носила пасхальный характер, и придал этой трапезе новый поразительный символический смысл.

Все иудейские праздники полны глубокого смысла, и особенно это касается Пасхи. В момент празднования иудеи снова рассказывали друг другу историю Исхода, вспоминая о том, как Бог низверг языческих деспотов, освободил Израиль, рукою сильною избавил свой народ. И празднование Пасхи несло в себе надежду на то, что он поступит подобным образом еще раз. Иисус передал свое новое понимание Пасхи с помощью действий, а не абстрактных теорий. Он заявил, что это славное будущее уже наступает. Бог готов установить свое Царство, но сделает это таким образом, какой ученики Иисуса не могли себе представить (как он ни старался это им объяснить). Он выиграет мессианскую битву — с помощью своего поражения. В конце концов, настоящий враг здесь — не Рим, но силы зла, которые стоят за гордостью и жестокостью людей, силы зла, с которыми вступили в роковой сговор вожди Израиля. Зло преследовало Иисуса с самого начала его служения, оно буквально ходило за ним по пятам в виде кричащих безумцев, подозрительных иродиан, язвительных фарисеев, влиятельных священников, решивших его убить, предателя из числа его учеников, внутренних голосов в его собственной душе, и теперь оно собралось в одну мощную волну зла, которая со всей своей силой обрушилась на Иисуса.

Он назвал пасхальный хлеб своим телом, которое преломляется ради его друзей, потому что Иисус возьмет на себя всю тяжесть зла, чтобы она не пала на их головы. Он назвал пасхальную чашу своей кровью. Подобно крови жертвенных животных в Храме, она прольется ради установления завета — на этот раз того нового завета, о котором говорил пророк Иеремия. Настало время, когда Бог, наконец, избавит свой народ и весь мир не просто от политических врагов, но от самого зла, от поработившего всех греха. Его смерть позволит исполниться тому, на что только указывает Храм и система жертвоприношений, но что недостижимо старыми средствами. Иисус, принимающий свою ужасающую судьбу, станет тем местом, где небо встречается с землей, когда он будет висеть между ними. Он станет тем местом, где в настоящее время вступает будущее, где Царство Бога уже празднует свою победу над царствами мира, потому что Иисус отказался участвовать в порочном круге насилия. Он готов любить врагов. Он подставит другую щеку. Он пройдет еще одно поприще. В итоге, он намерен действовать, исходя из своего понимания древних пророчеств, которые говорили о нем как о страдающем Мессии.

Далее идет трагедия, полная жестокости. Иисус отчаянно молится в Гефсиманском саду в ожидании ареста, чувствуя, что вокруг него собираются силы тьмы. Влиятельные священники ведут себя вполне логично, устраивая якобы законное разбирательство, которое позволяет выдвинуть обвинения: сначала в подрывных речах, направленных против Храма, а затем — в богохульстве. Этот случай можно представить перед римским наместником как подстрекательство к бунту против Рима. Слабый и нерешительный римский наместник становится объектом манипуляции со стороны священников. Иисуса приговаривают к смерти именно за то, в чем он совершенно неповинен, — за бунт против Рима, — но в этом можно было бы обвинить большинство его современников, если учитывать их тайные намерения. Предводителя бунтовщиков Варавву отпускают на свободу. Сотник, который, вероятно, был свидетелем сотен казней, увидел и услышал в этом случае нечто особое, нечто столь неожиданное, что он даже задумался: а не был ли этот человек и на самом деле Сыном Божьим?

Смысл этой истории передает и каждая ее деталь, и повествование в целом. Боль и слезы всей истории мира сошлись на Голгофе, где Бог ответил на них. Скорбь небес соединилась с мукой земли; прощающая любовь Бога, хранящаяся в будущем, стала настоящим; голоса, отзвуки которых слышат сердца миллионов людей, жаждущих справедливости, духовной жизни, взаимоотношений и красоты, соединились в один последний отчаянный вопль. Ничто в истории язычества невозможно сопоставить с подобным сочетанием события, намерения и значения. И даже иудаизм не мог подготовить почву для ожиданий подобного, разве что лишь намекнул на это в одном темном пророчестве. Смерть Иисуса из Назарета, Царя иудейского, взявшего на себя участь Израиля и исполнившего на себе древние обетования народу, — что это такое? Это глупейшая и бессмысленнейшая случайность или ошибка во всей мировой истории — либо же это та ось, вокруг которой вращается вся мировая история?

Христианство основано на вере в то, что это именно ось.

* * *

Христиане верят, что на третий день после казни — то есть в воскресенье, первый день недели, — Иисус из Назарета был воздвигнут из мертвых к телесной жизни, оставив гробницу пустой. И именно это событие в первую очередь стало основой нашей веры в то, что смерть Иисуса была не слепой трагической случайностью, но поразительной победой Бога над силами зла.

Крайне сложно объяснить исторический феномен возникновения христианства, обойдя стороной вопрос о воскресении. Но прежде чем мы к нему перейдем, нам следует уяснить для себя пару понятий.

Я подчеркиваю, что мы говорим именно о воскресении, а не о чем–то вроде реанимации. Если мы даже допустим, что римские воины, профессиональные убийцы, по какому–то недосмотру позволили снять с креста полуживого Иисуса и если, после ночи избиений, после бичевания и нескольких часов пребывания на кресте он каким–то образом выжил и выбрался из гробницы, он все равно не мог бы убедить людей в том, что прошел смерть и вышел с другой стороны. Ему потребовался бы, по меньшей мере, долгий период для восстановления сил. И можно сказать с полной уверенностью: если бы так случилось, никто никогда не сказал бы, что Иисус был Мессией, что Царство Бога наступило и что теперь ученики должны объявить всему миру: Иисус есть истинный Господь.

Несколько лет назад пользовалась популярностью еще одна альтернативная теория, хотя сегодня она мало кому кажется убедительной. Некоторые социологи предположили, что все объясняется «когнитивным диссонансом» учеников. При таком состоянии люди с твердыми убеждениями, сталкиваясь с опровергающими их свидетельствами, начинают еще крепче цепляться за свои убеждения. Они не замечают неприятных фактов и все решительнее отвергают реальность, а для этого начинают все громче отстаивать свои убеждения, пытаясь распространить их среди других людей.

Что бы мы ни думали об этом феномене, он не поможет нам объяснить появление и распространение христианства в I веке. В данном случае никто не ожидал такого развития событий, в частности, никто не верил в Мессию, восстающего из мертвых. Распятый Мессия доказал, что он неудачник, а потому и не Мессия. Когда в 135 году н.э. римляне убили Симона Бар–Кохбу, никто из его последователей не продолжал утверждать, что тот действительно был Мессией, как бы ему ни хотелось в это поверить ранее. Божье Царство должно было осуществиться в реальной жизни, а не в мире грез.

Некоторые авторы любят говорить, что идею «воскресения» мы найдем чуть ли не во всех религиях Ближнего Востока. Это, конечно, умирающие и воскресающие «боги», отвечающие за рост пшеницы, за плодородие, и тому подобные. Если даже мы допустим, что первые последователи Иисуса, выросшие в чисто иудейской среде, были знакомы с такими традициями, все равно в рамках этих религий никто никогда не предполагал, что подобные вещи случаются с людьми. Так что это объяснение несерьезно. И логичнее объяснить возникновение христианства тем, что Иисус снова явился ученикам, причем не как измученный и окровавленный заключенный, чудом выживший и оказавшийся на свободе, и не как бесплотный призрак (что подчеркивают евангельские повествования), но как живой человек в теле.

Но это было отчасти иное тело. Евангельские повествования говорят об этом, используя новые выражения, которые мы больше нигде не встретим. По словам одного выдающегося исследователя, евангелисты как бы пытаются объяснить такой феномен, для объяснения которого у них нет слов. Тело воскресшего Иисуса во многом обладает качествами обычного тела (оно говорит, есть и пьет, его можно потрогать), однако у него есть и другие свойства. Оно появляется и исчезает и может пройти через закрытые двери. Ничто в иудейской литературе или традиции не подготовило людей к восприятию подобных вещей. Евангелисты не могут отнести этот феномен к какойто знакомой категории. Если бы они опирались только на традицию, они неизбежно рассказывали бы о том, что воскресший Иисус сиял как звезда. Именно так выглядят воскресшие праведники в Книге Даниила 12:3, а этот отрывок был весьма важен для иудеев I века. Однако Иисус не сияет. Его тело преобразилось, однако для описания этого преображения евангелисты не могли сослаться ни на какой–то прежде бывший случай, ни на пророчества, как будто это событие было уникальным и неповторимым.

Этот вывод всегда смущает человека, придерживающегося научной точки зрения. В конце концов, наука изучает именно такие феномены, которые можно воспроизвести в условиях лаборатории. Однако с исторической наукой дело обстоит иначе. Историк изучает события, которые случились однажды, и даже если для них можно подобрать какие–то параллели, каждое историческое событие уникально. А исторические аргументы здесь достаточно однозначны. Повторю: самое логичное объяснение возникновения христианства после казни Иисуса — объяснение, с которым даже и рядом невозможно поставить альтернативные гипотезы, — то, что Иисус действительно на третий день вернулся к жизни в преображенном теле.

Разумеется, этот аргумент (как и любые другие) не может вынудить кого–либо поверить в воскресение Иисуса. Человек всегда может сказать: «Хорошо, у меня действительно нет лучшего объяснения возникновения христианства; но, поскольку я знаю, что мертвые не возвращаются к жизни, должно существовать какое–то иное объяснение». Эта позиция вполне логична. Но проблема здесь заключается в том, что вера в воскресение Иисуса вынуждает нас, по меньшей мере, поставить под сомнение некоторые суждения, которые кажутся нам бесспорными и неизменными. Или, если выразить ту же мысль позитивно, эта вера требует от нас отказаться от такой картины мира, в рамках которой подобные вещи невозможны, в пользу другой, принимающей во внимание Бога Творца, открывшегося Израилю, а затем, полнее, явленного Иисусом, где воскресение имеет великий смысл. Невозможно заставить человека верить, но можно бросить вызов его неверию. Именно это и происходило с самого начала тогда, когда люди свидетельствовали о воскресении Иисуса.

И отчасти мы можем найти параллели к явлениям подобного рода в самом мире современной науки. Нынешние ученые — скажем, если речь идет о тех, кто занимается астрофизикой или квантовой механикой, — постоянно предлагают нам принять какие–то положения, которые кажутся нам странными или, более того, нелогичными. И даже описывая такое распространенное явление, как свет, они говорят о том, что это одновременно и волны, и частицы, хотя две эти вещи кажутся нам несовместимыми. Так, иногда, чтобы понять смысл явлений, которые мы видим, нам приходится изменить свое мировоззрение, ощущение, что возможно и что нет, и придать ему новую форму. То же самое происходит с нами, когда мы сталкиваемся со свидетельствами о воскресении Иисуса.

Но в чем заключается смысл воскресения? Отвечая на этот вопрос, прежние поколения западных христиан совершали один ужасающе ложный ход. Сталкиваясь с секулярным миром, в котором люди все настойчивее отвергали веру в любые формы жизни после смерти, многие христиане начали говорить: воскресение Иисуса свидетельствует о том, что «жизнь после смерти» существует. Но это только усиливает путаницу. Воскреснуть — это вовсе не то же самое, что «отправиться на небо после смерти». Строго говоря, воскресение указывает не на «жизнь после смерти». Но оно прямо и непосредственно указывает на телесную жизнь после какого–то периода телесной смерти. Воскресение — это второй этап жизни после смерти: это жизнь после «жизни после смерти». Если воскресение Иисуса и «доказывает» что–нибудь относительно загробной жизни, оно говорит только о втором этапе. Но, что удивительно, нигде в канонических евангелиях и Деяниях святых Апостолов авторы, говоря о воскресении, не пытаются утвердить на нем веру в загробную жизнь. Они вместо этого говорят нечто иное: «Если Иисус был воздвигнут из мертвых, значит, новый Божий мир, Царство Бога уже началось, а потому нам предстоит много работы. Мир должен услышать о том, что Бог Израилев, Бог Творец совершил через своего Мессию».

Иногда же мы сталкиваемся с более глубоким непониманием вопроса. Некоторые люди пытаются вставить пасхальные события в рамки «второго варианта ответа» на вопрос о Боге и мире, о чем мы говорили выше, — то есть в рамки такой картины, где Бог существует на максимально возможной дистанции от мира. Такой Бог, который обычно отсутствует и находится вне нашего мира, иногда вступает в него и совершает удивительные действия, которые (в рамках данной картины) выглядят как вмешательство или вторжение в обычное положение вещей. Сегодня большинство людей называет подобные действия «чудесами» или «сверхъестественными явлениями». И когда люди понимают воскресение Иисуса в таком ключе как «величайшее чудо», слушатели обычно отвечают: «Хорошо, Иисусу повезло, а как остальные? Если Бог умеет делать такие волшебные фокусы, почему он не сделал ничего подобного в случае холокоста или Хиросимы?»

На это можно дать такой ответ: воскресение Иисуса, да и все другое, связанное с ним, просто не вписывается в рамки второго ответа в любых его вариантах. (Стоит добавить, что оно не вписывается и в рамки первого ответа, хотя иногда кто–то предпринимает попытки превратить Иисуса в новое проявление «естественных» процессов.) И если воскресение имеет какой–либо смысл, то только лишь в рамках классического иудейского мировоззрения, которое я назвал третьим ответом: хотя «небо» радикально отличается от «земли», они не полностью отделены друг от друга, но пересекаются и взаимодействуют таинственными и многообразными способами, а потому Бог, создавший и небо, и землю, действует и изнутри нашего мира, и извне, разделяет боль мира и даже взваливает ее на свои плечи. Православные церкви постоянно подчеркивают, что с воскресением Иисуса из гроба вышло новое творение, родился мир, полный новых возможностей. И поскольку к этим возможностям относится и то, что сами люди заново оживут и обновятся, воскресение Иисуса не делает нас пассивными и беспомощными наблюдателями происходящего. Нас приподняли и поставили на ноги, мы начали дышать новым воздухом, и нам поручили идти в мир и нести туда новое творение.

Именно такое понимание воскресения прямо соответствует тому взгляду на жизнь и миссию Иисуса, который я представил. Если Израиль должен был стать тем народом, с помощью которого Бог избавит свое возлюбленное творение, если Иисус верил в то, что он как Божий Мессия сам должен выполнить предназначение Израиля, и если он действительно пошел на смерть, чтобы принять на себя всю тяжесть мирового зла и истощить его силу, — тогда перед нами действительно стоит великая задача. Иисус написал музыку, которую нам предстоит исполнить. Первые христиане это понимали и старались это воплотить. Когда Иисус вышел из гробницы, вместе с ним восстали справедливость, духовность, взаимоотношения и красота. В Иисусе и через него произошло нечто такое, что сделало этот мир иным местом — таким местом, где небо уже соединилось с землей навеки. Божье будущее вторглось в настоящее. И теперь уже мы слышим не отзвуки, но сам голос. И этот голос говорит нам об избавлении от зла и смерти, а потому — о новом творении.

* * *

Те первые христиане, которые ходили за Иисусом во время его краткого общественного служения, еще не могли себе представить божественного Мессию. Нам это трудно понять отчасти потому, что сегодня слово «Христос» используется либо как имя собственное («Иисус Христос»), либо как самостоятельный «божественный» титул. Подобным образом выражение «Сын Божий» часто используют так, как если бы оно само по себе значило «второе лицо Святой Троицы». Но это не так — по крайней мере, было не так до тех пор, пока христиане не стали придавать этому слову новый смысл. Вначале же это был еще один термин со значением «Мессия». Библия называла грядущего Царя приемным сыном YHWH. Это, вне сомнения, высочайшее звание для человека, но оно вовсе не содержит указания на то, что такой Царь будет воплощением, в буквальном смысле слова, самого Бога Израилева.

Однако с самого начала христианства мы видим одну удивительную перемену представлений учеников, которую опять же совершенно невозможно объяснить иудейской традицией. Первые христиане строго придерживались иудейского монотеизма, но при этом с самого начала заговорили о божественности Иисуса. Причем, говоря об Иисусе, они использовали те самые слова и категории, которые создали иудеи предыдущих веков для того, чтобы говорить о присутствии и действии единого истинного Бога в нашем мире: Присутствие (связанное с Храмом), Тора, Слово, Премудрость и Дух. Они говорили, что Иисус был уникальным воплощением Бога Израилева, что пред его именем преклонится всякое колено на небесах, на земле и в преисподней, что все было создано через него, а ныне все воссоздано через него, что он был живым воплощенным Словом Бога, что, если можно так выразиться, божественность Бога необычайно глубоко отпечаталась на его личности и наполняет его всего. Первые христиане вовсе не желали отступать от иудейского монотеизма, но настаивали на том, что стремятся понять его подлинный смысл.

И они заговорили об этом вовсе не в III или IV веках, после долгого периода богословских размышлений и исканий, в тот момент, когда социальные или политические условия сделали подобные формулировки востребованными. Об этом заговорило уже первое поколение христиан. Причем они понимали, что говорят вещи, которые возмущают религиозные чувства как иудеев, так и язычников. Более того, они говорили об этом, понимая, что бросают прямой вызов политическим амбициям Рима. В конце концов, именно кесаря считали «сыном Бога», его прославляли как «господа мира», его царство было всемогущим и перед его именем должно было преклониться всякое колено. И потому когда христиане утверждали, что в Иисусе небо встретилось с землею, что он заменил собой Храм и что он есть воплощение живого Бога, это было не только неслыханным богословским новшеством, но и самой откровенной провокацией в социальной сфере.

Они это утверждали, несмотря ни на что. А при этом они вспоминали жизнь и слова Иисуса и находили там намеки, указывающие на то, что и сам он это понимал.

И здесь снова христиане нередко делают неверный ход. Они утверждают, что Иисус во время своей жизни «знал» о своей «божественности» в каком–то особом смысле, так что это знание, не покидавшее его ни на миг, делает его мучения в Гефсиманском саду совершенно непонятными. В другой книге я доказываю, что это не совсем так, иначе мы не воздаем должного полноте воплощения и не видим его глубинного измерения. Я считаю, что Иисус понимал свое призвание стать тем, кем, согласно Писаниям, может быть только Бог Израилев, и посвятить этому свою жизнь. Именно в таком смысле мы можем говорить, что Иисус истинно божественный, оставаясь в подлинном смысле этого слова человеком, — и чтобы это лучше понять, нам снова надо вспомнить, что люди были созданы по образу Божьему, а потому это не путаница в категориях, но окончательное осуществление замысла о творении.

Вот почему, когда Иисус в последний раз пришел в Иерусалим, он рассказывал притчи о царе (или господине), который уехал в дальнюю страну, а затем вернулся посмотреть, что делают его подданные или слуги. Здесь Иисус говорил о самом YHWH, который покинул Израиль во времена изгнания, а затем вернулся сюда, чтобы судить и спасать. Но хотя Иисус говорит о YHWH, входящем в Иерусалим, сюда пришел сам Иисус. Он въехал в город на осле, он показал, что вправе распоряжаться Храмом, и сказал первосвященнику, что воссядет одесную Силы, он отдал свою плоть и кровь за грехи мира. Чем ближе мы находимся к кресту, тем яснее для нас становится ответ на вопрос: как Иисус понимал сам себя?

Он должен был знать, что это безумный замысел. Иисус был достаточно трезвым для того, чтобы задать себе вопрос: не бред ли все это? Однако — и это самый таинственный момент в его истории — он черпал уверенность не только в Писании, которое ясно говорило о его предназначении, но также и в доверчивой молитве к тому, кого он называл Аввой, Отцом. Удивительным образом Иисус одновременно и молился Отцу, и принял на себя ту задачу, которую, согласно древним пророчествам, мог исполнить только YHWH, — задачу избавления Израиля и всего мира. Он был совершенно послушен Отцу, а одновременно делал то, что мог делать только Бог.

Как мы должны это понимать? Я не думаю, что Иисус «знал о своей божественности» в том же смысле, в каком мы знаем, что нам холодно или жарко, что мы счастливы или грустны, что мы принадлежим к мужчинам или женщинам. Скорее это похоже на «знание» о своем призвании, когда кто–то знает в глубине своего существа, что он призван стать художником, или инженером, или философом. Похоже, Иисус обладал глубинным знанием именно такого рода, пламенным и всепоглощающим убеждением в том, что Бог Израилев куда таинственней, чем думает большинство людей, и что внутри бытия этого Бога есть обмен, взаимоотношения, в которых отдают и получают любовь. Вероятно, Иисус верил в то, что он, пророк из Назарета, человек в полном смысле этого слова, был участником в этом обмене любви. И что из послушания Отцу он призван осуществить замысел об этой любви, которая свободно и целиком отдает себя.

Здесь мы подошли к границам и языка, и богословия. Но как историк я могу сделать вывод, что такая представленная мной картина лучше объясняет нам, почему Иисус был именно таким и почему его последователи вскоре после его смерти и воскресения стали верить и жить именно таким образом. И отсюда же следует еще один вывод: это, в свою очередь, лучше объясняет мне как христианину, почему Иисус присутствует и действует в моей жизни, как и в жизни миллионов других людей, и почему он стал для нас Избавителем и Господом.