Необычайные знамения памяти о святителе Феофане в православном мире
Необычайные знамения памяти о святителе Феофане в православном мире
Пустынные подвиги святителя при содействии Божественной благодати постепенно сформировали его «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф. 4,13).
Тот высочайший момент бытия человеческого духа — богообщения, которое владыка считал конечной целью земной жизни человека и к которому он так стремился, теперь стал действительным актом его собственной духовной жизни. Он по справедливости мог сказать с апостолом: «Живу же не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20).
Та величайшая добродетель — бесстрастие, которую подвижник ставил на вершине лестницы возможных для человека совершенств, теперь сделалась отличительной чертой его нравственного состояния. Будучи истинным христианским постником, умерщвляющим свою плоть, святитель был как бы весь проникнут духовностью и тело свое питал постольку, поскольку оно помогало духу жить легко и свободно. Постоянно совершенствуясь в подвигах, он достиг такого состояния, что жил исключительно духовными интересами; все же мирское, суетное не занимало его.
Постоянным вниманием к себе, трезвением и бодрствованием подвижник–затворник достиг высокой степени духовного совершенства. Он усовершенствовался в добродетельной жизни настолько, что «в последние годы благодать Божия видимо обитала в нем, и все, что он ни делал, делал по указанию обитающего в душе его Духа Божия. Владыка сделался младенчески невинным. Иногда иноки, имевшие доступ к нему, замечали в нем особенную радость, мир и любовь» [201, с. 134] [65].
Самоотверженная любовь к людям, которая видна из содержания обширной переписки Святителя, была в нем той особенной нравственной силой, которая влекла к нему современников и продолжает привлекать к его памяти и творениям последующие поколения христиан. Прославляя Господа Иисуса Христа и защищая Его учение и Церковь своим писательским трудом, епископзатворник не менее прославлял их своей подвижнической жизнью и сделался образцом веры и благочестия.
Все духовные академии Русской Православной Церкви избрали святителя Феофана своим почетным членом.
Санкт–Петербургская духовная академия еще в 1882 году «в выражение глубокого уважения к неутомимой и многоплодной литературной деятельности преосвященного Феофана в области православного нравственного богословия и истолкования Священного Писания» [263, с. 45] избрала его своим почетным членом; а в январе 1890 года «за его многочисленные и замечательные богословские сочинения» возвела его в степень доктора богословия [254].
К 29 марта 1890 года Святейший Синод поручает Хозяйственному управлению сделать распоряжение о выдаче епископу Феофану докторского креста.
Святитель Феофан в последние годы готовился принять схиму и уже сам сшил себе схимническую одежду, но дни его земной жизни подходили, к концу.
Епископ Феофан от природы не отличался крепким телосложением. В Вышенской пустыни, вдали от жизненных треволнений при душевном спокойствии и под влиянием благорастворенного воздуха, святитель вначале чувствовал себя совершенно здоровым и вполне готовым на те великие труды, которые он здесь предпринял и с таким успехом совершил. Но чрезмерно напряженные умственные занятия, строгая подвижническая жизнь, приближение старости, наконец, постепенно истощили его организм. Особенно же его тяготила прогрессирующая потеря зрения из?за катаракты. При всем этом преосвященный Феофан благодушно переносил немощи и старался успокоить своих друзей и почитателей.
Свеча жизни епископа–затворника постепенно догорала, и он, сознавая это, спокойно ждал смерти. «Умирать, — писал владыкаэто не особенность какая. И ждать надо. Как бодрствующий днем ждет ночи, чтобы соснуть, так и живущим надо впереди видеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда» [99].
В последние годы жизни святитель чувствовал себя слабым, его мучили ревматизм в ногах, невралгия, головокружения и обмороки. Однако, несмотря на телесные немощи, он продолжал по–прежнему свои затворнические подвиги, проводя все время в трудах и занятиях. Владыка писал архиепископу Савве: «Больше хожу, когда читаю, только сидя пишу, что бывает не больше двух–трех часов в день. Усиленные занятия… прошло для них уже время. А когда они были, тогда не чувствовалось утомления. Лучше всего все производить от того, что время силы прошло; настала старость, которая очень податлива на недомогания» [100].
Епископ Феофан еще за год предчувствовал свою кончину. В 1893 году настоятель Вышенской пустыни архимандрит Аркадий, отправляясь по делам службы в Тамбов, зашел к святителю, чтобы испросить у него напутственное благословение. Владыка, благословив архимандрита, сказал ему: «С Богом, съезди там на Три Лощины [66], отслужи литургию по почившем епископе Виталии; а когда я умру, помолись там же и за меня». На это отец Аркадий ответил: «Я молюсь Богу, чтобы мне умереть раньше Вас». «Ну этого не будет, я скоро умру», — сказал епископ Феофан и просил исполнить его просьбу [178].
Епископ–затворник до последних дней не изменял порядка своей жизни и занятий, каждый день совершал Божественную литургию в своей малой церковке. Входя в таинственное общение со Христом Спасителем через причащение Святых Таин, он ежедневно отсылал на почту по нескольку писем в ответ на множество присылаемых к нему письменных вопросов по разным аспектам духовной жизни.
Только за пять дней до смерти, а именно с 1 января 1894 года, обычный режим несколько нарушился. Не всегда в определенный час давался условный знак о времени чая или обеда. Накануне кончины, 5 января, чувствуя слабость, преосвященный Феофан попросил помочь ему пройтись. Келейник провел его несколько раз по комнате, но святитель, скоро утомившись, отослал его и лег в постель.
В самый день кончины епископ Феофан совершал, по обычаю, Божественную литургию и затем пил утренний чай, но к обеду не давал условного знака дольше обыкновенного. Келейник заглянул в рабочий кабинет святителя и, заметив, что он сидит и что?то пишет, не стал беспокоить его напоминанием. Через полчаса епископ Феофан подал условный знак, но за обедом съел лишь половину яйца и выпил полстакана молока.
Не слыша стука к вечернему чаю, келейник снова заглянул в комнату святителя в половине пятого и увидел его лежащим на кровати. Келейник подумал сначала, что владыка лег отдохнуть, но все?таки подошел к кровати, предчувствуя нечто другое. И действительно, он нашел епископа Феофана уже почившим навеки. Святитель имел вид спокойно спящего человека, причем левая рука его лежала на груди, а пальцы правой сложены как бы для архиерейского благословения. На столике, возле кровати, лежала январская книжка «Душеполезного чтения».
Смерть свою святитель Феофан встретил так же спокойно, как и ожидал ее; она последовала в день Крещения Господня, 6 января 1894 года [67].
При кончине святителя никто не присутствовал. Всю жизнь он любил уединение и умер наедине с Богом, на служение Которому он себя посвятил, не дожив несколько дней до 79 лет.
При облачении в святительские одежды на лице почившего явно для всех просияла улыбка. И исполнилось тогда мудрое, глубоко правдивое наблюдение подвижника над последними моментами земной жизни человека: «в час смерти в сознании чередой проходят деяния жизни, отражая в очах и лице умирающего или утешение, или сокрушение, соответственно представляющимся делам» [94, с. 40]. Очевидно, что Затворник, вся земная жизнь которого была непрестанным хождением пред Богом, имел упование не расставаться с Господом и скончался в надежде наследия блаженной жизни.
Как только стало известно о кончине чтимого всеми святителя, в Вышенскую обитель хлынули потоки людей — разных сословий, общественных положений, состояний и возрастов — для отдания последнего долга почившему [68]. Число их все увеличивалось и в день погребения достигло нескольких десятков тысяч.
Для совершения чина погребения почившего святителя прибыл из Тамбова епископ Иероним. В самый день погребения, 12 января, им была совершена Божественная литургия. Ему сослужили настоятель пустыни архимандрит Аркадий, ключарь протоиерей М. Озеров и три иеромонаха [69].
Во время литургии после запричастного стиха ректор Тамбовской семинарии протоиерей П. Соколов сказал слово на текст «Мне бо еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть» (Флп. 1,21). Проповедник ярко обрисовал благочестивую жизнь почившего, коснувшись при этом и фактов своего знакомства со святителем, когда он был смотрителем Шацкого духовного училища. Он охарактеризовал личность покойного как христианского подвижника и определил общественное значение его жизни и деятельности.
Речь проповедника была наполнена сердечной, неподдельной скорбью, которая объединяла всех стоявших в храме. И это было понятно. Ведь и проповедника, как и многих других прощающихся теперь со своим пастырем, Господь сподобил приобщиться к богатой сокровищнице духовных даров почившего. Некогда в минуту тяжелого жизненного испытания он обращался к Вышенскому учителю за духовным наставлением и получил его. Разъясняя значение взятого им текста в применении к особенным избранникам Божиим, каким был святой апостол Павел, отец протоиерей постоянно ссылался на жизнь почившего святителя, приводя ее как пример истинной, достойной подражания жизни во Христе для всех, и особенно для иноков обители Вышенской. Надгробная речь проповедника была закончена выражением упования на то, что почивший святитель не покинул и не покинет молитвой своих духовных чад.
«Зарокойному слову почтенного протоиерея суждено было сделаться историческим. Оно явилось первым драгоценным камнем, вплетенным в венок, с такою любовью возложенный на могилу подвижника его бесчисленными учениками и почитателями. Оно положило начало всем последующим литературным трудам о жизни и деятельности святителя — некрологам в газетах, статьям в журналах и, наконец, целым книгам» [239, с. 409–410).
После зарокойной литургии епископ Иероним с большим собором священнослужителей совершил отпевание почившего Вышенского затворника [70].
Замечательное, поистине церковно–благолепное служение преосвященного Иеронима, особенно прекрасное пение славившегося тогда архиерейского хора, — все это придавало заупокойному богослужению необычайную духовную красоту и невольно располагало к молитве.
При отпевании были два представителя от Московской духовной академии: студенты–священники С. И. Никольский и С. К. Веригин. На отпевании священник С. И. Никольский произнес воодушевленную речь. Взяв за основу слова Евангелия: «Чесо изыдосте в пустыню видети» (Мф. п, 7), проповедник представил слушателям великие заслуги святителя перед Церковью как подвижника и духовного писателя. «В нашей Московской духовной академии, — сказал он в заключение, — мы слышим лекции по пастырскому богословию и богословию нравственному, излагаемые под руководством писаний в Бозе почившего архипастыря; слышим его слово в слове проповеди церковной в нашем академическом храме из уст наших священноначальников. И мы сами, ее воспитанники, находим в этих сочинениях источники, пособия, руководства в наших трудах и назидание и утешение в чтении их. И вот мы пришли сюда за сотни верст молитвенно поклониться пред гробом твоим, святитель, учитель наш!» [218] [71].
После окончания чина отпевания началось продолжительное прощание. «Все тут было трогательно и умилительнопишет очевидец этого события, — но один момент явился поистине необычайным. Маститый старец, настоятель обители, архимандрит Аркадий, много видевший и переживший на своем веку, был настолько потрясен мыслью о разлуке со святителем, что при прощании, в буквальном смысле, трудно было оторвать его от дорогого праха. В глубокой сердечной муке припав к гробу, он как бы не хотел расстаться с ним. Подобный внешний факт ярко свидетельствует о том необычайном нравственном обаянии, какое производил почивший владыка на всех, соприкасающихся с его ЛИЧНОСТbЮ» [239, с. 412–413] [72].
В 2 часа 30 минут окончилось отпевание. Вынесли из храма гроб с телом святителя, обнесли три раза вокруг Казанского собора с крестным ходом, снова внесли в собор и опустили в приготовленный н правом Владимирском приделе склеп. Над могилой почившего усердием настоятеля обители архимандрита Аркадия и почитателей памяти епископа Феофана было воздвигнуто великолепное надгробие из белого мрамора с изображением трех книг святителя: Добротолюбие, «Толкование апостольских посланий» и «Начертание христианского нравоучения» [201, с. 136].