Житие, подвиги и чудеса преподобного и богоносного отца нашего Максима Кавсокаливита [21 ]

Житие, подвиги и чудеса преподобного и богоносного отца нашего Максима Кавсокаливита [21]

Преподобный отец наш Максим родился в Лампсаке, от родителей благородных и благочестивых. Будучи бездетны, они молились Богу со слезами о даровании им дитяти, и молитва их была услышана: Бог даровал им этого блаженного Максима, названного во святом крещении Мануилом. Итак, получивши его от Бога как дар, они воспитывали его с особенной заботливостью и, по наступлении времени, начали учить его священным книгам, а когда достиг он отроческих лет, поселили его при храме Пресвятой Богородицы и посвятили Богу. Таким образом, Мануил, постоянно пребывая в Богородичном храме, славословил Бога и в простоте непорочного сердца ходатайствовал у Всепетой Матери о своем спасении. Как второй Самуил, преуспевая в возрасте и благодати, он был хвалим и любим всеми; потому что при незрелости еще детского возраста выказывал уже старческий разум. Этому много содействовало, с одной стороны, и то, что часто ходил он к некоторым старцам, безмолвствовавшим вблизи того храма и, обращаясь с ними, по возможности услуживая им, внимал советам их, и, таким образом, назидаясь и примером богоугодной их жизни, и наставлениями, пламенел Божественным желанием оставить мир и, сделавшись иноком, хранить строгое безмолвие. При таких прекрасных свойствах и желании непорочного сердца он часто, видя нищих, пренебрегал холодом и отдавал им собственные одежды, чтоб согреть их; равным образом, делил с ними и хлеб. А чтобы начатков добродетельной своей жизни не погубить льстивой похвалой со стороны мира, он принял на себя вид юродивого, хотя это и не скрыло его от внимательности людей. Между тем, родители, забыв, что Мануил посвящен ими Богу, приготовлялись женить его, чтоб, связав его узами брака, иметь в нем утеху собственной жизни.

Узнав об этом, юный Мануил, вкусивший уже сладость духовную, на семнадцатом году жизни, оставив родителей, отечество и мир и тайно удалившись на гору Ган, принял на себя ангельский образ, с именем Максима, и предался безусловной покорности и послушанию старца Марка, свидетельстованного в опытах иноческой жизни и известного по всей Македонии. Под мудрым его водительством юный Максим быстро преуспевал во всех подвигах иноческой жизни и, восходя от силы в силу, был любим жившими там старцами, исключая только его наставника Марка. Марк, желая утвердить в смирении скромного и дивного своего послушника, беспрерывно унижал и поносил его, несмотря на чрезвычайные и постоянные его труды. Впрочем, недолго Божественный Максим оставался при этом старце: Бог воззвал сего преподобного от жизни временной в вечные обители, вследствие чего Максим, оставив гору Ган, пустился странствовать по Македонии в чаянии найти другого, подобного первому, старца — и Бог исполнил его желание. На пустынных горах Папикийских, в тамошних пещерах, он нашел несколько отшельников чрезвычайно строгой жизни, от которых и занял много полезных советов и опытов жизни совершенно ангельской. Оттуда отправился он в Константинополь, где, восхищаясь великолепием и Божественной красотой храмов и поклоняясь святыням, хранящимся в них, он, наконец, пришел во Влахернский храм Пресвятой Госпожи нашей Богородицы Одигитрии. Там, созерцая дивные чудеса, точившиеся от иконы Пресвятой Одигитрии и поклонясь Ей, размышлял, какую чрезвычайную славу имеет Она на небесах, и от сего и подобных тому созерцаний восхищаясь духом и неизреченно радуясь сердцем, в течение всей ночи пробыл без сна, оставался без обуви на ногах, без покрова на голове и имел на себе только ветхую власяную одежду. В таком виде казался он всем как юродивый, да и сам притворялся таким, подобно великому Андрею, Христа ради юродивому, и, как тот, совершал на виду у людей бесчинства. При всем том ему удивлялись все и почитали его не действительно, а только Христа ради юродивым.

Узнал как-то о святом Максиме царь Андроник Палеолог и пожелал его видеть; для этого призвал его во дворец и вступил с ним в беседу в присутствии вельмож. Божественный Максим по своему обыкновению отвечал царю либо словами Григория Богослова, либо Божественного Писания, так что самые риторы, находившиеся тут во дворце, дивились, как хорошо знает он творение Богослова и Священное Писание. Но так как Максим при обширных своих сведениях не знал грамматики, а потому и говорил неправильно, то великий логофет Каниклий заметил: «Глас — глас Иаковль, руце же — руце Исавовы». Выслушав это, преподобный удалился из дворца, осмеял разум разумных и, называя их безумными, впоследствии уже никогда не являлся к ним. Между тем, он часто ходил к тогдашнему патриарху святому Афанасию и беседовал с ним, радостно внимал ему и отзывался о нем всем, как о новом Златоусте, а патриарх, узнав про жизнь святого Максима, старался всячески склонить его к вступлению в одну из киновий, которые он устроил в Константинополе. Но преподобный ни за что не хотел оставить Влахернского храма Богородицы, пребывая в притворе его в алчбе и жажде, бдении и молитве и всегдашних воздыханиях и слезах, а по дням юродствовал при народе, стараясь таким образом утаить свои подвиги, и избегал чрез то суетной похвалы.

Наконец, по довольном времени, святой Максим для поклонения великому Димитрию Мироточивому отправился в Фессалоники, а оттуда прибыл на святую Гору Афонскую. Там, обошедши священные обители, пришел он, наконец, и в лавру святого Афанасия. Жизнь и подвиги сего угодника, равно как и святого Петра Афонского, чрезвычайно удивляли его, так что он решился, оставшись на Святой Горе, подражать в безмолвии святому Петру, а в общении с братией и в строгом хранении заповедей Господних — Афанасию. Впрочем, не доверяя собственному выбору и влечению своей мысли, прежде начатия иноческих подвигов на Святой Горе отнесся он к тамошним святым отцам, требуя их совета: каким путем предпочтительно идти ему? Те посоветовали ему сначала подчинить себя старцу с безусловным исполнением не своей собственной, а его старческой воли, и чрез то самое, усвоив себе, при содействии благодати Христовой, Божественное смирение — как начало и корень всех добродетелей — наконец удалиться в пустыню, на безмолвие.

Так и поступил преподобный. Оставшись в лавре святого Афанасия, он покорил себя игумену и наравне с прочими братиями проходил сначала низшие послушания; потом, имея хороший голос и зная церковное пение, определен был на клирос. Таким образом, воспевая хвалы свои Господу, он возносился к Нему сердцем и мыслью и много плакал от умиления, трогаясь, при чтении и пении, безконечным человеколюбием Бога, даровавшего нам благодать Духа Святаго к достойному созерцанию Его даже и тогда, когда мы живем еще в теле. Следствием сего было то, что, пламенея чувством Божественной любви, он и среди множества братий постоянно был мыслью в мире и безмолвии и упражнялся умной молитвою, т. е. беспрестанным молитвенным в тайне сердца взыванием: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» — что по чрезвычайной трудности и потребных к тому нерасхищенности ума и безмолвию сердца редко кому дается, а сей преподобный от юности получил такую благодать молитвы, ходатайством Пресвятой Богородицы, за особенное благоговение к Ней и за свои подвиги. Итак, пребывая в монастыре с должным повиновением и усердием, он вел себя и здесь так же строго, как и при Влахернском храме. В лавре не имел он даже и кельи и ничего другого, что доставляло бы телесное удовольствие, а пользовался только пищей из трапезы, и то для того, чтоб поддержать жизненные силы; вместо же кельи проводил ночи в бдении, в притворе церковном, к чему приучил себя от юности.

Но как Моисея призвала Синайская гора, Илию — Кармил, а Крестителя Иоанна — пустыня, таким точно образом и преподобного Максима призвал пустынный Афон — красота и цвет гор — дабы и на нем процвел праведный, яко крин, и для иночествующей братии опытами и чрезвычайными подвигами духовной своей жизни произвел желанные плоды Святаго Духа. В неделю Святых отец, бывающую после Божественного вознесения, является ему Богоматерь, имея в объятиях младенствующего Господа, и говорит: «Следуй за Мною, Мой избранный, на самую вершину Афона, чтобы там по желанию твоему принять благодать Святаго Духа». Видя два или три раза это Божественное явление, он оставил Великую лавру и по истечении недели взошел на вершину горы, в субботу Пятидесятницы, где и провел в обществе прочих братий всю ночь без сна. Братия, по совершении там Божественной литургии, спустились с горы, а Божественный Максим, оставшись на ней, провел в молитвенном подвиге трое суток. Бог только ведает, что вынес он в течение этого времени от искушений сатаны и враждебных полчищ, силившихся прогнать оттуда святого. Чтобы устрашить его, сатана производил во время ночи громы и молнии, так что казалось, вся Гора Афон приходила в сотрясение; скалы трещали и распадались на части, а днем слышались дикие голоса, как будто от множества вооруженных безобразных людей, которые, производя возмущение, устремлялись со всех сторон на вершину горы, чтоб ринуть оттуда преподобного. Но так как все это было мечтательным явлением демонских козней, то, полный духа веры и благодати, святой Максим не обращал на то внимания, а только постоянно возносился молитвенным духом и мыслью к Богу и Пречистой Его Матери и просил Их заступления и помощи. И он был услышан. Является ему окруженная множеством небесных сил и осияваемая небесной славою Царица всей твари, держа на руках Сына Своего, младенчествующего Господа. Пораженный видением Божественного света и явлением, Максим, однако ж, не вдруг увлекся чувством доверия, ибо знал, что и сатана принимает на себя вид Ангела света, но прежде обратился к молитве, и потом, уверившись, что то не был демонский обман, а истинное явление Богоматери, в неизреченной радости поклонился Ей и Господу и воскликнул:

— Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою! — и прочее тому подобное.

Когда Господь благословил его, Всесвятая рекла:

— Приими, избранник Мой, власть на демонов и поселись в подгории, ибо на это есть воля Сына Моего, чтобы ты, возвысившись в подвигах, и для других был путеводителем на пути спасения их.

После сего, в подкрепление ослабевших его сил, дан был ему и Хлеб Небесный. Между тем как он принял таким образом данную ему пищу, послышалось ангельское пение, окружил его Божественный свет и Богоматерь, в виду его, вознеслась на небеса. Видение это, Божественный свет и благоухание, разлившееся над вершиной горы, так усладили и восхитили сердце преподобного, что он три дня и три ночи оставался еще там в молитвенном подвиге и славословии Бога; потом спустился с вершины и, согласно воле Пресвятой Богородицы, пришел в храм Ее, где, пробыв несколько дней в бдении и молитве, опять поднялся на верх горы и лобызал то место, на котором в неизреченной славе явилась ему Богоматерь. Как тогда, так и впоследствии при воспоминании сего видения он исполнялся чувством невыразимой радости и веселья, и каждый раз разливалось вокруг него райское благоухание и Божественный свет.

Впрочем, несмотря на такие дивные проявления мира духовного, святой Максим, спустившись с горы, удалился на Кармил — так называется место, где при церкви святого Пророка Илии уединенно спасался старец, — и поведал ему о своих видениях. Старец, сколько строгий в подвижничестве, столько же и недоверчивый к опытам проявления мира духовного, выслушав исповедь его, положительно заметил и передавал впоследствии другим, что Максим обманут мечтами демонскими, отчего и стали с того времени называть его прельщенным, боясь всякого с ним общения и сношений касательно иноческой жизни. Вместо того чтоб огорчиться таким пренебрежением к нему и недоверчивостью, преподобный Максим радовался и приписываемое ему заблуждение обратил в собственную пользу — под видом прелести и гордости скрывал дивные свои подвиги, всеобщим презрением подавлял в себе неприязненное чувство самомнения и глубоко укоренял в своей мысли и сердце смиренномудрие, этот Божественный дар Святаго Духа, составляющий основу и красоту подвижничества. Чтобы лучше утвердить общую молву между святогорцами касательно своего юродства, он избрал себе странный род жизни: не обитал на одном месте, но, как юродивый или помешанный, переходил с места на место; где останавливался на несколько времени, там делал из травы малую каливу, чтобы только поместить многопобедное тело его, потом, спустя немного, сожигал ее и, уходя на иное место, делал новую каливу. От этого и назвали его кавсокаливитом, т. е. сожигателем калив. Нестяжательности его можно дивиться, а не говорить о ней: у него не было даже необходимого — он жил как невещественный и бесплотный и всю свою жизнь провел в местах пустынных и неприступных. Между тем, Божественной благодати, тайных радостей сердца и надежд, как плодов всегдашней молитвы, сокровенного его поста, неподражаемых для обыкновенного человека подвигов и лишений, страннического терпения зимой и летом и постоянного одиночества никто не ведал и не знал. Редко когда удовлетворяя существенным требованиям природы, приходил он к кому-либо из братий, вкушал предлагаемый ему хлеб и небольшую часть лозного вина, как чашу любви и странноприимства. По причине такой его нестяжательности один из святогорцев справедливо отозвался о нем евангельскими словами: воззрите на птицы небесныя, яко ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их (Мф. 6, 26). Так и Максим, как птичка, или, лучше сказать, как бесплотный, носился по горным скалам святогорских пустынь и распинал, по Божественному Павлу, плоть свою со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24).

И при таком ангельском образе жизни, при таких поразительных подвигах и трудах святой Максим долго оставался у всех в пренебрежении, так что и те, которые дивились его жизни, зная чрезвычайные его лишения и скорби, смотрели на него с предубеждением, тогда как он достиг уже высоты и совершенства созерцательной жизни, подобно древним великим отцам Антонию и Павлу Фивейскому, Петру и Афанасию Афонским, сиял благодатью Святаго Духа и удостаивался тайн откровения и видений Божественных. Но не навсегда и он остался в таком положении: мало-помалу, входя в беседы и общение с великими старцами Святой Горы, он был наконец совершенно понят ими, так что вместо прежнего предубеждения они стали смотреть на него с благоговением и, удивляясь благодати Божией, действовавшей в устах его, нарекли его светилом своего времени.

В то время прибыл на Святую Гору преподобный Григорий Синаит и, поселившись в ските Магуле [22], был для всех отцов Горы вожделенен, особенно же для тех, которые жили в безмолвии, потому что, проведя всю жизнь в безмолвии и постоянно занимаясь умной молитвою, он знал очень хорошо сети и тайные прилоги демонов, что составляет особенное достоинство и бесценный дар истинно подвижнической жизни. Посему безмолвники заимствовали у него таинства умной молитвы, познавая из его бесед и рассуждений признаки действий благодати и сокровенных козней и тонких сетей демонского обмана. Некоторые из них известили его о преподобном Максиме, рассказывая о чрезвычайных его подвигах и юродстве и признаках явного заблуждения. Все, что ни слышал божественный Григорий о святом Максиме, удивляло его: он непременно желал видеть этого подвижника и беседовать с ним, почему и послал некоторых из учеников своих пригласить святого Максима к нему для свидания и беседы. Долго посланные не могли найти преподобного Максима, так как тогда было время зимнее, в течение которого преподобный то скрывался в пещерах, то скитальчески проводил дни и ночи среди пустынных лесов. Наконец, по истечении нескольких дней, утомленные трудными путями и зимними непогодами, пришли они в келью святого Маманта, чтобы там отдохнуть, — и вот туда же является божественный Максим, приветствует каждого порознь и, между прочим, объясняет посланным от преподобного Григория, куда он хочет идти со Святой Горы, с каким намерением и целью. Но когда посланные сказали, что старец их Григорий приглашает его к себе для свидания, он встал и, тогда же отправляясь с ними, запел: возведох очи мои в горы, отнюду же приидет помощь моя, и проч. (Пс. 120).

— Послушайте, братия, — сказал преподобный Максим своим спутникам, когда приблизились они к келье Григория, — старец теперь, после молитвенного подвига и трудов, покоится, — успокоимся и мы.

И с сими словами, оставив их, погрузился в пустынный лес, прослезился и запел: Исправи, Господи, стопы моя пред Тобою, да не обладает мною всякое беззаконие (Пс. 118, 133). Наконец преподобный Григорий и Божественный Максим увиделись. Чтоб присутствие других не могло нарушить покоя их и искренности, Григорий приказал удалиться всем и остался только с преподобным Максимом. Когда они остались наедине, Божественный Григорий, между прочим, спросил святого Максима, занимается ли он умной молитвой.

— Прости меня, — отвечал с улыбкой тот, — я человек прельщенный.

— Оставь теперь это, — возразил Григорий, — и ради Господа, ради моей собственной пользы, скажи мне о делах твоих: я ищу не празднословия, а славы Божией.

Тогда Божественный Максим, убежденный именем Божиим, начал рассказывать ему о своей жизни, о Божественных видениях и с тем вместе — о демонских искушениях.

— Я, — говорил он, — имел великую веру к Госпоже моей Богоматери, плакивал пред Нею в моих молитвах, испрашивая благодать умной молитвы, и раз, вошедши по обыкновению в храм Ее, со слезами просил Ее об этом. Приступив для сего к Божественному лику, чтоб облобызать его, я вдруг ощутил теплоту, которая, согревая сердце, приводила в движение все чувства и волновала их сладостным умилением. С тех пор ум и сердце мое постоянно заняты сладкой памятью моего Иисуса и Богоматери и молитва сердечная остается постоянным моим занятием. Но прости меня.

— Скажи мне, — продолжал божественный Григорий, — при постоянном действии молитвы Иисусовой в сердце твоем замечал ли ты в себе какое-нибудь Божественное изменение или восторг, или какой-нибудь другой плод молитвы и благодати Святаго Духа?

— Чтобы дух молитвы чувственнее и обильнее проявлялся во мне, — отвечал божественный Максим, — я погрузился в пустыню и постоянно искал безмолвия: тогда этот плод молитвы я действительно замечал в Божественном желании и восхищении ума ко Господу.

— Но это не точно так, — возразил Синаит. А божественный Максим, потупившись, улыбнулся и сказал:

— Дай мне покушать и не любопытствуй о заблуждении.

— О, если бы я дошел до такого заблуждения! — воскликнул святой Григорий. — Но умоляю тебя, скажи мне откровенно: во время молитвы, когда мысль твоя возносится к Богу, что созерцает душа? Может ли тогда действовать сердечная молитва?

— Никак, — отвечал он, — когда благодать Святаго Духа во время моей молитвы овладевает умом, тогда молитва не действует, потому что, не имея своей собственной силы, ум в те минуты остается под влиянием Святаго Духа, и Дух уже действует, вводя и изводя его в видения Божественные, осиявая его неизреченным светом и, по мере достоинства человека, доставляя ему свое утешение. В таком положении бывали святые пророки и апостолы и восходили до такой степени в созерцании откровений, что для людей казались иступленными или как бы упившимися. Как святой Исаия удостоился видеть Господа на престоле высоце и превознесенне, окружаемого серафимами (Ис. 6, 1) или как Стефан первомученик зрел небеса отверста и Сына Человеческаго одесную стояща Бога (Деян. 7, 56), и проч.; точно так же и ныне рабы Христовы сподобляются различных видений, хотя некоторые и не верят сему, считая это невозможным, а потому и думают, что то заблуждение, а не истина. И очень странно, что бедные люди не признают благодати Святаго Духа, хотя она еще чрез Иоиля обещана Богом: излию, сказал чрез него Бог, от Духа Моего на всяку плоть, и прорекут (Иоил. 2, 28). Эту Божественную благодать и ныне дарует Христос всякому из верующих, и, как обетовал Сам, она не оскудеет до скончания века. При действии сей благодати душа становится выше всего чувственного и погружается в таинства созерцания, так что о чем ум дотоле и воображать не мог, то, как говорит божественный Павел, ясно открывается ему. Чтобы понять, как ум созерцает то, еже око не виде и чего не мог он постичь сам собою, объясним это так: воск, как ни растирай его руками, без содействия огня не сделается текучим, а положи его в огонь, он прежде всего растопляется, потом объемлется пламенем и, сливаясь с ним, вспыхивает, объемлется светом и сам превращается в свет — так что невозможно уже оставаться ему в своем собственном виде, напротив: он разливается в пламени как вода. Так бывает и с нашей душой: без содействия благодати она предоставляется силе собственного своего рассуждения, но когда Божественный огнь, или благодать Святаго Духа, объемлет ее, она остается уже под влиянием и действием Его света, делается сама светом и, таким образом, воспламенившись огнем Божественным, не может действовать собственными силами или думать и рассуждать по своему произволу, но действует и рассуждает в силе и духе Божественной благодати.

— Но это не суть ли только признаки заблуждения, — возразил тогда святой Григорий, — от которых должно отличать еще другие?

— Признаки заблуждения, — отвечал на это великий Максим, — и признаки благодатных действий — не одно и то же. Лукавый дух заблуждения действует не так: он производит в душе движения смешанные, ум становится мрачен, сердце каменеет, — следствием чего и бывает боязнь и страх, высокое о себе мнение, пренебрежение к другим, волнение мысли неприязненными чувствами в отношении ко всем, что и в самых беседах человека обнаруживает опасное положение мечтательного ума и враждебного сердца. Такой человек, сам замечая в себе действие неприязни, смущается; в нем хотя и не может быть истинного смирения и молитвенной слезы, однако ж он в тщеславии своем хвалится собственными подвигами, так что наконец доходит до помешательства и совершенно погибает. Такого несчастья да избавит нас Господь, твоими молитвами! Между тем, признаки благодати, — продолжал св. Максим, — следующие: Дух Святый, осеняя ум, совершенно хранит его и все чувства от развлечения и рассеянности, и потом, приводя на память человеку смертный час, грехи его и вечные за них наказания, невольно погружает его в смиренное о себе мнение, трогает и доводит до слез и плача. И чем более таким образом действует на человека благодать, тем совершеннее смиряет его и в этом смирении утешает вместе безмерным человеколюбием Господа, Который пострадал за него. Вследствие же сего ум, погружаясь в таинства созерцания и Божественных видений, относит все это не к собственным своим силам и подвигам, а к всемогуществу и силе Бога, и сердце в тишине производит плоды Святаго Духа: радость, мир, долготерпение, благость, милосердие и — оплот всех сих плодов — Божественное смирение. От этого душа человека чувствует неизреченное веселье.

Божественный Синаит, пораженный беседой святого Максима, с тех пор называл его не иначе, как земным ангелом.

После сего он убедительно просил, чтобы преподобный Максим не сожигал уже калив своих.

— Укрепись, — говорил он, — на одном месте и сиди, как говорит мудрый Исаак, чтобы сколько, с одной стороны, и себя утверждать в опытах подвижничества, столько же, с другой — и иным доставить пользу и назидание. Ты уже состарился, — продолжал он, — а смерть приходит часто преждевременно: поэтому не скрывай таланта — не для себя собственно дан он тебе Богом, но для того, чтоб ты передал его и другим. Оставь юродство и пребывай на одном месте, а то что за польза, если тобою будут только соблазняться? Хорошо ли, если ты вместо того, чтоб передать твои опыты в строгом подвижничестве и таким образом одних утвердить в них и более возвысить, а в менее сильных возбудить святую ревность к подражанию, заставишь и тех, и других иметь о тебе зазрительное мнение? Господь не для того дает благодать Святаго Духа, чтобы, подобно ленивому рабу, скрывали ее; мы, подражая апостолам, должны быть светом миру, и свет нашей жизни да просветится пред человеки, а не пред пустынными скалами. Итак, да просияет собственный твой свет пред здешними отшельниками, да видят дела твоя и прославят Отца нашего, Иже на небесах. Послушайся меня и поступи так. Я советую тебе, как искренний друг и брат: а знаешь, что брат от брата помогаем, яко град тверд (Притч. 18, 19), по выражению Священного Писания». Когда и прочие старцы узнали об этих советах Божественного Григория, переданных Максиму, у них тоже родилось желание употребить всевозможные убеждения к тому, чтоб он утвердился на одном месте. Вследствие сего божественный Максим, как истинно смиренный и послушный воле старческой, избрал себе постоянным жилищем пещеру в соседстве знаменитого старца Кир Исаии, окружил ее легкой загородкой на одну сажень в ширину и на одну в длину — но не из камней или дерева, а из ветвей и трав, по своему обыкновению, — и с той поры, действительно, провел там остаток жизни своей, в обычной своей нестяжательности, восходя от силы в силу и день от дня преуспевая в подвижничестве, так что наконец достиг высоты ангельского бесстрастия. При пещере своей он выкопал себе могилу и, каждодневно удаляясь туда во время утрени, плакал над могилой и плачевным старческим гласом пел надгробные песни, составленные им самим. Таким образом тихо текла жизнь его. Демоны, конечно, не преставали тревожить его жестокими своими нападениями, но, ставши выше всех их козней, он низлагал их; врачевал приходивших к нему и источал всем и каждому струи вещественных и духовных целений, убеждая всех к исправлению своей нравственности и к строгому хранению церковных законоположений и запечатлевая такие убеждения конечным советом, по очищении совести, приобщаться пречистых Таин Христовых, в известные праздники, во исцеление души и тела. Из числа многих чудес преподобного Максима представим следующие — чтобы показать, какую силу и власть приял он от Господа над демонами и каким даром предведения и прозорливости украсил его Господь. Заметим предварительно, что он получал иногда и хлеб насущный от Бога чрез Ангела.

Однажды пришли к преподобному некоторые из лаврской братии для получения от него назидания душевного. Пришел с ними и мирянин. Преподобный, как только увидел последнего, строго закричал на него и прогнал его далеко, приговаривая: «Это окаянный Акиндин!» Между тем, пришедшие с мирянином не знали, что он питал неприязненные чувства и мысли в своем сердце в отношении к пустынному подвижничеству. Когда мирянин таким образом был выгнан, преподобный начал объяснять братии заблуждения Акиндина, называя его еретиком, слугой антихриста и приятелищем демонских скверн. Так преподобный Максим был строг в отношении и к другим еретикам и противникам восточного православия: он проклинал их. Точно таким же образом в другой раз выгнал он от себя и вольнодумца.

Афонский инок хотел по своей надобности путешествовать в Константинополь и решился было сесть на прибывший к Святой Горе солунский каик. Когда же прибыл он к преподобному Максиму, чтобы благословиться от него на такой дальний путь, тот не отпустил его, предсказывая гибель каика, что и оправдалось: по истечении трех дней во время сильной бури каик залило волнами, и он вместе со всеми бывшими на нем пассажирами погрузился в море.

Пришли к преподобному некие миряне, имея с собой одержимого демоном несытости, потому что больной ел за пятерых и при всем том не насыщался. Повергшись к ногам преподобного, миряне умоляли исцелить больного. Тронутый просьбами их, святой взял сухарь и, давая страждущему, сказал: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа, вкушай не более этого сухаря, будь сыт и мирен», — и с той поры несчастный не только исцелился, питаясь так, как заповедал преподобный, но, пришедши в сокрушение, отрекся мира, сделался иноком и под руководством своего врача, преподобного Максима, достиг совершенства иноческой жизни.

Из многих случаев, доказывающих, в какой степени преподобный имел дар предведения и прозорливости, приведем следующий. В одно время он предсказывал приближенным своим братиям, что к нему придут греческие цари, но не для душевного назидания, а для того, чтоб узнать судьбы будущего. Так и случилось.

По прошествии малого времени, действительно, прибыли к нему Иоанн Кантакузен и Иоанн Палеолог, греческие императоры. Преподобный много утешил их старческими своими советами, открыл им тайные судьбы грядущей их жизни, побуждая к великодушию и терпению всех превратностей; отпуская же их от себя, обратился к Кантакузену и сказал: «Отец игумен!», а Палеологу: «Держи, неудержимый, и не обманись: царство твое будет продолжительно, но бедственно и смутно. Впрочем, идите с миром!». Вскоре после сего он послал в Константинополь Кантакузену сухарь, часть луку и чесноку, приказавши сказать: «Ты будешь монахом, и вот твоя пища!» Так и случилось. По возникшей неприязни и смутам, утесняемый Палеологом, Кантакузен уклонился от него и, наконец, скончал дни свои в иночестве, на Святой Горе. Когда случилось ему впоследствии питаться сухарями и обычной иноческой пищей, он вспоминал пророчество святого Максима и дивился его предведению. И Палеолог, равным образом, воспоминая слова преподобного, трогался сердечно дивной его прозорливостью.

В одно время прибыл на Святую Гору из Константинополя ученый чиновник, или так называемый грамматик, и, желая видеть преподобного, слава которого разносилась всюду, пришел к нему. Но прежде, нежели мог он выговорить что-нибудь, преподобный, провидя сердечные его чувства и мысли, напал на него. «Видал ли ты, — строго и гневно спрашивал он грамматика, — подвиги и борения святых и благодать, которая даруется им за то от Бога? И ты смеешь хулить их, полагая, что святые не так подвизались, как пишут о них в житиях их, что будто бы историки делают им милость, прибавляя много небывалого! И в рассуждении чудес, которые они творили, ты смеешь умствовать, что это вымысел, а не действительная правда! Отстань от таких сатанинских помыслов, иначе ты раздражишь Бога и молния поразит тебя за твое заблуждение и неправые мысли. Напротив, знай, что из жизни святых только часть доступна описанию, потому что никто не в силах подробно показать тайные их подвиги, которые ведомы только единому Богу. Итак, если хочешь себе добра, смирись, оставь глупые речи эллинских твоих мудрецов и обратись к Богу всей силой души: тогда не только не будешь отвергать дивные подвиги святых, но убедишься истинно, что как благодать Божия, действовавшая во всех их мыслях, начинаниях и подвигах, выше слова человеческого, так и самые подвиги святых выше описания исторического!» Пораженный прозорливостью преподобного, грамматик затрепетал и не только исправился сам, но при помощи Божией действовал и на сердца других вольнодумцев.

Пожелал видеть преподобного Максима и беседовать с ним архиерей траянопольский. В сопутствии своего диакона прибыл он на Святую Гору. Чтоб увериться в справедливости молвы о прозорливости преподобного Максима, архиерей сказался диаконом, а своего диакона облек в архиерейские свои одежды. Когда таким образом предварительно явился к нему архиерей в виде диакона, прося дозволения видеться с ним траянопольскому владыке, преподобный отвечал: «Не искушай моей худости, святой владыка, но благослови меня. Прости мне, — продолжал он, — я видел, как вы с диаконом переменились одеждами». Архиерей просил прощения у преподобного и возвратился от него с великой для души своей пользой.

В то время дела сербской Церкви находились в таком положении, что потребовалось в Сербии присутствие вселенского владыки: поэтому, по воле царя, тогдашний святой патриарх Каллист и подвигся туда со своим клиром. Отправляясь по назначению, он посетил и святую Афонскую Гору, как бывший афонский инок. Посещая здесь различные святые обители, он почел необходимым побывать и в убогой каливе богатого добродетелями и всем им известного святого Максима. Преподобный подобающим образом встретил святого владыку и принял от него святительское благословение. После приличного своего приветствия владыке он привел присутствующим следующее шуточное изречение: «Старец этот погубил свою старицу» (т. е. Константинополь), а провожая от себя святого патриарха, запел вслед за ним следующие надгробные стихи: блажени непорочнии, в путь ходящии  — и сказал бывшим тут, что патриарх не вернется на свою кафедру, что смертные его останки примет в свои недра земля сербская. Так и случилось.

Раз посетил святого Максима смотритель лаврской больницы святого Афанасия, по имени Григорий, с другим братом лавры. Это было зимой. Вошедши в каливу преподобного, они видят теплый хлеб необыкновенной чистоты и издающий столь чудное и обильное благоухание, что наполнилась им вся калива святого. Между тем, не нашедши в каливе даже и признаков того, чем зажигается огонь и не видя никакого в ней следа — ибо тогда только что выпал свежий снег — они дивились этому явлению и изумлялись. Ясно таким образом убедившись, что это был хлеб неземной, они припали к ногам преподобного и просили его сподобить и их этой небесной пищи. Святой с любовью уделил им половину небесного хлеба, обязав их, впрочем, никому не объявлять об этом, пока он находится в сей скоропреходящей жизни. Сподобившиеся видеть такое чудо лаврский больничный Григорий и другой брат лавры, по преселении святого в жизнь не стареющуюся, рассказывали о нем, свидетельствуясь Богом, и присовокупляли еще, что он в то же время дал им и воды необыкновенно приятной.

Многие говорили также, что святой Максим неоднократно услаждал пред ними морскую воду и делал ее годной для питья.

Наконец, по истечении 14-ти лет безмолвной своей жизни в глубокой пустыне, преподобный, на остаток дней своих, оставил строгое свое уединение и поселился близ лавры преподобного Афанасия, где и окончил подвижническую свою жизнь, 3-го января, в глубокой старости, будучи 95-ти лет.

Как при своей жизни, так и по смерти, преподобный Максим много творил и творит чудес. Составитель его жития [23], перечисляя и излагая их, говорит: «Призываю Бога во свидетели, что и сам я был очевидцем нескольких чудес его: раз, например, видел его перенесшимся по воздуху с одного места на другое; слышал, как преподобный пророчески предсказал мне, что я буду прежде игуменом, а потом охридским митрополитом, открыл мне даже и о страдальческих подвигах моих за Церковь», — и все это, как замечает биограф, исполнилось. Мало того, по смерти своей преподобный Максим являлся ему и исцелил его от смертной болезни. Молитвами сего преподобного да удостоимся и мы получить от славимого в Троице Бога милость и спасение вечное. Аминь.