К Азелле
К Азелле
Я был бы неразумен, если бы думал, что я в состоянии воздать тебе благодарность. Один Бог может воздать твоей святой душе то, чего она заслужила. Я же, недостойный, не мог никогда ни думать, ни желать, чтобы ты оказала мне такую любовь о Христе. Впрочем, хотя некоторые и считают меня злодеем, покрытым всякими преступлениями, и хотя по грехам моим и этого даже мало, все–таки ты хорошо поступаешь, что даже и худых в душе твоей считаешь добрыми. О чужом рабе опасно судить (см.: Рим. 14, 4), тем более непозволительно говорить худое о праведном. Да, придет тот день, когда и ты вместе со мной поскорбишь о том, что немногие горели такой любовью.
Я человек порочный, переменчивый и непостоянный, лживый и обольщенный коварством сатаны. Что же безопаснее — верить ли порицаниям, или предполагать невинность, или же совсем не желать верить даже виновности? Некоторые целовали мои руки и в то же время змеиными устами порицали: на губах скорбь обнаруживали, а в сердце радовались. Господь видел и смеялся им, и меня, раба Своего, соблюдал с ними до будущего Суда. Тот походку и улыбку мою порицал, тот над лицом моим издевался, этот в простоте моей видел нечто другое.
Я три года почти прожил с ними. Меня окружала густая толпа дев — и я, сколько мог, часто беседовал с ними от Божественных книг. Частое повторение таких уроков породило короткость, короткость установила доверие. Пусть же скажут, какие иные были у них чувства в моем присутствии, кроме чувств, приличных христианину? Взял я деньги у кого–нибудь или не отвергнул больших или малых подарков? Звучала ли в моей руке чья–нибудь медь? Позволил ли себе когда–нибудь двусмысленную речь или наглый взгляд? Обращают внимание только на то, что я мужчина, и это с тех пор, как Павла отправлялась в Иерусалим. Но пусть поверили лжецу; почему же верят его отрицанию? Ведь обвинитель и потом защитник — один и тот же человек, и, конечно, он говорит правду, скорее всего, под влиянием мучений, чем в веселую пору. Видно, вымыслу легче верят, его охотно слушают и даже побуждают придумать его, когда он еще не существует.
Пока я не знал жилища святой Павлы, до тех пор гремела ко мне любовь всего города. Почти общий суд признавал меня достойным высшего священства. Обо мне говорили блаженной памяти папе Дамасу. Меня считали святым, признавали смиренным и красноречивым. Неужели ж я вошел в дом какого–нибудь развратника? Ужели я увлекся шелковыми одеждами, блестящими камнями, раскрашенным лицом, жадностью к золоту? Нет, римская матрона могла покорить мою душу только слезами и постами. Только та могла привлечь мое внимание, которую я видел в печальном одеянии, ослепшую от слез, которую часто солнце заставало по целым ночам умоляющей милосердие Божие; только та, чья песнь была псалом, предмет разговора — Евангелие, чьи утехи состояли в воздержании, а жизнь — в постничестве. Меня радовала только та, которую я никогда не видел за пищей. Но как скоро за ее чистоту я начал уважать и почитать ее и удивляться ей, тотчас оставили меня все добродетели.
О зависть, первая язва! О сатанинское коварство, всегда преследующее святых! Не другие какие–нибудь римские женщины сделались предметом городской басни, а именно Павла и Мелания, которые, презрев имущества свои, оставив все дорогое, подняли крест Господень, как некоторое знамя благочестия. Если бы они наслаждались в банях, употребляли бы благовонные мази, то в своем богатстве и вдовстве они нашли бы оправдание роскоши и свободы, могли бы слыть госпожами и святыми. Но они хотят казаться прекрасными во вретище и пепле и низойти в геенну огненную с постом и грязью; очевидно, что не таким погибнуть с шумом при рукоплесканьях толпы.
И пусть бы язычники или иудеи осмеивали такую жизнь, тогда Павла и Мелания могли бы находить утешение в том, что они не нравятся Христу. Но увы! Люди— христиане, оставив попечение о собственном домостроительстве и не замечая бревна в собственных очах, в чужом глазе отыскивают сучец. Они оскорбляют святые подвиги и в оправдание собственной виновности думают: нет святых, все достойны порицания — погибающих толпа, грешников бесчисленное множество.
Ты любишь мыться каждый день — другой такую опрятность считает грязью. Ты изрыгаешь рябчиков и превозносишь осетрину — я бобами наполняю свой желудок. Тебя увеселяет толпа скоморохов — меня плачущие, Павла и Мелания. Ты жаден на чужое — они своим пренебрегают. Ты утешаешься над сладкими винами — они пьют холодную воду еще с большей приятностью. Ты считаешь себя пропавшим, если в настоящую минуту ничего не имеешь, не поедаешь, не проглатываешь, — они желают будущего и уверены, что все сказанное в Писании — истина. Пусть будет тщетно и глупо верить в воскресение тел; что тебе до того? Нам, напротив, твоя жизнь не нравится. Ты считаешь таких людей несчастными, а мы тебя считаем несчастнейшим. Мы платим друг другу одинаковой монетой, а потому и кажемся друг другу безумствующими.
Это я наскоро написал, госпожа моя Азелла; взойдя уже на корабль, задушаемый горем и слезами, я благодарю Бога моего, что Он удостоил меня быть одним из тех, кого мир ненавидит. Помолись же, чтобы я возвратился из Вавилона в Иерусалим и чтобы владычествовал мной не Навуходоносор, но Иисус, сын Иоседека; пусть придет Ездра, что по толкованию означает «помощник», и отведет меня в мое отечество. Я безрассуден был, когда желал воспевать песнь Господню на земли чуждей (Пс. 136, 4) и, оставив Сионскую гору, обратился за помощью к Египту.
Я забыл предостережение евангельское, что выходящий из Иерусалима тотчас впадает в разбойники, его обнажают, ранят и убивают. Если же священник и левит и прошли с презрением, есть, однако ж, Тот милосердый самарянин, Который на упрек иудеев: Самарянин ты и беса имаши (Ин. 8, 48), отрицая в Себе беса, не отрицался, что Он самарянин; потому что иудеи самарянином называли того, кого мы называем стражем. Пусть некоторые считают меня злодеем; я охотно пришлю им раба, как свидетельство верности. И Господа моего иудеи называли волхвом; и апостола считали возмутителем. Яне изъят от искушений человеческих (1 Кор. 10). Какой же род тесноты я перенес, воинствуя за крест? На меня возвели бесчестие ложного преступления. Но я знаю, с доброй или худой славой достигается Царство Небесное.
Приветствуй Павлу и Евстохию, моих во Христе, угодно или нет это миру. Приветствуй мать Албину, и сестру Марцеллу, и Марцеллину, и святую Фелицитату и скажи им: перед Судищем Христовым мы станем вместе, и там обнаружится, кто как жил. Вспоминай обо мне, ты, пример непорочности и украшение девства, и укрощай морские волны твоими молитвами.