К Непоциану. Об образе жизни клириков и монахов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

К Непоциану. Об образе жизни клириков и монахов

Дорогой мой Непоциан, в своих идущих изза моря письмах ты просишь меня, и часто просишь, вкратце изложить тебе правила жизни, как должен идти правым путем Христовым, не увлекаясь различными порочными приманками, тот, кто, оставив службу мира этого, стал или монахом, или клириком. Когда я был еще юношей, можно сказать, почти отроком и среди суровой пустыни обуздывал первые порывы страстного возраста, тогда я писал к деду твоему св. Илиодору увещательное письмо, полное слез и жалоб, чтобы он мог видеть взволнованное положение души своего товарища, оставшегося в уединении. Но в том письме по молодости лет я выражался без надлежащей серьезности, риторика была свежа в памяти, и коечто я разукрасил схоластическими цветами. А теперь голова моя уже бела, лицо исчерчено морщинами, подбородок отвис, как у быков, и «кругом предсердий льется уже холодная кровь» (Вергилий. «Георгики», 22); ив другом месте тот же поэт говорил: «Все уносит время, уносит даже бодрость духа». И немного спустя: «Теперь забыто мною столько песней, и даже самый голос Maerin оставляет меня» (Вергилий. «Буколики», 8).

Но чтобы не показалось, что я привожу свидетельства только из языческой литературы, узнай тайны Божественных книг. Давид, когда–то воинственный муж, достигнув 70 лет, от хлада старости не мог согреться. Во всех пределах Израиля ищут девицу Ависагу Сунамитянку, чтобы она спала с царем и согревала старческое тело (см.: 3 Цар. гл. 1). Если будешь смотреть только на мертвую букву, то не покажется ли тебе, что это или шутовская выдумка, или аттеланская комедия. Окоченевший старик закутывается одеждами и может согреться не иначе, как только в объятиях отроковицы. Жива была еще Вирсавия, жива Авигея и прочие жены Давида и наложницы, о которых упоминает Писание. Все отвергаются, как холодные; в объятиях одной только отроковицы согревается ветхий старик. Авраам был гораздо старше Давида и, однако же, при жизни Сарры не искал иной супруги. Исаак был вдвое старше Давида и никогда не зяб со своей уже старой Ревеккой. Не говорю уже о древних допотопных мужах, которые проживали 900 лет и, имея не только старческие, но почти уже разлагавшиеся члены, не искали объятий отроковиц. И Моисей, вождь израильского народа, прожив 120 лет, не променял Сепфору на другую.

Что же это за Сунамитянка, женщина и девица столь пламенная, что согревала охладевшего, столь святая, что в согреваемом не возбуждала похоти? Пусть мудрейший Соломон разъяснит нам утехи своего отца, пусть муж мирный расскажет об объятиях воина. Приобретай мудрость, приобретай разум; не забывай этого, и не уклоняйся от слов уст моих. Не оставляй ее, и она будет охранять тебя; люби ее, и она будет оберегать тебя. Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; она прославит тебя, если ты прилепишься к ней; возложит на голову твою прекрасный венок, доставит тебе великолепный венец. (Притч. 4, 5–9).

Все телесные добродетели изменяют старикам: возрастает одна только мудрость, все остальное слабеет; посты, бодрствование, милостыни, лежания на земле, путешествия, принятие странников, защищение бедных, постоянство в молитве, неутомимость, посещение больных, рукоделие для раздаяния милостыни — кратко сказать, все, что совершается с помощью тела, с ослаблением тела — уменьшается. Я не говорю, чтобы юноши и люди зрелого возраста, которые трудом и горячим усердием, святостью жизни и частой молитвой к Господу Иисусу достигли знания, не говорю, что такие люди скудны мудростью, которой недостает и у большей части стариков, но я хочу сказать, что юность воздвигает сильную телесную борьбу, и среди порочных увлечений и плотских восстаний, как бы среди зеленых деревьев, огонь духа не может разгореться и явиться во всем своем блеске. А старость тех людей, которые юность свою провели в честных занятиях и в законе Господнем поучались день и ночь, старость таких людей слетами бывает ученее, в жизни опытнее, стечением времени мудрее и производит сладчайшие плоды старческих учений. Поэтому и греческий мудрец Фемистокл, говорят, когда, прожив 107 лет, заметил приближение смерти, сказал, что ему жаль расставаться с жизнью в то время, когда он только что начал быть умным. Платон умер на 81–м году, занимаясь литературой. И Сократ провел 99лет в научных и литературных трудах. Не говорю о прочих философах: Пифагоре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне и Клеанте, которые уже в преклонных летах прославились мудростью. Обращаюсь к поэтам — Гомеру, Гесиоду, Симониду, Стезихору, которые в глубокой старости и при приближении смерти пропели свою лебединую песнь, превзойдя самих себя. Софокл, когда по причине глубокой старости и нерадения о домашних делах был обвиняем собственными сыновьями в сумасшествии, то прочел перед судьями только что написанную им трагедию «Эдип» и представил такое блестящее доказательство мудрости в дряхлом возрасте, что трибунал строгих судей превратил в театр рукоплескающих. Не удивительно, что и Катон, бывший цензор, красноречивейший римлянин, уже в старости не постыдился изучать греческий язык и не отчаялся в успехе. Не без основания и Гомер говорит, что с языка Нестора, старца уже дряхлого, текла речь, слаще меда. Тайна самого имени (отроковицы Давидовой) Ависаги — Abisag— означает широту старческой мудрости. Ибо слово Abisag значит «отец мой преизобильный» или «отца моего вопль». Глагол superfluo (избыточествовать, быть лишним) имеет двоякое значение; здесь берется в лучшем смысле и означает добродетель, умножающую в старцах и их обильную и плодотворную мудрость. Аиногда слово superfluous значит как бы ненужный. Если же принять Abisag во втором значении, то слово rugitus (вопль) означает собственно шум морских волн и, так сказать, исходящее из моря содрогание. Это значит, что в старцах обитает могучий гром Божественной речи, превосходящей человеческий голос. А слово сунамитянка на нашем языке значит пурпуровая, багряная; этим означается и теплота мудрости, и горение в Божественном чтении: указывается и на Таинство Господней Крови, и на жар мудрости. Поэтому и в книге Бытия (38, 27–30) бабка навязала пурпур на руку Фареса, который от того, что разделил преграждение, заранее отделявшее два народа, получил имя Phares, то есть разделитель. И блудница Раав во образ Церкви свесила в окно нить, содержащую тайну крови, чтобы при погибели Иерихона спасся дом ее. Поэтому и в другом месте Писание о святых мужах говорит так: Сии суть… иже приидоша от теплоты дому отца Рихавля (1 Пар. 2, 55). И Господь наш в Евангелии говорит: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12, 49). Этот огонь, возгоревшись в сердцах учеников, побуждал их говорить: Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32).

Но к чему такое длинное предисловие? К тому, чтобы ты не требовал от меня детских декламаций, цветов красноречия, кокетства в словах и в конце каждой главы каких–нибудь кратких и осторожных заключений, которые бы возбуждали крики и рукоплескания слушателей. Пусть объемлет меня одна только мудрость, пусть Ависага наша, никогда не стареющая, почиет на моем лоне. Она чиста и всегда девственна и, подобно Марии, не повреждена, хотя бы каждодневно рождала и всегда рождает. Поэтому, кажется, и апостол сказал: Духом пламенейте (Рим. 12, 11). И в Евангелии Господь предсказал, что при конце мира, когда, по слову пророка Захарии, восстанет глупый пастырь, оскудеет мудрость и охладеет любовь многих (Мф. 24, 12; Зах. 11, 15–17). Итак, выслушай, как говорит блж. Киприан, не красноречивое, но сильное. Выслушай брата по товариществу, отца по старости, который от начатков веры ведет тебя в возраст совершенный и, постепенно излагая правила жизни, в лице твоем учит других. Я знаю, что ты и научился, и каждодневно учишься тому, что свято, от деда твоего блж. Илиодора, который ныне первосвященник Христов; я знаю, что образ его жизни ты имеешь как пример добродетелей. Но прими и наше научение, каково бы оно ни было, и соедини мое писание с писанием Илиодора; как он учил тебя быть совершенным монахом, так от меня научись быть совершенным клириком.

Клирик, служащий Церкви Христовой, пусть сначала вникнет в смысл своего наименования и, определив свое имя, пусть попытается быть тем, чем называется. Если греческое слово (клирос) по–латыни значит sors (жребий), то клирики называются так или потому, что принадлежат к жребию Господнему, или потому, что Сам Господь есть их жребий, то есть достояние клириков. А кто или сам принадлежит к достоянию Господнему, или Господа имеет своим достоянием, тот должен так вести себя, чтобы мог и обладать Господом, и быть предметом Господнего обладания. Кто обладает Господом и вместе с пророком говорит: Часть моя Господь (Пс. 1, 5;72, 26; 141, 5), тот не должен ничего иметь, кроме Господа. А если кто имеет что–нибудь, кроме Господа, то Господь уже не есть часть его. Например, если кто имеет золото, серебро, имущества, различную утварь, то совместно с этими достояниями он не сподобится иметь своим достоянием Господа. Если же я есмь часть Господня и вервь наследия Его, то я не получаю удела наряду с другими коленами, но, подобно священнику и левиту, живу десятинами, служа алтарю, от алтаря питаюсь; имея пищу и одеяние, сими доволен буду и последую обнаженный за обнаженным Христом. Итак, умоляю тебя и вторично паки и паки увещеваю, чтобы ты не считал обязанности клирика чем–то вроде древней воинской службы, чтобы на Христовой службе не искал прибыли века сего, чтобы не делал новых приобретений в имуществе и чтобы не было сказано о тебе: Постыдитесь же таких прибытков ваших (Иер. 12, 13). Стол твой пусть окружают бедные и странники и сожительствующий с ними Христос. Клирика приобретателя, который из бедного стал богатым, из незнатного знатным, убегай, как какой–нибудь язвы. Худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). Ты презираешь золото, а он любит его; ты попираешь богатства, а он гонится за ними; тебе по сердцу молчание, кротость, уединение, а ему нравятся многословие, тертый лоб, площади и улицы и жилища шарлатанов. При таком различии в нравах что может быть общего? В гостиной твоей пусть редко или вовсе никогда не проходит нога женщины. Всех отроковиц и дев Христовых или одинаково не знай, или одинаково люби. Не бывай часто под их кровлей; не надейся на свою прежнюю непорочность. Ты не святее Давида, не мудрее Соломона. Помни всегда, что райского обитателя женщина изгнала из его прежних владений. Во время твоей болезни пусть прислуживает тебе святой брат, или родственница, или мать, или какие–нибудь женщины, пользующиеся общим одобрением и доверием. Если же не найдется таких родственных и непорочных личностей, то имей в виду, что Церковь питает многих старух, которые могут и оказать тебе услугу, и получить награду за свое служение, так что самая болезнь твоя принесет плод милостыни. Я знаю, что некоторые выздоравливали телом и заболевали духом. Небезопасно пользоваться услугами той, лицо которой ты часто видишь. Если по обязанности клирика ты посещаешь вдову или девицу, то никогда не вступай в дом ее один. Имей таких спутников, общество которых не было бы для тебя бесславно. Если за тобой следует чтец, или аколуф, или псалмопевец, то пусть они украшаются не одеянием, а нравами, пусть не завивают волос щипцами, но самым внешним видом своим обещают скромность. Не сиди один с одной, втайне, без посредника или свидетеля. Если нужно сказать что–нибудь по секрету, то пусть будет при этом кормилица, старшая вдоме дева, вдова или замужняя: твоя собеседница не настолько же нечеловечна, чтобы никому не смела довериться, кроме тебя. Избегай всяких подозрений; заранее предупреждай всякие вымыслы, которые могут составиться с правдоподобием. Святая любовь не допускает частых подарочков, связочек и одежд, прилагаемых к лицу, приносимых и отведываемых кушаний, ласковых и сладких записочек. «Мед мой, мое желание, красота, утеха…» — все подобные, смеха достойные вежливости и другие неприличия влюбленных заставляют нас краснеть в комедиях и осуждаются в людях века сего; не гораздо ли предосудительнее подобные выражения в устах монахов и клириков, украшающих священство своим подвигом, украшаемых священством в своем подвиге? Я говорю это не к тому, чтобы боялся в этом отношении за тебя или за святых мужей; я хочу сказать только то, что во всяком подвиге, во всяком поле и возрасте есть и добрые, и худые, и осуждение злых есть похвала для добрых.

Стыдно сказать: жрецы идольские, комедианты, возничие и люди распутные получают наследства; одним только клирикам и монахам запрещается это по закону, и запрещается не преследователями, но властителями–христианами. Не жалуюсь на закон, но скорблю о том, почему мы заслужили этот закон. Прижигание адским камнем служит на пользу: но зачем же рана, благодаря которой я нуждаюсь в прижигании? Предусмотрительно и сурово предостережение закона, однако и этим не обуздывается любостяжание, с помощию доверенностей (per fideicommissa) мы обманываем законы, и как будто бы определения императорские для нас важнее Христовых, — мы законов боимся, а Евангелием пренебрегаем. Пусть будет наследовать мать детям, то есть Церковь своим пасомым, которых она породила, питала и руководила. Зачем мы вмешиваемся между матерью и детьми? Слава епископа состоит в том, чтобы заботиться о бедности неимущих. Но бесчестие для всех священнослужителей — собирать богатства для себя. Рожденный в бедном доме или в деревенской хижине, в былое время едва мог я насыщать пустой желудок просом и черным хлебом, а теперь для меня даром отличнейшая крупитчатая мука и мед. Мне известны роды и имена рыб, я знаю, на каком берегу собраны раковины; по запаху птиц я различаю, из каких они провинций; меня увеселяет редкость дорогих кушаний, а в последнее время самые их недостатки.

Слышно, кроме того, что некоторые клирики отличаются постыдной услужливостью к бездетным старикам и старухам. Сами приносят горшок, сидят кругом постели, принимают в свои руки желудочную отрыжку и легочную мокроту. Они пугаются при приходе врача и трепещущими устами осведомляются, лучше ли больному; если старик чувствует себя немного бодрее, то находятся в опасности и под видом радости скрывают тревожную любостяжательную мысль. Они боятся, как бы не пропала даром их услужливость, и живучего старика берегут мафусаиловы годы. О какая бы была за то награда у Бога, если бы они не ждали награды в этой жизни! С какими усилиями снискивается тщетное наследство! Жемчужина Христова могла бы быть куплена с меньшим трудом.

Чаще читай Божественные Писания; пусть даже никогда из рук твоих не выпадает священная книга. Учись тому, чему сам учишь; храни верное слово, сообразное с учением, чтобы ты мог утверждать других в здравом учении и противников побеждать. Пребывай в том, чему ты научился и что тебе вверено, зная, от кого ты научился, готовый всегда отвечать всякому вопрошающему тебя о твоей надежде и вере. Да не разногласят твои дела с твоей речью, чтобы во время твоего церковного собеседования кто–нибудь безмолвно не спросил бы тебя: «Отчего ты сам не делаешь того, чему учишь других?» Изнеженный учитель тот, кто с полным чревом рассуждает о посте. Обличать любостяжание может и разбойник. У священника Христова лицо, ум и руки должны быть согласны между собою. Будь покорен первосвященнику своему и имей его, как отца души своей. Любить свойственно детям, бояться рабам. Если Я отец, сказано, то где почтение ко Мне? И если Господь, то где благоговение предо Мною? (Мал. 1, 6). Для тебя в лице одного мужа должны быть чтимы многие имена: монах, первосвященник, дед твой, научивший уже тебя всему, что свято. Я говорю также, что епископы должны считать себя священнослужителями, а не господами, должны чтить клириков как клириков, чтобы и от них получать епископскую почесть. Известно изречение оратора Домиция. «Зачем, — сказал он, — я буду считать тебя начальником, когда ты не считаешь меня сенатором?» Мы знаем, чем были Аарон и сыновья его, — то же самое епископ и пресвитеры: един Господь, един храм, едино также и служение. Будем вспоминать всегда, что апостол Петр заповедует священникам: Пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием [Божиим], но подавая пример стаду; и когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы (1 Пет. 5, 2–4). Внекоторых церквах есть очень плохой обычай, что пресвитеры в присутствии епископов молчат и ничего не говорят, как будто бы сии последние или не любят, или не удостаивают выслушивать их. Если же другому, говорит апостол Павел, из сидящих будет откровение, то первый молчи. Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть [Бог] неустройства, но мира (1 Кор. 14, 30–33). Сын мудрый радует отца (Притч. 10, 1). Епископ может радоваться своему суду, если избрал Христу таких священников.

Когда ты учишь в церкви, возбуждай не крик одобрения, но плач в народе. Слезы слушателей — вот твоя похвала. Речь пресвитера должна быть основана на чтении Писания. Яне хочу, чтобы ты был декламатором, крикуном и болтуном без толку, но сведущий в тайнах и наученный таинствам Бога твоего. Сыпать словами и скоростью речи привлекать к себе удивление несведущей черни свойственно людям неученым. Тертый лоб часто толкует о том, чего не знает, и, убеждая других, только напрасно присваивает себе знание. Мой прежний учитель Григорий Назианзин как–то на мою просьбу объяснить, что значит у Луки суббота второпервая (Лк. 6, 1), с изящной шутливостью отвечал: «Я научу тебя этому в церкви: там при всеобщих кликах народа поневоле принужден будешь знать то, чего не знаешь. А если один будешь молчать, один всеми будешь обвинен в глупости». Нет ничего легче, как обмануть оборотливостью языка простой народ и неученое собрание, которое чего не понимает, тому еще более дивится. Туллий (относительно которого самое лучшее суждение таково: «Демосфен предупредил тебя, чтобы ты не был первым оратором; ты последовал ему, чтобы он не был единственным») вречи за Квинта Галлия говорит о благосклонности толпы и о невежественных слушателях; прислушайся к его голосу, чтобы не увлечься подобными обманами. Скажу о том, что ясам слышал в недавнее время. Один какой–то поэт, человек известный, очень образованный, написал разговоры поэтов и философов, где заставляет рассуждать между собой Еврипида и Менандра и в другом месте — Сократа и Эпикура, разделенных, как нам известно, по времени жизни не годами, но столетиями; и сколько рукоплесканий и восторженных кликов вызывает он своим произведением! Это от того, что у него в театре много соучеников, которые вместе ничему не учились.

Темных одежд не носи точно так же, как и светлых. Убранства и неопрятности одинаково должно избегать: первое говорит о любви к удовольствиям, а второе— о тщеславии. Похвально носить льняную одежду, но не обращать внимания на ее ценность. Но смешно и крайне неприлично, расставляя карман, хвастаться, что не имеешь платка для утирания пота и ораря (sudarium orariumque). Иные подают бедным немного, чтобы получить больше, и под предлогом благотворительности собирают богатства; это скорее своего рода охота, чем благотворительность. Попадаются звери, попадаются птицы, попадаются и рыбы. Полагается на крючке небольшая приманка, чтобы подцепить на него кошельки матрон. Пусть епископ, которому вверена Церковь, внимательно смотрит, кто поставлен заботиться о бедных и раздавать милостыню. Лучше не иметь чем помочь, нежели бесстыдно выпрашивать и прятать себе. Но с другой стороны — высокомерно притязание казаться милостивее, чем первосвященник Христов. Не все мы можем все. Иной в Церкви есть око, иной — язык, иной — рука, иной — нога, ухо, чрево и прочее. Читай Послание Павла к Коринфянам, как различные члены составляют одно тело (1 Кор. гл. 12). Пусть необразованный и простой брат не считает себя святым, потому что ничего не знает; пусть также брат искусный и красноречивый не полагает святость в красноречии. И то и другое несовершенно, но гораздо лучше иметь святую необразованность, чем грешное красноречие.

Многие строят стены и ставят колонны церковные; белеет мрамор, потолки блестят золотом, алтарь украшен дорогими камнями, а о выборе служителей Христовых нет заботы. Не возражайте мне, что в Иудее был богатый храм и в нем трапеза, светильники, кадильницы, блюда, чаши, ступы и прочие вещи, сделанные из золота (3 Цар. гл. 6). Это было заповедано Господом тогда, когда священники приносили жертвы и кровь животных служила искуплением грехов. Но все это имело прообразовательное значение, а описано в наставление нам, достигшим последних веков (1 Кор. 10, 11). А ныне, когда обнищавший нас ради Господь освятил нищету дома Своего, будем помышлять о Кресте Его и считать богатство грязью. Зачем дивиться тому, что Христос называет богатством неправедным (Лк. 16, 9)? Зачем принимать и любить то, в неимении чего открыто признается апостол Петр (Деян. 3, 6)? В противном случае, если будем следовать только букве и в золоте и богатствах храма будем видеть просто исторический факт, то нам придется вместе с золотом удержать и прочее, бывшее в Ветхом Завете. Пусть первосвященники Христовы женятся на девах; пусть человек, имеющий рубец и некрасивый собой, лишается священства, хотя бы был и благомыслящий: пусть на проказу телесную обращается более внимания, чем на пороки душевные. Будем раститься и множиться и наполнять землю; не будем закалать Агнца и праздновать таинственную Пасху, потому что по закону запрещено совершать это без храма. Будем в седьмой месяц утверждать кущи и торжественный пост будем провозглашать звуком трубы. Если же, сравнивая духовное с духовным и зная вместе с Павлом, что закон духовен (Рим. 7, 14), и воспевая вместе сДавидом: Открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18), если все это будем понимать так, как Сам Господь понял и истолковал субботу, то или отвергнем золото вместе с прочими иудейскими предрассудками, или, если нравится золото, то пусть нравятся и иудеи, которых вместе с золотом мы необходимо должны или одобрить, или осудить.

Избегай пиршеств вместе со светскими людьми, особенно с теми, которые надуты почестями. Стыдно, если у священника Христа распятого и бедного и даже питавшегося чужой пищей будут стоять при дверях ликторы консулов и воины, и судья провинции будет у тебя лучше обедать, чем во дворце. Если ты поддерживаешь подобные знакомства для того, чтобы ходатайствовать за бедных угнетенных, то знай, что светский судья скорее послушает клирика воздержанного, чем расточительного, более почтит твою святость, чем богатства. А если судья таков, что слушает ходатайства клириков за несчастных только за чаркой, то я лучше удержусь от подобного благодеяния; вместо того чтобы просить судью, я буду просить Христа, Который может помочь больше и скорее, чем судья. Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека. Благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князи (Пс. 117, 8, 9). Никогда от тебя не должно пахнуть вином, чтобы не пришлось тебе услышать изречения философа: «Это не значит целовать; это значит вином потчевать». Преданных вину священников и Апостол осуждает, и ветхий закон отлучает (Лев. 10, 9). Служащие алтарю не должны пить вина и сикера. Под именем сикера в еврейском языке разумеется всякое питье, могущее опьянять: приготовляется ли оно из пшеницы или из сока плодов; вываривается ли из сотов сладкий напиток, любимый варварами, или пальмовые плоды раздавливаются и после вываривания фруктов получается густая цветистая жидкость. Всего опьяняющего и помрачающего ум избегай так же, как и вина. Я это говорю не к тому, чтобы осуждать творение Божие, — и Господь назван был винопийцей (Мф. 11, 19), и Тимофею, больному желудком, разрешено умеренное вкушение вина (1 Тим. 5, 23), — но мы должны соблюдать меру в питии сообразно с возрастом, здоровьем и свойством тела. Если я и без вина разгорячен молодостью, пылает во мне жар крови, тело мое сильно и полно соков, то я охотно удержусь от стакана, в котором вижу для себя нечто вроде яда: у греков есть прекрасная пословица — не знаю, в ходу ли она у нас: «Толстое чрево не родит тонкого смысла».

Постись, сколько можешь. Пусть будут у тебя посты чистые, непорочные, простые, умеренные и несуеверные. Что толку не вкушать масла и искать разных приправ к пище, фиг, перцу, орехов, пальмовых плодов, крупитчатой муки, меду и фисташек? Садоводство истощает все усилия, чтобы мы не питались простым насущным хлебом (предаваясь своим успехам, мы удаляемся от Царствия Небесного). Кроме того, я слышу, что некоторые (клирики), вопреки природе вещей и людей, не пьют воды, не едят хлеба, но вкушают прохладительные напитки, и толченые овощи, и свекольный сок, почерпая не чашей, но раковиной. О стыд! Мы не краснеем, делая такие нелепости, и не стыдимся наших предрассудков. Между тем, наслаждаясь утехами, мы хотим еще приобрести славу воздержания. Самый строгий пост — хлеб и вода. Но так как этим нельзя приобрести славы, ибо все мы питаемся хлебом и водой, поэтому такой пост исчитается простым и обыкновенным.

Не прельщайся людской молвой; из–за похвалы народа не окажи противления Богу. Если бы я и поныне, говорит апостол, угождал людям, то не был бы рабом Христовым (Гал. 1, 10). Он перестал нравиться людям и сделался рабом Христовым. Среди доброй и худой славы воин Христов идет, не уклоняясь ни направо, ни налево; не надмевается от похвалы, не сокрушается от порицаний, не гордится богатством, не подавляется бедностью; для него безразлично и радостное, и печальное. Во дни солнце не ожжет тебе, ниже луна нощию (Пс. 120, 6). Не хочу, чтобы ты молился на уличных перекрестках, дабы народный вихрь не нарушил правильного хода твоих молитв. Я не хочу, чтобы ты влачил подол по земле и расширял воскрылия риз своих (phylacteria) и, вопреки внушениям собственной совести, окружал себя фарисейским тщеславием. Не гораздо ли лучше носить это не на теле, а в сердце и полагаться на милость Божию, а не на взгляды людские? На этом основываются Евангелие, закон и пророки, или священное и апостольское учение. Лучше все это носить в уме, чем на теле. Ты, верующий читатель, понимаешь вместе со мной, о чем я умалчиваю и что лучше высказываю самим умолчанием. Пусть тебе сопутствует столько правил, сколько родов славы. Хочешь ли знать, какого Господь требует украшения? Имей мудрость, рассуждение, умеренность, мужество. Бросься в эти небесные сети: эта четверка тебя, как возницу Христова, принесет к желаемой цели. Нет ничего драгоценнее этого ожерелья, нет ничего изящнее разнообразия этих дорогих камней. Со всех сторон ты будешь ими украшен, объят и покрыт; они будут для тебя украшением и защитой; дорогие камни превращаются в щиты.

Остерегайся также, чтобы не чесались у тебя язык и уши, то есть сам не злословь и не слушай других, злословящих ближнего. В Писании сказано: Седя, на брата твоего клеветал еси и на сына матере твоея полагал еси соблазн. Сия сотворил еси и умолчах. Вознепщевал еси беззаконие, яко буду тебе подобен: обличу тя и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49, 20–21). Храни себя от злословия, наблюдай за речами своими, знай, что ты будешь отвечать за все высказанные тобой суждения о других и с тебя взыщется все то, в чем ты укорял других. Если ты скажешь: «Когда другие рассказывали мне нечто не в пользу ближнего, тоя не мог же оскорбить их невниманием», — то это извинение неосновательное. Никто охотно не рассказывает невнимательному слушателю. Стрела никогда не вонзается в камень, напротив того, отскакивая, иногда поражает того, кто пустил ее. Клеветник, видя, что ты неохотно слушаешь его, пусть научается, что нелегко язвить. Не входи в сношение с переносчиками, говорит Соломон, потому что внезапно придет погибель их и следа не останется ни того, ни другого (Притч. 24, 22), то есть ни того, кто клевещет, ни того, кто приклоняет ухо для слушания его.

Твоя обязанность — посещать больных, иметь попечение о домах матрон и детях их и хранить тайны благородных мужей. Твоя обязанность — хранить непорочными не только очи, но и язык. Никогда не рассуждай о красоте женщин; да не будет через тебя узнано в одном доме то, что делается в другом. Гиппократ, прежде чем приступает к учению, умоляет и клятвенно обязывает учеников своих хранить слова его, посредством таинства исторгает у них молчание, определяет своими предписаниями их разговор, походку, одежду и нравы. Не гораздо ли более мы, которым вверено врачевство душ, должны любить семейства всех христиан, как свои собственные? Пусть они найдут нас утешителями в печали более, чем собеседниками в дни счастья. Легко подвергается презрению клирик, который не отказывается от частых приглашений к обедам.

Никогда не будем просить и редко будем принимать даже предлагаемые подарки. Блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20, 35). Не знаю, отчего даже тот самый, который упрашивает тебя принять подарок, когда ты примешь, судит о тебе хуже, и— удивительная вещь— если ты не склонишься на его просьбы, он после того более уважает тебя. Проповедник воздержания не должен устраивать свадьбы. Читающий слова апостола: Имеющие жен должны быть, как не имеющие (1 Кор. 7, 29) — зачем привлекает деву к браку? Принадлежащий к сословию единобрачных священник для чего увещевает вдову к двоебрачию? Как могут быть клирики распорядителями и управителями чужих домов и дач, когда им предписано пренебрегать собственным имуществом? Отнять что–нибудь у другого — воровство; обмануть Церковь— святотатство. Принять что–нибудь для раздачи бедным и, тогда как многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо или (что уже служит вопиющим преступлением) некоторую часть денег забрать себе — значит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучаюсь голодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? Или тотчас раздай, что ты получил, или, если ты нерешителен в раздаче, предоставь благотворителю самому раздавать свое имущество. Я не хочу, чтобы ради меня наполнялся твой кошелек. Никто лучше меня не может сохранить моего. Самый лучший раздаятель тот, кто ничего у себя не удерживает.

Ты принудил меня, любезнейший Непоциан, после того как уже побита камнями книжка о девстве, написанная мной в Рим к св. Евстохии, — ты принудил меня спустя десять лет снова открыть уста в Вифлееме и выдать себя на жертву всем языкам. Мне оставалось или ничего не писать, чтобы не подвергнуться суду людскому, чему ты воспрепятствовал; или писать и знать, что против меня направлены стрелы всех злоязычников. Умоляю их, чтобы они успокоились и перестали злословить: я писал не к врагам, но к друзьям, не нападал на согрешающих, но увещевал их, чтобы не грешили. Я был строгим судьей не только по отношению к ним, но и по отношению к себе самому; желая исторгнуть сучец из ока ближнего, я прежде исторгнул свое бревно. Никого я не оскорбил; ничье имя не обозначено, даже описательно. Никого в частности не коснулась моя речь. Было общее рассуждение о пороках. Кто хочет гневаться на меня, пусть прежде сознается, что он таков.