Глава XX. Плен Павла в Цезарее Палестинской

Глава XX. Плен Павла в Цезарее Палестинской

В то время Иудеей управлял Феликс, по власти царь, душой раб. Он был вольноотпущенником Клавдия и братом того Палласа, который создал возвышение Агриппины и Нерона. Он был также безнравственен, как и брат, но у него не было административных талантов последнего. Назначенный под влиянием Клавдия прокуратором Иудеи в 52 году, он показал себя при этом жестоким, развратным и алчным. He было ничего, к чему не стремилось бы его честолюбие. Он последовательно был женат на трех царицах и был свойственником императора Клавдия. Во время нашего рассказа женой его была Друзилла, сестра Ирода Агриппы II, которую он низким образом похитил у ее первого мужа, Азиза, царя Эмесского. He было преступления, на которое его не считали бы способным; доходили до обвинения его в разбойничестве для своих выгод и в пользовании кинжалами убийц для удовлетворения личной ненависти. Таким то людям достались высшие должности с тех пор, как Клавдий все отдал в руки вольноотпущенникам. He было уже римских всадников, основательных чиновников, как Пилат или Копоний; были только жадные кичливые, распущенные лакеи, пользовавшиеся политическим упадком несчастного восточного мира, чтобы вдоволь насыщаться и валяться в грязи. Никогда не видано было ничего ужаснее и постыднее.

Начальник отряда, сопровождавшего Павла, передал Феликсу и elogium и пленника сейчас же как пришел. Павел ненадолго предстал перед прокуратором, который осведомился, из какой он страны. Elogium давал пленнику привилегированное положение. Феликс сказал, что он выслушает дело тогда, когда явятся обвинители. Пока же он велел стеречь Павла не в тюрьме, а в прежнем дворце Ирода Великого, ставшим теперь резиденцией прокураторов. В это время Павел, по всей вероятности, был поручен солдату (frumentarius), которому под страхом смерти приказано было охранять его и представить по первому требованию.

По истечении трех дней прибыли евреи-обвинители. Явился сам первосвященник Анания с несколькими старейшинами. Зная лишь несколько слов по-гречески и по-латыни и исполненные доверия к официальной риторике того времени, они взяли с собой некоего адвоката Тертулла. Заседание началось немедленно. Тертулл, по обычаям своей профессии, начал с captatio benevolentiae. Он бесстыдно расхвалил управление Феликса говорил о счастье, которое всем дает его власть, об общественной благодарности, и просил его выслушать его с обычной благосклонностью. Потом он приступил к предмету речи, обрисовал Павла чумой, возмутителем еврейства, главой назарейской ереси, крамольником, занимающимся только подстрекательством к отступничеству своих единоверцев в целом мире. Он особенно упирал на вымышленное нарушение святости храма, что являлось капитальным преступлением, и утверждал, что желая овладеть Павлом, евреи стремились только предать его суду сообразно Закону. Затем, по знаку Феликса, начал говорить Павел. Он утверждал, что в храме он вел себя, как самый миролюбивый еврей, что он не спорил там, не собирал скопища, в Иерусалиме проповедовал только раз; что он, правда, еретик, если вера в то, что написано в Законе и пророках, и надежда на воскресение мертвых - ересь; что в сущности, единственное преступление, в котором его обвиняют - вера в воскресение; "но, добавил он, сами евреи в него верят"... По отношению к евреям это было искусной апологией, даже более искусной, нежели искренней, т. к., скрывая действительное разногласие, он старался убедить, что можно примириться, когда примирения не было, и видоизменял вопрос так, как с тех пор часто делали христианские апологи. Во всяком случае, Феликс, мало интересовавшийся догматом воскресения, не мог не остаться равнодушным. Он вдруг закрыл заседание, заявил, что объявит решение лишь по более пространном рассмотрении данных и после того, как он повидается с Клавдием Лизиасом. Пока что, он велел центуриону обходиться с Павлом мягко, т. е. оставить его без оков, в положении custodia libera и разрешить его ученикам и друзьям приходить к нему и служить ему. Через несколько дней Павел и Феликс опять увиделись. Друзилла, еврейка, пожелала, как говорят, чтобы апостол объяснил ей христианскую веру. Павел говорил о справедливости, воздержании, грядущем суде. Все это мало улыбалось этим нового рода поучаемым. Даже Феликс, по-видимому, испугался; "Довольно на этот раз, сказал он Павлу; я позову тебя, когда придет время". Узнав, что Павел привез с собой значительные суммы, он надеялся получить от него или друзей его большие деньги за освобождение его. По-видимому, он несколько раз виделся с ним и старался дать ему это понять. Но так как апостол не поддавался. Феликс захотел по крайней мере извлечь из этого дела кое-какие выгоды для своей весьма пошатнувшейся популярности. Величайшим удовольствием, которое только можно было доставить евреям, было преследовать тех, кого они считали за своих врагов. Поэтому он оставил Павла в тюрьме и даже велел опять заключить его в оковы. Два года провел Павел в таком положении.

Тюрьма, даже с добавлением цепей и солдата-фрументария, была тогда далеко не тем, чем она является в настоящее время, т. е. полным лишением свободы. Если только были некоторые денежные средства, можно было устроиться со сторожем и следить за своими делами. Во всяком случае можно было видаться с друзьями; заключенный не был отрезан от остального мира и мог проявлять какую угодно деятельность. Поэтому не может быть сомнения, что Павел и пленником продолжал в Цезарее свое апостольство. Никогда еще с ним не было столько учеников. Тимофей, Лука, Аристарх Фессалоникийский, Тихик, Трофим разносили приказы его по всем направлениям и служили для переписки, которую он вел со своими церквами. В частности, он дал Тихику и Трофиму особое поручение в Эфес; Трофим, по-видимому, в Милете заболел.

Вследствие такого пребывания в Палестине самые выдающиеся члены Македонских и Азийских церквей оказались в длящихся сношениях с иудейскими церквами. В частности Лука, никогда до сих пор не покидавший своей Македонии, был посвящен в иерусалимские предания. Он, вероятно, был глубоко поражен иерусалимским величием, и представил себе возможность примирения между принципами, с одной стороны, Павла, с другой - иерусалимских старейшин с Иаковом во главе. Он подумал, что самое лучшее было бы забыть взаимные обиды, разумно покрыть их забвением и больше о них не говорить. Уже тогда, вероятно, установились в голове его те основные мысли, которые должны были руководить им в его крупном произведении. Евангелия вырабатывались тесной связью всех партий, из которых состояла церковь. Иисус создал церковь, теперь церковь, в свою очередь, создавала его. Великий идеал, которому суждено было царить над человечеством в течение долгих веков, поистине исходил тогда из недр человечества и из известного скрытого соглашения всех тех, кому Иисус завещал дух свой. Феликс наконец пал, не вследствие возмущения, которое должны были вызвать его преступления, а вследствие затруднительности положения, с которым не мог справиться ни один прокуратор. Жизнь римского губернатора в Цезарее стала невыносимой; евреи и сирийцы или греки постоянно дрались между собой; самый совершенный человек не в силах был бы удержать равновесие среди таких жестоких чувств ненависти. Евреи, по обычаю своему, жаловались в Рим. Они пользовались там довольно сильным влиянием, особенно у Поппеи, и благодаря интригам, которые вел Ирод Агриппа II. Паллас сильно растерял свой фавор, особенно с 55 г. Ему не удалось помешать падению брата; удалось только спасти его от смерти. В преемники Феликсу назначен был человек твердый и справедливый, Порций Фест, который в августе 60 г. прибыл в Цезарею.

Через три дня по прибытии он отправился в Иерусалим. Первосвященник Измаил, сын Фаби, и вся саддукейская партия, т. е. высшее священство, окружили его, и одна из первых просьб, обращенных к нему, коснулась Павла. Просили вернуть его в Иерусалим; тогда устроили бы по дороге засаду, чтобы убить его. Фест отвечал, что он скоро вернется в Цезарею, что в виду этого лучше Павлу там остаться, но что римляне никогда не произносят приговора прежде, чем обвиняемый будет на очной ставке с обвинителями, и поэтому надо де, чтобы те, кто хочет обвинять Павла, пошли с ним. Действительно, он по истечении 8 или 10 дней вернулся в Цезарею, и наследующий день призвал к суду своему Павла и его противников. После неясных прений, во время которых Павел утверждал, что он ничем не провинился ни перед законом, ни перед храмом, ни перед императором, Фест предложил ему отвести его обратно в Иерусалим, где он, под его надзором и высшей юрисдикцией, мог бы защититься перед судом из евреев. Фесту, конечно, неизвестны были намерения заговорщиков; он думал путем такой отсылки избавиться от докучливого дела и сделать приятное евреям, так настоятельно требовавшим от него пересылки пленника.

Но Павел поостерегся дать согласие. Ему очень хотелось видеть Рим. Столица мира обладала для него каким то могучим и таинственным очарованием. Он настоял на праве своем быть судимым римским судом, заявил, что никто не вправе выдать его евреям, и произнес торжественные слова: "Взываю к цезарю". Слова эти, произнесенные римским гражданином, обладали такой силой, что устраняли всякую провинциальную юрисдикцию. Где бы он ни был, римский гражданин имел право потребовать, чтобы его отвезли на суд в Рим. К тому же губернаторы провинций часто отсылали к императору и его совету дела религиозного права. Фест сначала удивлен был такой апелляцией, несколько времени совещался со своими приближенными, потом отвечал формулой: "Ты взываешь к императору; ты пойдешь". С этого момента отсылка Павла в Рим стала делом решенным, и ждали только случая, чтобы отправить его. В этот промежуток времени произошел странный инцидент. Через несколько дней по возвращении Феста в Цезарею, Ирод Агриппа II и сестра его Вероника, жившая с ним, не без подозрений в преступной связи, пришли приветствовать нового прокуратора. Они провели в Цезарее несколько дней. В разговоре их с римским чиновником последний упомянул о пленнике, оставленном ему Феликсом. "Обвинители его, сказал он, не представили ни одного из обвинений, какие я предполагал. Но они имели споры с ним об их богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о котором Павел утверждает, что он жив. - Я как раз хотел уже давно послушать этого человека, сказал Агриппа. - Завтра же, отвечал Фест, ты услышишь его".

Действительно, на следующий день Агриппа и Вероника пришли с блестящей свитой в судебную палату. Все офицеры армии и главные лица города собрались там. С обращением к суду императора прекратилась возможность какого бы то ни было официального процесса, но Фест заявил, что по его взгляду с пленником в Рим должно быть послано донесение; он сделал вид, что хочет получить сведения, необходимые ему для этого донесения, сослался на незнание свое еврейских дел и заявил, что решил в этом случае последовать совету царя Агриппы. Агриппа предложил Павлу говорить. Тогда Павел, с некоторой ораторской любезностью, произнес одну из тех речей, какие он сто раз повторял, что почитает себя счастливым, что может защищаться перед таким судьей, как Агриппа, так хорошо знакомым с спорными мнениями евреев. Он более, чем когда-либо, замкнулся в обычную свою систему защиты, утверждал, что ничего не говорит, чего нет в законе и пророках, что его преследуют исключительно за веру в воскресение, которая служит двигателем их благочестия, основанием их надежд. Ссылками на Писание объяснил он свои излюбленные положения, т. е. что Христос должен был пострадать, что он должен был первый воскреснуть. Фест, чуждый всем этим соображениям, принял Павла за сумасброда, ученого в своем роде, но неуравновешенного и склонного к химерам. "Безумствуешь ты, Павел, сказал он ему; большая ученость доводит тебя до сумасшествия". - Павел воззвал к свидетельству Агриппы, более опытного в еврейском богословии, знавшего пророков, и, как он предполагал, знакомого с фактами, касавшимися Иисуса. Агриппа отвечал уклончиво. По-видимому, в разговор примешалась некоторая шутливость. "Ты не много не убеждаешь меня, сказал Агриппа, сделаться христианином"... Павел с обычным своим умом, подделался под тон собрания и кончил тем, что всем пожелал походить на него, "кроме этих уз", прибавил он с легкой иронией. Впечатление от этого чинного заседания, столь отличного от тех, на которых евреи являлись как обвинители, в общем было благоприятное Павлу. Фест с римским здравым смыслом заявил, что человек этот ничего не сделал дурного. Агриппа полагал, что если бы он не потребовал суда императора, его можно было бы освободить. Павел, хотевший, чтобы его привезли в Рим сами римляне, не взял назад своего требования. Итак, его с некоторыми другими узниками отдали под стражу некоего центуриона когорты prima Augusta Italica, по имени Юлия, должно быть происходившего из Италии. Из учеников его только Тимофей, Аристарх Фессалоникийский и Лука вышли с ним в море.